– Если вы намерены приняться за меня, Джон… – начал Эссекс.

– Не стану я щадить вас! – вскричал Асквит. – История не знает более зловредных людей, чем дипломаты, Гарольд, и самые мерзкие из них – английские дипломаты, потому что они не вымирают. Всегда находится еще один Эссекс и еще один Асквит, и когда мы отправляемся на небо или в ад, мы и там становимся легатами бога или чорта и продолжаем заниматься дипломатией.

– Не богохульствуй, Джон, – сказала Джейн Асквит.

– Да посмотрите на мой род; это самый преступный род во всей Англии: сплошь одни воры, плуты, грабители, лгуны, придворные и потаскухи, начиная с Анны Годстоун, которая отказалась от честной жизни лондонских трущоб ради милостей обожравшегося распутного короля. Так появились Асквиты, и с тех пор они всегда были дипломатами.

– А теперь ты говоришь гадости, – кротко и безнадежно сказала Джейн.

– Прости, Джейн, но я стараюсь вознаградить Мак-Грегора за его смущение. Я объясняю ему, что дипломаты хуже бедных желчных ученых. Если тебе не нравится моя собственная родословная, я могу начать с папского двора, с колыбели современной дипломатии. Это наилучший пример, ибо где же было зародиться нашему ремеслу, как не в смердящей грязи средних веков.

Эссекс запротестовал: -Я не видел вас пять лет, Джон, и не успели мы сказать двух слов, как вы уже обличаете папизм. Что общего между папизмом и дипломатией, и к чему вы приплели его?

– Разве папские легаты не были первыми дипломатами? – спросил Асквит. – Разве мы не унаследовали каноны дипломатического ремесла от папских легатов в Риме?

– Что за чепуха, – сказал Эссекс. – Первыми великими дипломатами были писатели, философы и патриоты: Данте, Боккаччо, Петрарка.

– Безнадежные дилетанты! – возразил Асквит. – Настоящими профессиональными дипломатами были Борджиа и Медичи. Они опутали всю Европу сетью церковников и папских шпионов, и вот от них-то мы и произошли. Единственный стоящий человек того времени – Макиавелли, а посмотрите, как его все поносят. И только венецианские купцы внесли в нашу профессию крупицу честной крови.

– Вот еще! – сказал Эссекс. – Купцы!

– Это были честные и просвещенные республиканцы, – сказал Асквит. – И к своим решениям и действиям они не подмешивали папского ханжества и лжи. Их доклады венецианскому сенату служат образцом ясности и точности, и ни один из них не был папским агентом.

– Чего вы взъелись на папизм? – сказал Эссекс.

– Я взъелся на дипломатию. – Асквит поднялся, долго искал свой кисет, нашел его наконец в рабочей корзинке жены и стал набивать трубку, просыпая табак на скатерть. – Первый дипломат, который прибыл в Англию, доктор Родериго Гандесальви де Пуэбла, был папским шпионом. Но в то время мы знали, как следует обращаться с иностранными дипломатами. Генрих VII спускал на них собак и время от времени колотил бычьим мослом. Будь у нас побольше таких королей, как Генрих VII, не было бы Аахенского договора, подписанного через триста лет после его смерти, и не были бы узаконены дипломаты – все эти послы, посланники, полномочные представители, нунции и прочие люди с хитроумными титулами, наделяющими достоинством самых бесчестных негодяев. Мы пользуемся правом экстерриториальности, мы стоим над странами, в которых живем, мы богаты, уважаемы, красноречивы, остроумны, лживы, коварны, бесчестны и наглы, и мы успокаиваем свою совесть тем, что наша деятельность узаконена и носит пышное название. Дипломатия! Позорное пятно на деяниях человеческих!

– Если ты кончил, Джон, – заметила миссис Асквит, вставая, – то я сварю кофе.

– Он еще хуже, чем был, – сказал ей Эссекс.

– Он очень тоскует по дому, – ответила Джейн Асквит.

– Пойди, приготовь кофе, – сказал Асквит жене, а сам улегся на диван и стал пускать к потолку клубы табачного дыма.

– Как вы его только терпите! – крикнул Эссекс вслед миссис Асквит.

– Ничего, потерпит, она еще молодая, – ответил Асквит. – Я старше ее на десять лет, должна слушаться. Почему вы не женились, Гарольд?

– Ты совсем отбился от рук, – сказала Джейн, входя в комнату с кофейником; она подошла к камину и поставила кофейник на маленький металлический треножник над огнем.

– Извините его, мистер Мак-Грегор. Я вижу, что вас смущают его дурачества, и я вас понимаю.

– Я ничуть не смущен, – сонно ответил Мак-Грегор.

– Конечно, смущен, – сказал Асквит. – Спросите его, где он шатался, когда должен был быть при вас, Гарольд. Спросите его, как он смел сцепиться с Френсисом Дрейком. Вот почему он смущен.

– Из-за чего вы сцепились с Дрейком, Мак-Грегор? – Эссекс спросил не потому, что так сказал Асквит, а потому, что ему самому хотелось узнать.

– Произошел небольшой спор, ничего больше, – ответил Мак-Грегор.

– Враки, – заявил Асквит. – Конечно, все было очень вежливо, но колкости так и сыпались. Знаете, Гарольд, этот милый Мак-Грегор умеет возмущаться, а это не разрешается. Помните, Мак-Грегор, вам нельзя возмущаться – ведь вы ученый и всегда должны обо всем судить беспристрастно.

– О чем вы говорите? – спросил Эссекс.

– Я говорю об этом молодом человеке, который недоволен собой, потому что он копается в мелких делишках посольства, вместо того чтобы возиться с какими-то камушками в какой-нибудь вонючей лаборатории.

Мак-Грегор, к величайшему удовольствию Асквита, в смущении провел рукой по волосам.

– Знаете, Гарольд, где он пропадал в то время, когда Должен был сопровождать вас?

– Нет.

– Он вам не скажет, а я скажу. Гулял по Москве с Кэтрин Клайв, дочерью старого Сэнди Клайва. Вот вам и академик!

– Так она дочь Сэнди Клайва? – спросил Эссекс.

– Да. Видели ее? Такая высокая, стройная?

– Видел.

– Мак-Грегор тоже видел, – сказал Асквит. – Давайте позовем ее сюда. Чудесная девушка, эта Кэти.

Асквит потянулся к телефону, но Джейн остановила его.

– Не надо, Джон, – сказала она, – оставь мистера Мак-Грегора и Кэтрин в покое. Я не хочу, чтобы она приходила, потому что ты начнешь их дразнить.

– Дразнить Кэти? – возмущенно сказал Асквит. Да я слово при ней боюсь сказать.

Мак-Грегору слишком хотелось спать, чтобы он мог оценить заступничество Джейн Асквит. Глаза у него были открыты, но остатки хмеля разморили его, и он сидел неподвижно, скрестив ноги и крепко сжав руки, пытаясь слушать Эссекса, потому что ему хотелось знать, что Эссекс скажет о нем.

Но Асквит расспрашивал Эссекса о Молотове.

Эссекс развел руками. – Он даже не хочет говорить об Иране.

– А что нам от русских нужно в Иране? – спросил Асквит.

– Просто хотим немного посчитаться, – сказал Эссекс.

– Хо-хо! Не на таких напали. Что же вы думаете теперь делать?

– Я думаю начать с ноты, – ответил Эссекс, – вежливой, официальной ноты, требующей обсуждения наших предложений ввиду серьезной ситуации, создавшейся в Азербайджане.

– Бросьте все и уезжайте домой, – сказал Асквит. – Даром время теряете.

Джейн Асквит подала кофе прежде, чем спор успел разгореться.

Мак-Грегор несколько пришел в себя и понял, что Эссекс и Асквит говорят не о нем. Он остался ждать Эссекса, чтобы выйти вместе и узнать, очень ли Эссекс на него сердится.

– Так вы сцепились с Френсисом Дрейком? – беззлобно спросил Эссекс Мак-Грегора, когда они наконец вышли на заснеженный двор.

Мак-Грегор почувствовал, что он не может объяснить Эссексу свою стычку с Дрейком.

– Он просто спрашивал меня, где я был и что делал, – ответил Мак-Грегор.

– Видите ли, Мак-Грегор, Дрейк работает здесь в очень трудных условиях. – Мак-Грегор промолчал. – Вы в самом деле хотите вернуться в Лондон или это очередная выдумка Джона? – Эссекс говорил небрежным тоном, как будто не придавал этому особого значения.

– Если я вам больше не нужен, я хотел бы уехать, – сказал Мак-Грегор.

– Из-за Френсиса Дрейка?

– Нет, – сказал Мак-Грегор и больше ничего не прибавил. Он не мог объяснить Эссексу то внезапное чувство беспомощности, которое он испытал во время разговора с Дрейком. Как это ни странно, Мак-Грегор многое объяснил Асквиту, может быть, потому, что Асквит сумел вызвать его на откровенность. Эссексу же он ничего не мог сказать. С другой стороны, он не хотел, чтобы Эссекс на него сердился.