Взглянув на часы, я понял, что до отхода московского поезда врачи ничего не успеют сделать. Значит, ехать нельзя. Но вызывает управляющий. И вызывает срочно.

Наконец прибыло снотворное. Я сделал укол и обратился к докторам с вопросом, скоро ли операция. Но оба врача заявили, что никакой операции не будет: Рита безнадежна.

— Животное пухнет на глазах, спасти его нет никакой возможности. Раны слишком глубоки, и, даже если удастся их зашить, газовую гангрену не остановишь. Смерть наступит через несколько часов. Теперь ваша тигрица будет спать и уже не почувствует боли…

— Не стоит так убиваться, — утешал меня ветеринар, — у вас тигров, слава Богу, много. Что поделаешь, обойдетесь без нее.

Прощаясь навсегда, я посмотрел на Риту и заплакал. Туловище ее разбухло, увеличившись на добрую половину, лапы стали толстыми, будто ноги носорога…

Я не мог поверить в страшную правду. Как же так?! Еще какой-нибудь час назад все было хорошо, Рита была здорова, рычала, прыгала через меня… А теперь…

Не в силах видеть муки гибнущего животного и предчувствуя новую беду, подстерегающую меня в Москве, я решил немедленно выехать навстречу своей судьбе.

Уезжал я с чувством невыполненного человеческого долга. Несколько раз порывался вернуться и дождаться смерти Риты. Но, понимая, что уже ничего не смогу исправить, заставил себя сесть в поезд.

На следующий день в главк позвонил Ионис и сообщил, что через три часа после моего отъезда Рита пала. Горло служащего перехватили рыдания, и, не договорив, он бросил трубку.

Так я стал убийцей.

Оказалось, в Москву меня вызвали «на ковер». Ведущие специалисты в области дрессуры требовали дать объяснения по поводу задержки выпуска аттракциона. И я уже в который раз был вынужден рассказывать о микроспории, отсутствии штата служащих (дополнительную ставку, на которой так доблестно трудились три проститутки, давно ликвидировали, а Гасюнас бюллетенил уже больше месяца), перебоях с кормами и прочих своих неприятностях. О том, что я мучаюсь уже два года, преодолевая препятствия, а это куда тяжелее, чем дрессура.

Меня обвиняли во всех смертных грехах, в том числе и в гибели Риты, о чем узнали с моих же слов. Из всех собравшихся за начинающего укротителя заступился лишь один Валентин Иванович Филатов. Знаменитый создатель «Медвежьего цирка» доказывал, что, защищаясь, убить животное может даже опытный дрессировщик и что происшествие в Иванове — не более чем несчастный случай. Но все было тщетно. Мне закатили строгий выговор с предупреждением.

Когда судилище окончилось, я остался с глазу на глаз с управляющим Союзгосцирка.

— Ну что, — сказал Феодосий Георгиевич Бардиан, метнув на меня острый взгляд из-под бровей, — как видишь, все «звезды» дрессуры против тебя.

— Да какие это «звезды»! — в запальчивости отвечал я. — Групповщина. Сборище бездарных конкурентов, всю жизнь работающих с традиционными трюками и не способных придумать хоть что-нибудь новенькое! У всех одно и то же: прыжок через огненное кольцо, «ковер», балансировка на шаре! Их всего семь человек на все цирки Союза, на двести пятьдесят миллионов зрителей. Это же капля в море! Но эти семь интриганов готовы на все, лишь бы не появился кто-то еще, не придумал новые трюки, не посрамил их перед миллионами зрителей!

— Ну, не горячись, не горячись! — остановил меня Бардиан. — Прав ты только в одном: все новое пробивается с большим трудом. Тем более прогрессивное. Кстати, знаешь, почему тебя так спешно вызвали в Москву?

Я молчал: почему же еще, как не для того, чтобы семерка конкурентов порадовалась моим неудачам.

— Видишь ли, группа известных артистов — в том числе Афанасьев, Харьковская, Рейс, Аэрос — написали письмо в ЦК партии. Они обвиняют тебя в растранжиривании государственных средств. Пишут, что в руках неопытного акробата животные болеют, гибнут — чуть ли не специально уничтожаются. А меня авторы письма обвиняют в бесхозяйственности, настойчиво требуют, чтобы я прекратил пускать деньги на ветер и, пока не поздно, расформировал твой аттракцион. Так что; как видишь, досталось и мне. Я обязан разобраться, так что на днях или раньше к тебе приедет комиссия. Жди гостей!

— Приезжайте сами, Феодосий Георгиевич! — воодушевился я. — Увидите все своими глазами. Мне уже есть чем похвалиться, несмотря на то, что трудностей хоть отбавляй. А если сочтете, что моя работа того заслуживает, смело расформировывайте! — И я отважно махнул рукой.

— Хорошо, — вставая, ответил Бардиан, — я приеду. Но сначала пришлю к тебе Афанасьева. Пусть скажет свое слово, мне же надо перед высокими инстанциями отчитаться. Что нахмурился? Пойми меня правильно, так нужно для дела. А уж потом я с удовольствием приеду сам и посмотрю, что ты там наворотил.

Уходя, я поймал дружелюбный взгляд секретарши управляющего. По всему было видно, что Раечка «в материале».

— Не волнуйтесь, Вальтер, все у вас будет хорошо, — шепнула она. — Феодосий Георгиевич не даст обидеть молодого артиста.

Но я уже совершенно не волновался. Несмотря на весь кошмар этих злополучных суток, я чувствовал себя победителем. Бардиан верит в меня! Так пусть ко мне едет кто угодно! Мне есть чем поразить гостя, я же не спал, не пьянствовал, не валял дурака все эти три года. Я трудился — и трудился по большому счету.

По дороге в Иваново радость моя несколько поубавилась. Я вспомнил, что Афанасьев — один из самых яростных моих недоброжелателей. Он был в числе тех, кто подписал письмо в ЦК, не далее как сегодня именно он обвинял меня в вещах совершенно немыслимых. Это он, в конце концов, однажды попросту обокрал меня.

Давний разговор с дядей Пашей Тарасовым вдруг вспомнился во всех подробностях. Старый мой друг и первый цирковой наставник не советовал связываться с Афанасьевым, называя того подлым, ленивым и ненадежным. Дядя Паша рассказывал тогда, что в молодости этот человек увел у собственного партнера жену, а вместе с ней и всю аппаратуру номера, — по сути, лишил партнера и работы и семейного очага.

Об Афанасьеве в цирке судачили много: уж больно хорошо он был известен. Скандально известен. Закончив акробатическую карьеру, возомнил себя мастером дрессуры. Сам выступал со львами, а дрессировать брался любых животных — от белых медведей до зебр и страусов. Подготовит группу — и передает ее молодому артисту. Все бы хорошо, да только странные выходили вещи. Выдрессирует Афанасьев животных, едва передаст их будущему укротителю — и уезжает в Москву. Так было с белыми медведями, с тиграми, с пумами. Но то ли старый лис не доводил животных до кондиции, то ли плохо приучал к будущему дрессировщику, а дело всегда кончалось несчастным случаем. Только маэстро за порог — звери тут же разделываются с неопытным укротителем. Белые медведи перегрызли артисту шею, тигры порвали дрессировщику ноги и так далее и тому подобное. Перечень начатых работ растет, вместе с ним растут слава Афанасьева и его послужной список. А все неудачи списываются на учеников: дескать, без няньки ничего не могут, стоит только отлучиться — и на тебе.

Я и верил этим слухам и не верил. Но мой собственный опыт общения с бывшим укротителем, а ныне инспектором по дрессуре показал, что иметь дело с этим человеком и вправду весьма опасно.

А случилось вот что. В тот день я вышел из кабинета управляющего, едва не прыгая от радости: наконец-то мне разрешили создавать собственный аттракцион. Из одиннадцати поданных мной заявок начальство утвердило сценарий «Леопарды и пумы». Я сиял от счастья.

В коридоре меня встретил Афанасьев, от души поздравил с удачей и пригласил к себе в кабинет. Доброжелательно выслушал сценарий, задал несколько каверзных профессиональных вопросов и, назначив время следующей встречи, пообещал помочь всем, что только в его силах.

Назавтра, явившись в назначенный час, я не застал Афанасьева на месте. Не застал и на следующий день. И потом. Недоумевая, я буквально ловил инспектора в коридорах главка. Ловил не меньше недели, пока не узнал, что аттракцион «Леопарды и пумы» он собирается ставить сам — и не для меня, а для артистки Кошкиной!