Дело давнее, с тех пор мне утвердили другую заявку, да и Афанасьев моих «пум» запорол бросил артистку на произвол судьбы и был таков. Но я этой истории не забыл, и теперь, когда от кабинета Бардиана, меня отделяли многие десятки километров, встреча с этим человеком уже не виделась мне в таком радужном свете.

«Почему же посылают именно его? — лихорадочно соображал я. — Хотят поставить на мне крест, сославшись на авторитетное мнение, прекратить финансирование аттракциона?» Нет, видимо, все не так-то просто. Доброе имя Афанасьева уже давно подмочено, за «аморалку» старика исключили из партии и лишили почетного звания. Тот же ЦК партии не одобрит, если смертный приговор аттракциону вынесет человек с запятнанной биографией. Что же тогда? Союзгосцирк, безусловно, заинтересован в создании нового аттракциона, разумеется, если он действительно хороший, ведь государственных средств за два года в мою группу вложено предостаточно, и пустить их на ветер было бы слишком рискованно. Значит, больше никто не решился подставить голову: одно дело писать кляузы в высшие инстанции и совсем другое — поставить свою резолюцию под актом о разрешении или запрещении. Афанасьева просто выбрали «крайним». Подтвердит, что произведение удалось, — и тогда, ссылаясь на его авторитет, руководство вложит необходимые деньги и доведет дело до конца. А в случае чего всегда можно обвинить старика в том, что он ввел руководство в заблуждение. Как ни крути, а отвечать придется одному Афанасьеву. Все остальные останутся в стороне.

А если Афанасьев решится «зарубить» аттракцион (формула-то на всякий случай всегда готова «творческая неудача»)? Я же, допустим, тоже пойду по инстанциям, начну жаловаться. Что тогда? Тогда опять виноват «аморальный» эксперт. «Так выходит, — возликовал я, — что Афанасьеву выгодно мне помогать, а не мешать!»

Он приехал инкогнито. Без предупреждения. Без звонка. Просто однажды утром возник на проходной цирка.

Устав от четырнадцатичасовой репетиции, мы с Ионисом сладко спали.

Переутомление давало себя знать: я бездарно проворочался полночи, а если и забывался на несколько минут, грезились какие-то кошмары. Было то жарко, то душно. Я крутился, толкал развалившегося у меня в ногах Султана. Иногда нечаянно лягал львенка, причиняя ему боль. Султан скалился, шипел и, силясь отодвинуть беспокойного соседа, упирался в меня могучими лапами. Тогда, в свою очередь, «шипел» на него я.

Брезжил рассвет. Серая пелена застилала окно. За стеклом едва угадывались знакомые контуры дерева. Стараясь уснуть, я закрывал глаза, потом опять открывал. В комнате висела все та же серая муть. «Скорей бы утро, — тоскливо думал я, — и репетировать…» Устав ворочаться, я наконец незаметно для себя уснул. Разбудил меня стук в дверь.

— Вальтер, вставай, к тебе из Москвы сам Афанасьев, — с видом заговорщика прошептал дежурный. — Велел не говорить тебе о своем визите. Ходит по цирку с каким-то длинным белобрысым и все записывает. Спрашивал, когда ты встаешь. А еще сказал, что он в пять утра уже репетировал, а ты, мол, лежебока-барин, до семи дрыхнешь. Это он про тебя, Вальтер, сказал! — хихикнул дежурный. — Нашел тоже, кого лежебокой обозвать!

Я быстро поднялся. Резкая боль, словно ножом, полоснула вдоль живота. Сон как рукой сняло. Мелькнула мысль: «Когда ложусь спать, мне желают спокойной ночи. Так почему же, черт возьми, когда встаю, никто не пожелает спокойного дня?!»

Рука привычно потянулась к народному снадобью, которое мне было предписано принимать натощак. Потянулась и замерла: спирт с медом, нутряным салом и алоэ! Какой, к чертям собачьим, спирт?! Мне только сомнительных запахов не хватало! Еще раз хорошенько выругавшись, я выпил соды — от нее боли тоже иногда утихают.

Цирк представлял собой хитроумный лабиринт. Со всех сторон манеж окружали клетки, примыкающие к центральной, в которой проводились репетиции. Тут были и сборные клетки; круглосуточно сидя в которых животные привыкали к соседству собратьев. Артистический выход, по-цирковому «форганг», разделялся решетками на две неравные части: Большая служила вольером, меньшая — тоннелем. Обе решетчатыми дверцами присоединялись к клеткам. А те образовывали своеобразный поезд, последний вагон которого, в свою очередь, присоединялся к вольеру, расположенному на конюшне. Таким образом, весь партер цирка был как бы опутан лесами металлических секций, подчиненных одной цели — создать систему коридоров, по которым хищники проходят на арену, место ежедневных поединков с человеком и упорных многочасовых тренировок.

Привычно пробираясь сквозь металлические джунгли, я поймал себя на мысли, что впервые чувствую себя здесь неуютно. В мои владения вошла лиса с жалом гадюки. Мне вновь предстоял поединок, но уже не с животными, а с более коварными существами — людьми. Внутренний протест я переборол в себе легко и быстро. Обуздав наконец раздражение, я призвал на помощь терпение и разум.

Противника необходимо обхитрить. От этой мысли сразу стало весело. Сердце азартно застучало: мы еще посмотрим, кто кого! Я вошел к Ионису и растолкал его:

— Вставай, лежебока, у нас гости!

Служащий открыл глаза и спросонья выпалил невпопад:

— Какой?

— Какой, какой? — передразнил его я. — Афанасьев, вот какой.

Ионис подскочил:

— Зачем Афанасьев? Гони его в шею!

— Нельзя гнать, — терпеливо ответил я, — он начальство, инспектор главка.

— Делать что надо? — Ионис торопливо поднимался и доставал из-под матраца брюки, на которых спал, чтобы разгладить.

— Будем изображать, что страшно рады его приезду! А для начала разыграем поздний подъем. Понял? Гостям так хочется.

Ионис от изумления аж сел обратно на кровать. Часто заморгав, он недоверчиво переспросил:

— Рады?!

Мой служащий совершенно не умел врать, поскольку приехал из деревни и не был еще вполне цивилизованным человеком. Не теряя времени на объяснения, я подмигнул ему, совершенно обалдевшему, хлопнул по плечу и, широко распахнув дверь, сказал:

— Пошли радоваться!

Нас могли уже слышать, поэтому я сделал Ионису предостерегающий знак, чтобы не вздумал задавать лишних вопросов, и затянул бодрую песенку. На манеже было темно. На фоне единственной лампочки, тускло горевшей где-то на периферии просторного зала, едва угадывались силуэты хищников, оставленных на ночь в центральной клетке. Глаза зверей горели, словно светлячки. Багира, ночевавшая в тоннеле, прижала уши, замерла в охотничьей стойке. Напряженные позы животных указывали на то, что их страшно интересует что-то происходящее в вольере.

Подойдя ближе, я все понял. Цезарь через решетки зацепил и содрал плохо заправленный занавес. Теперь он с наслаждением рвал игрушку, угрожающе рыча на всех желающих добыть себе лоскуток. За тряпку хищники порой дерутся так, словно это кусок мяса.

Всматриваясь в кромешную темноту, зрительских рядов, я жадно искал незваных гостей. Наконец, следуя взгляду Багиры, на фоне многочисленных кресел мне удалось различить два нечетких силуэта. Ионис тоже их увидел и, встав рядом, толкнул меня в бок. Делая вид, что не замечаю посторонних, я тихонько кивнул.

— Ах вы негодяи, ах вы подлецы! — издевательски завел я двусмысленную речь, будто бы обращаясь к животным.

Ионис оценил издевку и чуть не поперхнулся от смеха. Я же тем временем продолжал, обращаясь уже ко льву:

— Что это ты натворил, мерзавец?! Я покажу тебе, как рвать казенный занавес! Ионис, дай-ка мне розгу!

Цезарь, подняв свою громадную голову, посмотрел на меня и глухо зарычал, давая понять, что хоть и рад моему появлению, шутить не намерен.

Взяв тонкую розгу из разобранной метелки, я стал открывать дверь клетки. Это был непозволительный юмор. Идти на хищника с прутиком мог только круглый идиот, тем более на темном манеже, где лев находился в компании, а наготове не было брандспойта. Ионис подтолкнул меня и тихо сказал: «Ты что, с ума соскочил?!» Надеясь сам не зная на что, я одними глазами успокоил ассистента.