— Нужна люминесцентная лампа, легкий ящик по размеру, дверца с окошком и, главное, оптическое стекло, пропускающее ультрафиолетовые лучи.

— Так тут ничего сложного нет. Гасюнас, Ионис, — крикнул я, — бросайте все и за дело!

— Так уж и бросайте, — возразил Ионис. — А кто молодняк будет кормить?

Ящик мы смастерили, но в нем осталось много просветов, мешающих нам работать. Дело оказалось очень нудным и кропотливым. Мы осматривали животных, связанных, что называется, по рукам и ногам. Они пытались вырваться. Лапы, крепко стянутые веревками, сильно отекали и превращались в ластообразные лепешки. Но самым изнурительным был поиск хрупких волос, ярко фосфоресцирующих под лучами ламп.

Перебирая шерсть, словно ища насекомых, мы прижигали пораженные островки йодом. Обработка одного зверя занимала шесть-семь часов. А надо было осматривать так каждого — причем ежедневно. Наконец мы пришли к заключению, что, пока дойдет очередь до последнего хищника, первый осмотренный вновь заразится, а ломающийся хрупкий волос разлетится по всему телу и прорастет микроспорами.

Как же быть?!

И Андриенко предложил! Он развел известь и, настояв ее в бочке, сказал:

— Ничего, ребята, мы разделаемся с этой заразой по моему старому испытанному методу. Дело проверенное, не зря же я докторскую защитил. Надо только суперфосфат растолочь и посылать на пятно, смоченное известковой настойкой. Произойдет реакция: хлорная известь закипит на теле животного, потом засохнет, образуя на лишайных точках коросту, а на здоровых участках осыплется.

— Как это — закипит?! — возмутились ребята.

— Да вы не паникуйте. Кипение извести дает температуру не более шестидесяти градусов — вполне терпимо. Зато этого достаточно, чтобы убить микроспорию, — объяснил Андриенко.

Мы успокоились и приступили к лечению.

С трудом зафиксировав Байкала, мы предоставили профессору намочить треть тигриного тела и засыпать растолченным суперфосфатом. Известь зашипела.

Я запоздало спросил:

— А что, если известь попадет в глаза, в пасть или на любую другую слизистую?

Андриенко нахмурился:

— Да, это проблема. Следите, чтобы раствор не проник в уязвимые места. И ни в коем случае нельзя, чтобы животное, когда вы его отпустите, нализалось этого раствора.

— А как же быть? — всполошились девочки. — Он же может лапой умыться.

— Я же сказал, что это проблема. Во-первых, надо хорошо хищника просушить. А около глаз и в других нежных местах мазать йодом. Но мазать под увеличительным стеклом и очень осторожно, чтоб не выжечь глаз.

— Но он же вертится и глаза закрывает плотно-плотно! Вон у него какие крепкие круглые мышцы вокруг глаза! — испугался я.

Девочки ахнули:

— Так у нас все хищники ослепнут, вот ужас!

Ионис развязал тигра. Освобожденный от фиксации Байкал встал и отряхнулся. Вокруг него повисла туча белой едкой пыли.

— И сколько раз его так купать? — спросил я.

— Частями каждый день. А всего… — Профессор задумался. — Если вынесет, то два раза. Посмотрим, понаблюдаем.

Мы обрабатывали одно животное за другим, сбиваясь с ног, чтобы успеть всех и выкупать, и высушить, и накормить, и напоить, а еще очистить клетки от опилок и прокалить пол паяльной лампой. Мы потеряли представление о времени и совершенно обессилели. Засыпали там, где сидели. О приготовлении пищи не могло быть и речи. Иногда наспех обедали чаем с бутербродами.

Животные, которых мы ежедневно подвергали мучениям, сопротивлялись, как могли. Один вид людей приводил их в неистовство. Но жестокий метод, предложенный профессором, в конце концов позволил вылечить хищников.

В дни борьбы с микроспорией, пожалуй, больше всех досталось Султану — тому самому львенку, которого я в прошлом году привез из Рижского зоопарка.

Но о Султане я расскажу; в отдельной главе.

Султан покорил меня с первого взгляда, еще когда я увидел его в Риге на площадке молодняка. Со временем я оценил львенка как самого сметливого и талантливого, самого добродушного своего ученика и привязался к нему так сильно, как только способен привязаться человек к животному. Малыш платил мне взаимностью, и мы стали друзьями. Султан страшно скучал, если мне приходилось уезжать даже на сутки.

При виде меня львенок буквально изводился — бегал, орал, скреб лапами пол и грыз решетку. Выйдя же на свободу, он носился, словно щенок, и прыгал на меня. Старался не упустить меня из виду и повсюду преследовал. Догнав же, обязательно рвал мне брюки или пиджак, в лучшем случае пачкал костюм опилками, слюнями и шерстью. Испугавшись чего-нибудь, он в поисках защиты мчался ко мне и прыгал на руки. Я, разумеется, падал, а Султан рычал, обхватывал меня лапами и прятался за мою спину.

Я прощал своему любимцу все шалости. С ним мне было необыкновенно легко и весело, буквально любая его затея вызывала у меня восторг. В конце концов я пришел к мысли, что львенок должен жить вместе со мной, спать на моей кровати и питаться в те же часы, что и я. За обедом я сажал его рядом с собой как полноправного члена семьи. Он грыз мясо, порой залезая на стол, а я, подражая его манерам, вгрызался в колбасу. Жаль, что рядом с нами ни разу не оказалось фотокорреспондента — получились бы уникальные кадры!

Не сумело нас поссорить даже описанное выше варварское лечение от микроспории. Султан стоически терпел и первичную обработку известью, и даже вторичную, когда мы безжалостно сдирали образовавшиеся на коже корочки и вновь повторяли пытку.

В один из злосчастных дней мы обрабатывали Султана не частями, а целиком. В запарке никто из нас почему-то не вспомнил, что заметно подросшая грива львенка впитывает в себя гораздо больше влаги, чем короткая шерсть, покрывающая его тело. В результате началось такое бурное выделение хлорки, что и я, и мои помощники вынуждены были надеть противогазы. Оградив таким образом от ядовитых испарений себя, мы забыли о самом главном — о льве.

Закончив обработку львенка, мы выпустили его из фиксатора и заперли в глухой клетке с единственной отдушиной — решетчатой дверцей.

Едва я успел снять с себя халат и достать таблетки (постоянная нервотрепка и еда всухомятку уже наградили меня язвой желудка), как в комбату ворвался Ионис.

— Вальтер, скорее! — кричал мой помощник. — Султану плохо! Он задыхается!

Я кинулся за ним.

Лев лежал со стекленеющими глазами. В его раскрытой пасти судорожно подергивался совершенно синий язык.

— Султан! — неистово закричал я и кинулся к нему.

Из клетки, как из газовой камеры, пахнуло на меня удушающим запахом хлорки.

Я рванул решетку. Гасюнас, Ионис и девочки бросились на помощь. Я обнял Султана, изо всех сил стараясь вытащить его из клетки. Ионис тянул за хвост, остальные тащили за лапы. От боли львенок схватил меня зубами за руку, но все же не позволил себе сомкнуть челюсти.

Задыхаясь от запаха хлорки, мы волокли умирающее животное во двор, на свежий воздух. Я крепко прижимал к груди тяжелое обмякшее тело и последними словами проклинал собственную глупость и беспечность. Изредка Султан дергал задней лапой и упирался ею в меня, глубоко раня мои бока острыми когтями. Не замечая боли, я молился об одном: «Только бы дотащить его живым!»

Наконец мы достигли двора и опустили львенка на землю.

— Куда подевался врач?! — вне себя заорал я. — Найдите этого жалкого труса!

— Я здесь, — обиженно ответил доктор, манипулируя возле носа львенка каким-то флаконом.

Оказывается, едва заслышав крики Иониса, ветеринар сообразил, что дело дошло до эмфиземы легких, и немедленно кинулся в свою каморку за медикаментами.

Вдохнув нашатырного спирта, Султан резко дернулся. Он даже поднял голову, но она тут же бессильно упала на передние лапы. А доктор уже вводил иглу в бедро львенка, ласково приговаривая:

— Ну вот, маленький, сейчас поддержим тебе сердечко, укрепим общий тонус, и все будет хорошо.

Трое суток организм Султана боролся со смертью, и все эти трое суток мы ни на минуту не отходили от львенка. Ночью я накрывал его одеялом и фуфайками, утром поил парным молоком. Через каждые полтора часа, положив его голову себе на колени, осторожно вливал лекарство. Вслушиваясь в дыхание своего любимца, поминутно щупая его пульс, я мысленно ругал себя. А он смотрел мне в глаза, словно пытаясь сказать: «Что ты, брат, наделал?! Спасай же теперь! Моя судьба в твоих руках».