Почти физически ощущая на себе возбужденные взгляды гостей, я думал о том, что Афанасьев всю свою жизнь жестоко наказывал животных, но всегда это тщательно скрывал. Например, однажды на него накинулся его лев Цезарь. Афанасьев с помощью двух своих ассистентов так избил зверя тяжелыми палками, оглоблями, металлическими спецвилами, что тот еле выжил. Зато публично, на лекциях и собраниях, он пропагандировал гуманные методы дрессировки и постоянно подчеркивал, что палочная система характерна для капиталистического воспитания.

И, входя в клетку с тоненьким прутиком в руке, я, еще не сознавая этого, хотел подразнить лживого «гуманиста», показать, что можно и нужно дрессировать животных, находя с ними взаимопонимание, не калеча их ни публично, ни за закрытыми дверьми.

Увидев меня, Багира замерла в ожидании. Нас разделяли решетки, остававшиеся невидимыми для непрошеных наблюдателей. Зная, что тигрица меня не достанет, а другие хищники не осмелятся приблизиться к Цезарю, я бойко позировал перед Афанасьевым и его спутником. Я знал из опыта, а сейчас просто чувствовал кожей, что лев бросит тряпку, как только я войду. Но опасность была действительно велика, и я ее не исключал. А вдруг да не бросит? Вдруг станет ее защищать? А я с розгой!

Разъяренный с виду, лев лежал на бархатной тряпке, жестоко терзал ее и явно не собирался отдавать кому бы то ни было. Тем более что два тигра, Ампир и Парис, стояли поодаль, готовые при первой же возможности вцепиться в забавную игрушку.

Открыв дверь, я двинулся к Цезарю, лежавшему метрах в пяти от меня. Лев приподнялся на передних лапах и рыкнул. По его голосу я понял, что Цезарь не злится, а скорей готов поиграть со мной, конечно, не лишаясь своей драгоценной тряпки. Я вздохнул с облегчением, в то же время отдавая себе отчет, что настроение льва может измениться в долю секунды. О, я отлично понимал, что играю с огнем, что рядом Багира, которая достанет меня лапой, как только я приближусь. Но во мне уже проснулись азарт и самоуверенность.

Громко бранясь, я стремился интонацией успокоить животное, убедить, что готов поиграть с ним. Лев понял, что я в добром настроении, и, приглашая порезвиться вместе, стал рычать громче. Со стороны же казалось, что он злился не на шутку — ведь человек, незнакомый с конкретным животным, не знающий тембра и интонаций его рычания, никогда не сможет определить, сердится животное или нет.

Покосившись в сторону двух темных силуэтов, я с удовольствием отметил, что они окаменели: со смертью не шутят. Я же наслаждался ужасом Афанасьева. Мне нравилось играть на нервах старого прощелыги, демонстрировать ему свое лихачество. «Смотри, — весело вопило что-то внутри меня, — ты на словах, а я на деле с жалкой хворостинкой среди разъяренных хищников, один из которых явно угрожает!»

Темные силуэты вдруг стали приближаться. Теперь я легко различал фигуру Афанасьева. Мое лихачество явно взволновало старика. Он купился!

Продолжая «не замечать» гостей, я шел на льва.

Наконец нервы Афанасьева не выдержали, он воскликнул:

— Осторожно! Лев гуляет!

Словно бы не поняв, что слышу голос постороннего человека, я пожал плечами и, чтобы скрыть улыбку, отвернулся. Затем вновь пошел на льва, ругая его громче прежнего. Не на шутку перепугавшись, старик опять закричал сорвавшимся голосом:

— Лев гуляет! Вальтер, что ты делаешь?! Остановись!

Прижав уши, Цезарь покосился на кричащего незнакомца и еще крепче вцепился в тряпку, изредка выдыхая громкие звуки.

В темноте члены комиссии не видели занавеса, большую часть которого лев прикрывал своим телом. Рыча на стерегущих добычу тигров, Цезарь заводил себя, взвинчивал. Громкость львиного голоса все усиливалась, но я-то хорошо понимал, что Цезарь рад мне. Продолжая изображать, что ничего вокруг не вижу и не слышу, я подошел ко льву, схватился за конец тряпки и стал тянуть ее к себе. Меня такая игра забавляла. Я часто играл так с хищниками, особенно когда они были молодыми. Но сзади украдкой приближались два тигра.

Афанасьев снова закричал:

— Что ты делаешь, пацан?! Осторожно!

Не замечать его дольше становилось невозможно. И как только тигры подошли достаточно близко, я выстрелил из револьвера. Ампир и Парис остановились, а я, вдруг «увидев» Афанасьева, инсценировал радость, даже восторг. Я стоял, держа в одной руке прутик, а в другой тряпку, которую дергал лев, и очень удивлялся внезапному появлению здесь Афанасьева и незнакомого блондина.

Чтобы выйти из клетки и поприветствовать гостей, мне надо было или пройти вперед, перешагнув через льва (но это было бы слишком!), или вернуться назад, минуя перепуганных тигров. Мелькнула мысль: «попробую защититься львом», и в это время Ионис крикнул:

— Вальтер, сзади!

Я повернул голову и на фоне света, падавшего с конюшни, увидел присевшего для прыжка тигра. Мгновенно рассчитав траекторию прыжка и продолжая делать вид, что радуюсь прибытию гостей, я, не успев испугаться собственной смелости, неожиданно пошел прямо к ним, перешагнув через лежащего льва. Цезарь не шелохнулся. В этот момент тигр прыгнул. Он опоздал лишь на долю секунды. Расчет мой оказался верен: я был уже за львом. Налетев на Цезаря, тигр получил великолепную затрещину. От неожиданности он перевернулся на спину и, шипя, стал отбиваться всеми четырьмя лапами. Лев стоял над ним в грозной позе победителя. Второй тигр немедленно ретировался.

Повернув голову, я как бы между прочим бросил:

— Куш, ребята! — И пошел к стоящим в оцепенении гостям.

— С приездом вас! Как я рад, как рад!

И, схватив руку Афанасьева, я стал трясти ее так, что старик сморщился от боли. Смешливый Ионис аж присел.

— Ну, ты даешь! — фыркнул он.

— Ионис, Ионис! Иди же сюда, посмотри, кто приехал! — заорал я. — Борис Эдуардович, какими судьбами? Пойдемте к нам! Вот радость какая! Как я вас жду! Познакомьте нас с вашим коллегой. Теперь вы всё увидите и поймете, как мы здесь мучаемся.

Длинный, весьма несимпатичный молодой человек производил неприятное впечатление. Видно было, что столь бурная радость молодого дрессировщика при виде влиятельного врага в его расчеты не входила. Поборов растерянность, блондин протянул мне руку и представился Виктором Викторовичем. Я же догадался, что сопровождать Афанасьева главк отрядил новоиспеченную «шишку» — пусть-де поучится, а заодно и последит и за начинающим, и за маститым дрессировщиками.

Я же, увлекая гостей за собой, стремительно шагал вдоль барьера и, постоянно оборачиваясь, задавал десятки вопросов. Не дожидаясь ответа, задавал новые. И тараторил, и тараторил. Афанасьев был счастлив. Он смущенно улыбался и иногда бросал горделивый взгляд на своего спутника: видишь, мол, как меня встречают! Я Афанасьев! Обращаясь ко мне, он покровительственно произнес:

— Мы уж тут насмотрелись, как ты обращаешься с хищниками. Кстати, неужели лев действительно не гуляет? Я что, впервые в жизни ошибся?

— Конечно не гуляет! Да если бы и гулял, какое это имеет значение! — слукавил я, торжествуя в душе.

Наконец мы добрались до конюшни, где было довольно светло.

— Пойдем к тебе, — обнимая меня за плечи, предложил Афанасьев. — Надо раздеться.

— Конечно, конечно, Борис Эдуардович, — заюлил я, указывая на крутую старую лестницу. — Сюда, пожалуйста, наверх! Я тут и живу, прямо в гардеробной.

— И правильно делаешь, — одобрил он. — Живя в цирке, работать с животными гораздо удобнее.

Пройдя темным коридором, мы добрались до моей двери. Доставая из кармана ключ, я произнес традиционную в таких случаях формулу:

— Только не пугайтесь, у меня не прибрано.

— Все так говорят, — отдышавшись, улыбнулся Афанасьев.

Но шагнув за порог, он ошеломленно замер. Взглянув на свой дом глазами гостей, я и сам вдруг заметил, что живу как в сарае. В нос ударил едкий запах аммиака. Посреди пустой и неуютной комнаты стоял голый стол с обглоданными исцарапанными ножками, на нем валялись кусок хлеба и опрокинутый граненый стакан. Свет, пробивавшийся сквозь металлические оконные решетки, освещал два ободранных стула, шкаф и кровать с тонким матрацем, обтянутым мешковиной.