– Это так нужно, чтобы вы молчали, как рыба? Вы же видите, что они стараются расшевелить вас.

– Успеется, – сказал он.

В конце концов Мак-Грегор был втянут в разговор отцом Даудом, который начал рассуждать о звучании курдского языка в сравнении с другими языками, в том числе с персидским и английским. Мак-Грегор знал, что курды очень любят такого рода рассуждения. Все, что касается различий в области религии, языка, нравов, обычаев, интересует курдов и неизменно становится у них предметом жарких споров. Вскоре все присутствующие уже принимали живейшее участие в общем разговоре; к тому же обед подходил к концу и сытые желудки немало содействовали установлению дружелюбной и непринужденной атмосферы.

Мак-Грегор не щадил английский язык, занимаясь лингвистическими сопоставлениями; когда он начал дословно переводить английские идиомы на язык мукри, получилась такая чепуха, что он сам от души смеялся, словно впервые уразумев их нелепость.

И снова Мак-Грегора поразила мысль, каким бессмысленным может стать любое явление, если сравнивать его с аналогичным явлением иной культуры. Он впервые задумался над этим и решил извлечь из этого урок. До сих пор ему не случалось сравнивать между собой особенности, присущие различным культурам. Теперь же, когда перед ним открылась противоположность нравов, обычаев, языков в обществах разного склада, он вдруг подумал об Эссексе. Все превосходство Эссекса было чистой условностью, а вовсе не даровано ему природой. Подсознательно Мак-Грегор всегда это чувствовал, но сейчас, когда он старался осмыслить сущность человеческого общества, столь наглядное подтверждение его догадки явилось для него неожиданностью. Сколько ярлыков для человеческого поведения, обычаев, взаимоотношений! Как же обнаруживается зло? Сравнения с нормами других культур недостаточно. Нелепость человеческого поведения нельзя объяснить и законами природы. Вся беда, видимо, в том, что человек не способен организовать общество в котором он живет. Отсюда бессмысленный, неразумный порядок вещей, при котором лорд Эссекс кажется олицетворением наивысшего человеческого совершенства.

Тут Мак-Грегор вспомнил Джона Асквита и почувствовал, что теперь лучше понимает его поведение.

– Ну, слава богу, наконец-то вы оттаяли, – сказала Кэтрин. – О чем это вы так горячо спорили? Повидимому, вам было очень весело.

– Все это чрезвычайно оригинально, – ответил он. – Жаль, что с нами нет Асквита, это как раз для него.

– Ах, Джон Асквит, старый друг, – вздохнул Эссекс. – Очень, очень жаль, что он не поехал с нами. Что вы скажете, Мак-Грегор? Вот это путешествие! На скуку не пожалуешься.

Возмущение Эссекса уже улеглось, и, решив снизойти до людей, в обществе которых они очутились, он с помощью Мак-Грегора вступил в разговор с курдами. Те охотно пошли на мировую, выказывали ему знаки уважения, а узнав об его возрасте, несколько пристыженно удивлялись тому, какой он крепкий и выносливый. Весь вечер англичане оживленно беседовали со своими хозяевами. Курды почтительно величали Эссекса «эльги», как обычно называют послов, а к Кэтрин относились с грубоватым, но искренним дружелюбием. Ее красоту, выдержку, умение ездить верхом, смелость и гордость хвалили все по очереди – сначала мужчины, потом женщины и, наконец, Пируза-Золотые ушки.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Лишь на другое утро шейх племени мукри показался своим английским гостям. Как только рассвело, они увидели, что курды готовятся сняться с места. Теперь должно было выясниться главное, что занимало англичан: задержали их только на ночь или же у курдов есть какие-то дальнейшие намерения на их счет.

Шейх вошел под своды грота в ту минуту, когда Мак-Грегор увязывал мешки, чтобы навьючить их на туркменскую лошадь. Шейх был еще молодой человек с суровым, мертвенно-бледным лицом. Его одежда состояла из желтого шелкового халата, короткой расшитой куртки и широких шаровар цвета красного вина. Нос у него был крючковатый, большие, глубоко запавшие глаза смотрели каким-то пустым взглядом. Власть рано наложила отпечаток зрелости на его почти юношеские черты. Эссексу шейх показался таким, каким он и представлял себе вождя кочевого племени: мрачным, полудиким варваром. Внимательно изучив Эссекса, шейх перевел свои пустые глаза на Кэтрин, которая прятала любопытство под такой же кажущейся пустотой взгляда. Кэтрин невольно привлекала суровая мужественность этого курда; выдерживая его холодный, пристальный взор, она решила что этот человек должен быть опасен своей неподкупной прямотой. Она не могла с точностью определить его годы. но ей было ясно, что эти годы сочтены. Мак-Грегор ждал, когда, наконец, и он удостоится взгляда и приветствия шейха. Его впечатление было таким же, как и у Кэтрин, но не в силу романтических иллюзий, а просто потому, что ему был хорошо знаком курдский тип. Мак-Грегор видел, что шейх молод, вероятно одних лет с ним, но, повидимому, болен какой-то тяжелой болезнью, которая старит его и придает такую скупую, суровую властность всей его повадке.

Шейх коснулся своего алого тюрбана и приветствовал Мак-Грегора по-курдски, но совершенно деревянным, безучастным тоном. Ему было известно, что разговор придется вести именно с Мак-Грегором, и с самого начала эти двое – курд в своих шелках и Мак-Грегор в своем поношенном плаще, не менее живописно свисавшем с его сутулых плеч, – словно решили соперничать между собой в величественной и мрачной сдержанности. Они как бы равнялись один по другому, и Кэтрин, быстро уловившая это, не без удовольствия наблюдала всю сцену. Но Эссекс не видел тут ничего, кроме необходимости ждать, пока на чужом ему языке обсуждают и решают нечто, его лично касающееся, и он с нетерпением и досадой прислушивался к кратким и непонятным фразам и междометиям.

Курд назвал себя Салимом, шейхом племени мукри, и осведомился о направлении и цели их путешествия по горам Курдистана. Мак-Грегор понимал, как опасна малейшая неправда в разговоре с этим человеком, и потому не пытался о чем-либо умолчать. Но, объясняя Салиму, кто они и что им нужно, он был мрачен и скуп на слова, как настоящий курд, и в тоне его звучала не покорность, а скорее недовольство. Беседа шла мирно, пока Мак-Грегор не спросил, могут ли они теперь продолжать свой путь свободно и без задержки.

– Вы хотите попасть в Сеннэ? – спросил Салим.

– Да, нам нужно в Сеннэ. Нас там ждет машина, и оттуда мы поедем в Тавриз, чтобы увидеться с представителями нового правительства.

– Вам нечего делать в Сеннэ, – объявил Салим.

– Это уж нам решать, – сказал Мак-Грегор.

– Я только что из Сеннэ, – невозмутимо сказал Салим. – И вам там делать нечего. – Он выдержал паузу. – Если, как ты говоришь, вы хотите понять, что происходит в Курдистане, вам лучше ехать со мной.

– Нам нужно попасть в Сеннэ, – настаивал Мак-Грегор. – Там наша машина.

– Я вам все расскажу про Сеннэ. – Салим нетерпеливо тряхнул головой. – Туда съезжались на совет вожди всех курдских племен, и я могу рассказать вам все, что вам нужно знать. Большие люди покинули Сеннэ, и для посла он сейчас, что пустой орех. Вам лучше ехать со мной.

– А куда?

– В Тахт-и-Сулейман, который лежит на пути в Тавриз. Я пошлю кого-нибудь из моих людей в Сеннэ за вашей машиной и за вашим слугой.

– Но в Сеннэ есть важные лица, которых послу нужно повидать, – не сдавался Мак-Грегор.

Салим поднял руки, отбрасывая назад широкие рукава халата. Он слегка отвернул голову и сплюнул на землю, освобождаясь от подступавшей слюны, потом, вытянув длинным рукав нижней одежды, вытер рот, приоткрывшийся так, что видны были редкие зубы.

– Незачем ехать в Сеннэ, – сказал он. – Вам отдадут ваших лошадей, и вы можете совершить путь до Тахт-и-Сулеймана под нашей охраной.

Мак-Грегор резонно заключил из слов Салима, что, хотят они или нет, им все равно придется ехать в город, называемый Престолом Соломона, но он все же еще поспорил для виду.