Вместо ответа Филипп только покачал головой. Их приход был ему неприятен, он еще острее почувствовал свою вину. Судовладелец продолжал:

— Вы видите, я держу свое слово: я пришел встать под огонь между войсками и народом… Сейчас я горько сожалею, что не завоевал никакого доверия у рабочих и не могу заставить их послушаться меня.

— Я ничего не могу поделать, — произнес наконец Филипп. — Эти люди доведены до отчаяния. Они слушаются меня, пока я, подобно им, считаю, что народ должен отомстить. Едва я заговорю о мире и прощении, они повернутся ко мне спиной… Попробуйте воздействовать на них сами.

Кое-кто из рабочих подошел поближе. Г-н Мартелли обратился к ним.

— Друзья мои! — крикнул он. — Мне поручено сообщить вам, что ваши требования будут удовлетворены. Я только что от правительственного комиссара.

Его слова были встречены гробовым молчанием, в котором чувствовался глухой гнев. Но через мгновенье толпа ответила единым криком:

— Слишком поздно!

Тогда к рабочим обратился аббат Шатанье. Но озлобленные повстанцы не хотели ничего слушать и отворачивались от него. Аббат говорил им, что бог запрещает проливать кровь ближнего своего, а они отвечали: «Почему сегодня утром вы не сказали об этом солдатам национальной гвардии?» Г-н Мартелли тоже ничего не добился. Все знали его за человека независимого, но богатого, и в глубине души рабочие упрекали его в трусости.

В отчаянии аббат и судовладелец вернулись к Филиппу. Он желал им успеха, но помогать открыто не смел. Филипп понял, куда привели его заблуждения, он видел, какой опасности подвергаются близкие ему люди, и это лишало его мужества.

— Я предупреждал вас, что все призывы к миру будут напрасны, — сказал он. — Народ хочет драться, и он будет драться. Не мешайте нам исполнять свой долг.

Он замолчал и прислушался. Со стороны Гран-Рю доносился глухой шум, слышалось бряцанье оружия.

— Вот войска и национальная гвардия, — сурово произнес Филипп.

И, пожав руку Мариусу, который поспешил к Фине, он быстро удалился. Г-н Мартелли и аббат Шатанье направились к баррикаде на Гран-Рю, за которой укрылся Филипп.

Вновь воцарилась тишина, гнетущая тишина, нарушаемая только размеренной и тяжелой поступью солдат.

Укрывшись за баррикадами, повстанцы ждали их появления.

Господин де Казалис был в форме национального гвардейца и поэтому мог наблюдать за развитием мятежа. Утром, расставшись с Матеусом, он присоединился к первому же встреченному им отряду. Это оказалась рота Совера. Вместе с ней бывший депутат принимал участие в стычке на улице Палю.

Он не был полностью посвящен в планы Матеуса и с любопытством следил за всеми махинациями шпиона. После захвата баррикады г-н де Казалис вместе с ротой Совера отправился на Канебьер и стал свидетелем происшедших там плачевных событий. Увидев кровавый кортеж, возглавляемый шпионом, он понял, что борьба неизбежна, и вспомнил о свидании, назначенном ему сообщником.

Но когда толпа в паническом страхе разбежалась, г-н де Казалис совершенно растерялся. Благоразумнее всего было не покидать своих товарищей по оружию. Около двух часов он простоял вместе со всем отрядом на площади Революции, ожидая дальнейших распоряжений. Он не знал, что собирается делать Матеус, и сильно беспокоился. Шпион ничего точно не сказал, а только велел искать его там, где будут построены баррикады. Г-н де Казалис был внезапно выведен из своих тревожных размышлений приказом, который привез какой-то всадник. Капитан Совер изложил его национальным гвардейцам в следующих словах:

— Дети мои, родина нуждается в нас! Вперед!

Никогда еще бывший грузчик не был так красноречив. Его настолько вдохновила собственная речь, что он с победоносным видом зашагал по Канебьер во главе своих солдат, совершенно не думая об опасности, которой подвергается.

Господин де Казалис удивился, что рота направилась не на Римскую улицу, а свернула влево. Ведь Матеус должен был приложить все старания, чтобы борьба завязалась неподалеку от бульвара Бонапарта. Как же его сообщник украдет ребенка, если драка начнется в старом городе? Г-н де Казалис более не пытался разобраться в происходящем. Рота дошла до Гран-Рю, и он увидел баррикаду. Для него этого было достаточно: он явился на место встречи и теперь ждал, как дальше развернутся события.

Бульвар Бельзенса был запружен войсками. Здесь находились два взвода пехоты и около трехсот артиллеристов. Как только подоспела рота Совера, командир, которому было приказало атаковать баррикаду, подошел к капитану.

— Я ждал вас, — сказал он Соверу. — Мне приказано действовать по возможности осторожно. При виде регулярных войск рабочие ожесточатся еще сильнее. Лучше, если впереди пойдет национальная гвардия и еще раз попытается добиться примирения. Поговорите с повстанцами как гражданин и как их соотечественник.

С этой минуты Совер пришел к выводу, что судьба Франции находится в его руках. Он построил свою роту колонной и решительно вывел ее на Гран-Рю. В тишине гулко раздавался топот его гвардейцев. За национальной гвардией следовали регулярные войска.

В пятидесяти шагах от баррикады капитан скомандовал «стой!» и приблизился к ней один. При звуке его голоса из засады высунулось человек пятьдесят повстанцев. Увидев их ружья у самой своей груди, бывший грузчик в душе содрогнулся, но из хвастовства приосанился и не отступил.

— Эй, вы, — воскликнул он, — стрелять собрались, друзей не узнаете, черт вас дери! Здесь, как я погляжу, все славные ребята, одни марсельцы, верно? Где же видано, чтобы свои перегрызали друг другу горло? Сложите оружие, и разойдемся по-хорошему.

Рабочие ответили на эти увещевания в один голос:

— Слишком поздно!

— Никогда не поздно образумиться, — возразил Совер. — На вашем месте я бы прекратил беспорядки. Вам же сказали, что правительственный комиссар готов удовлетворить ваши требования. Чего же вам еще надо?

— Кровь за кровь! Убирайся! — снова закричали повстанцы.

Все время, пока длились переговоры, Совер не сводил глаз с рабочих. За баррикадой послышался какой-то подозрительный шум, и он уже собрался отступить, как раздался громкий крик:

— Спасайся! Ложись!

Совер тяжело упал на землю, а стоявшие позади него солдаты пригнули головы.

В то же мгновенье с баррикады и с соседних домов грянули громовые раскаты, и над головами осаждавших просвистели пули. Благодаря предупреждению, заставившему гвардейцев пригнуться, было ранено не более десятка солдат. Нападение было так стремительно и неожиданно, что солдаты национальной гвардии в страхе разбежались. Совер бросился налево и, прижимаясь к стенам домов, быстро добрался до своей роты. Она отступила шагов на сто и теперь перестраивалась.

А в это время за баррикадой г-н Мартелли и аббат Шатанье, находясь в самой гуще восставших, по-прежнему умоляли их отказаться от кровопролития. Пока Совер разглагольствовал, несколько рабочих, особенно разъяренных, приготовились стрелять. Заметив это, судовладелец крикнул солдатам: «Спасайся! Ложись!» Увидев, как ничтожен урон, нанесенный обстрелом, повстанцы рассвирепели и окружили г-на Мартелли. Именно в эту минуту Филипп спустился с баррикады. Он понял, какой опасности подвергается его бывший хозяин, и спас его, приказав двум рабочим арестовать судовладельца и аббата Шатанье и беречь их как зеницу ока. Их проводили в ту же лавчонку, где находился Матеус.

Войска снова пошли на приступ. Командир отдал приказ захватить баррикаду. Несколько национальных гвардейцев, взбешенных, что в них стреляли без предупреждения, присоединились к солдатам. Среди них был и г-н де Казалис. Он увидел на баррикаде Филиппа, и теперь им владело только одно желание: выстрелом из-за угла покончить с врагом.

Второй отряд ринулся на баррикаду, но был отброшен новым залпом повстанцев. Этот залп нанес значительно больший урон. Один из офицеров был смертельно ранен. Его отнесли в соседний дом, где он вскоре скончался. Более тридцати солдат оказались выведенными из строя. Борьба была неравной; солдаты не могли захватить баррикаду, атакуя ее с фронта. Повстанцы прятались за различные укрытия, солдаты же не имели этой возможности. Они рассеялись по обеим сторонам Гран-Рю, стараясь держаться поближе к домам.