– Вы не собираетесь, я надеюсь, уклоняться от этого задания? – многозначительно спросил Дрейк.

– Собственно, оно не по моей специальности, – сказал Мак-Грегор.

– А я слыхал, что вашей специальностью во время войны была именно разведка. Ведь вы были информатором по вопросам геологии в африканском кавалерийском летучем отряде?

– Не совсем так, но вроде.

– Так считайте, что вы продолжаете свою военную работу, – повелительно сказал Дрейк.

Мак-Грегор усилием воли заставил себя сдержаться.

– Но это значит – считать, что мы воюем с Россией? – сказал он.

– Ничего это не значит. – Дрейк сердито отложил перо и поднял голову. Он не предложил Мак-Грегору сесть и все время делал вид, что очень занят. – Не собираетесь ли вы спорить еще и по этому поводу?

Мак-Грегор покачал головой.

– Я ни о чем спорить не собираюсь, – сказал он спокойно, но угрюмо.

– Тогда ступайте и принимайтесь за дело.

– Один вопрос, – сказал Мак-Грегор (и с горечью подумал: неужели же это тот компромисс, на который он считал себя обязанным пойти, та задача, которую он должен выполнять не рассуждая, как часть повседневных обязанностей дипломата?) – Откуда я возьму эти сведения? Я вижу, что кое-что можно почерпнуть просто из отчетных сводок, если мне удастся получить к ним доступ. А остальное?

Дрейк видел, как Мак-Грегору противно, и наслаждался этим.

– Когда вы прочтете инструкции и вникнете в их суть, зайдите ко мне еще раз. Я вас свяжу с одним человеком, от которого вы получите информацию. Но помните, записывать ничего нельзя, а эти инструкции вы должны выучить наизусть и возвратить мне. Сведения, которые вам передаст тот человек, вы тоже должны запомнить наизусть и постараться не забыть до возвращения в Лондон. Все очень просто, – сказал Дрейк.

Какая связь была между необходимостью покорно принять на себя выполнение этой задачи и тем компромиссом, на который он готов был пойти ради Кэтрин Клайв, – этого Мак-Грегор и сам не знал. Но связь существовала. И только потому он не швырнул бумаги Дрейку в лицо, не хлопнул дверью, не крикнул ему, что весь этот замысел – чистейшая подлость, как бы его ни называли. Он промолчал. Он не сказал, что принимает поручение, он просто взял бумаги и вышел. К счастью, Эссекс ушел завтракать, и это избавило его от встречи с ним сейчас. Только одного человека ему хотелось видеть – Кэтрин. Он должен убедиться, что прав, совершая насилие над собой, а для этого ему необходимо поговорить с Кэтрин. Мак-Грегор запер конверт с инструкциями в тот же ящик, где лежали письма от матери, и вызвал по телефону Кэтрин.

– Доброе утро, – начал он нерешительно.

– А, это вы! Доброе утро! – беспечным тоном отозвалась Кэтрин.

– Как вы себя чувствуете? – Он услышал, как нетвердо звучит его голос.

– Отлично.

– Я хотел бы вас на минутку повидать, Кэти.

– А что случилось?

– Ничего, просто так.

– Вы уже завтракали?

– Нет еще.

– Хотите сегодня начать учиться на коньках?

Он помялся, но сказал: – Хорошо.

– Вы какой номер носите? – спросила Кэтрин.

– Номер? Ах, да. Сорок два – сорок три.

– Нужно раздобыть вам коньки, – сказала она деловито-озабоченно. – У Мелби, пожалуй, подходящие, но наверно не знаю. Давайте, встретимся на теннисном корте минут через пять или десять, хорошо? А я пока что-нибудь соображу.

Он поблагодарил и услышал, как она, еще не повесив трубки, уже говорила что-то мисс Бойл. Минут пять он размышлял о том, почему это все сегодня складывается против него, почему в такой переломный момент его жизни должно было возникнуть столько сомнений и противоречий. Многое теперь будет зависеть от Кэтрин.

Она задержалась, и Мак-Грегору пришлось прождать ее на скамейке у корта целых пятнадцать минут. Он замерз, хотя и топал все время ногами, чтобы согреться. Кэтрин явилась в красном джемпере и вязаной шапочке, держа в руках кожаную куртку и две пары башмаков с коньками. Вид у нее был такой, словно холод – ее природная стихия. Мак-Грегор поспешно вскочил и едва не поскользнулся на льду. Он смотрел на нее и неловко улыбался, не зная, чего ожидать.

– Что это у вас такой серьезный вид? – спросила Кэтрин. Она держалась как ни в чем не бывало. – Ну, вот вам коньки. – Она уселась на скамью, подстелив себе кожаную куртку. – Это Элен Бойл достала.

– Спасибо. – Он сел рядом с ней.

Она уже сняла туфли и надевала башмаки с коньками. Мак-Грегор ждал, надеясь услышать от нее какие-то более значительные слова. Но она вытянула одну ногу и сказала: – Не лезет. Помогите, пожалуйста.

Он натянул ей башмак на ногу. – Теперь надевайте свои. – Она подняла голову. Это была та самая Кэтрин с нежными, ласковыми руками, но она не хотела замечать поколебавшегося доверия в его глазах.

– Вы в самом деле хотите кататься? – Он посмотрел на коньки, которые держал в руке.

Она все еще возилась с башмаками.

– А что? – спросила она, не глядя на него.

– Я хотел поговорить с вами, – сказал он.

– Поговорить? А о чем?

Он был озадачен. – Разве нам не о чем говорить?

Она выпрямилась, и он увидел обычный взгляд, обычную манеру. Это была та Кэтрин, которую он впервые увидел здесь же, на катке; даже губы ее ничего не выражали.

– Право, вы что-то очень серьезны сегодня, – повторила она.

– Да. Вы не ошиблись. – Ему было непонятно и неприятно ее поведение.

Она это почувствовала и поспешно сказала: – Вы не боитесь все испортить?

У него отлегло от сердца. – Вот что вас смущает!

– Сама не знаю, – сказала она почти сердито.

Мак-Грегор попытался начать еще раз. – Это очень трудно объяснить, Кэтрин.

– А что, собственно, вы хотите объяснить? – Она встала на лед.

– Главным образом себя самого. – Он стащил с одной ноги ботинок. На носке была дырка. Он не торопился. Он стал надевать башмак так, словно это было дело, требующее величайшей сосредоточенности. – Что бы я ни решил, я хочу действовать обдуманно. Это очень важно для нас обоих, – сказал он. – Понимаете, я мог бы остаться в департаменте по делам Индии…

– Как вы долго, – перебила она. – Надевайте же коньки.

Мак-Грегор не мог больше терпеть такого невнимания.

Это уже была прямая обида.

– Я хотел обдумать все это вместе с вами, – сказал он веско.

– Что обдумать? – Кэтрин нетерпеливо тряхнула головой. Ей очень хотелось изменить свой тон, но это не получилось; тон был такой же, как всегда: небрежный и довольно безразличный. Она смотрела на его склоненную голову, дергавшуюся от усилий, с которыми он натягивал второй башмак, и готова была просить у него прощения. Но вместо этого она молча стала надевать перчатки.

– А разве нам с вами нечего обдумывать? – спросил он сумрачно.

– Милый! Не нужно быть таким серьезным.

Что это, насмешка?

– Мне не хочется кататься, – сказал он, сдерживаясь изо всех сил.

– Вы хоть попробуйте.

Мак-Грегор чувствовал, что его самолюбие и так достаточно задето; еще немного – и он сорвется. Зачем Кэтрин ведет себя так странно? Ведь она понимает, что произошло. Он не верил в естественность поведения Кэтрин; его убийственный смысл еще не дошел до него. Но глядя, как она стоит на коньках с выбившимися из-под шапочки волосами и ждет его, он понял, что, может быть, совершил чудовищную ошибку. Ему даже страшно было подумать о себе, о своем решении, которое было связано с Кэтрин. Неужели она действительно так легко к этому относится? Он не хотел еще верить той истине, проблески которой вспыхивали в его смятенном сознании.

– Хорошо, я попробую, – сказал он.

С одного взгляда на хмурое, расстроенное лицо Мак-Грегора Кэтрин поняла, что ему не следует подвергать себя смешным и обидным неудачам начинающего конькобежца. И все-таки, вопреки собственному желанию, она его не остановила.

– Следите, чтоб у вас не подвертывались ступни, – сказала она.

Он встал без улыбки. В нем не было того веселого добродушия, которое позволяет смеяться над самим собой, позабыв о самолюбии. Напротив, он сейчас весь был углублен в себя, потому что Кэтрин разрушила ту атмосферу естественности, искренности и тепла, которая, казалось ему, окружала их отношения. Нужно было отнестись к себе с шуткой, легко, а ему как раз сейчас требовалось все его самообладание, физическая уверенность и чувство собственного достоинства. В эту минуту оказаться смешным – значило роковым образом усугубить ту сумятицу, которая все росла в его душе. – Ну, смелей, – сказала Кэтрин.