— В нем точно что-то есть…

Венец казался весомой вещью. Не особенно тяжелый, но плотный из-за плетеного тростника и острых шипов, которые не ранили — по крайней мере не так сильно, как должны были. Криспин глянул на Джека, а затем осторожно положил Венец в украшенный драгоценными камнями ларчик. Закрыл, задержав ладонь на опущенной крышке, и покачал головой:

— Нет, я не верю, что Божья сила может обитать в земной вещи. Это бессмыслица.

— Но Бог же и сам сделался человеком. Иисусом. Разве нет?

— Ты что, занялся теологией?

— Я не знаю, что это такое, но знаю, что произошло со мной. Я выпал из этого дурацкого окна и ничего не почувствовал.

Криспин поставил сверкающий драгоценными камнями ларец в деревянный ящик и огляделся в поисках места, куда бы его спрятать. В его жилище практически не было укромных мест — одна комната, и никакой ниши. И в его сундучок он не поместится. Разве что ворох соломы в углу, служивший Джеку постелью… Криспин отнес туда ящик и поглубже зарыл в солому.

— В мою постель? — воскликнул Джек. — Я не буду спать с этой штукой. Одному Богу известно, что взбредет мне в голову в следующий раз. Может, с крыши полечу.

— Мне больше негде его спрятать.

— Ну так отдайте его во дворец, ежели вам так хочется, чтобы король вас простил.

Криспин завалил желтыми клоками соломы ящик и отступил, чтобы посмотреть на дело рук своих. Солома вызвала в памяти постель, на которой он спал в камере Ньюгейтской тюрьмы, — чуть лучше этой охапки, а в самой камере было гораздо холоднее, чем в нынешней комнате. Там стояла полная тишина и почти полная темнота, пока ему не позволили иметь свечу. Лучше всего было одиночество, ибо он знал, что, когда дверь камеры откроется, возобновятся допрос и пытки. Он привык бояться визга петель и бренчания ключей. Всякий раз, когда дверь распахивалась, он надеялся, что стража отведет его к палачу. Но этого облегчения он не получил. Только в последний раз. В последний раз при дворе.

Он подумал о Майлзе. Какую комфортную жизнь вел он, должно быть, последние семь лет. Все товарищи Криспина казнены, и все оказались слишком мужественными, чтобы выдать Майлза Алейна. Даже Криспин ничего не сказал. Но теперь-то он скажет. Ничто не заставит его держать язык за зубами. Но он должен соблюдать осторожность. Нужно собрать достаточно доказательств. Оставался еще один, неизвестный заговорщик. Кто-то достаточно могущественный, чтобы нанять Майлза и желать смерти либо Ланкастеру, либо Ричарду. Кто при дворе осмелится на такое деяние? Он доставит Венец ко двору не раньше, чем сможет пригвоздить к позорному столбу Майлза и того, другого человека. Вот это будет награда.

Он посмотрел на Джека.

— Еще рано, — ответил он, с его губ не сходила презрительная усмешка. — Мне нужно еще много сделать, прежде чем я смогу.

— Я бы от такой вещи избавился. Что вы о ней знаете? В смысле… — Джек уставился на груду соломы, где был спрятан ящик. — Это взаправду Терновый венец, который был на голове нашего Господа?

— Так говорят. Но я знаю, к кому нам лучше всего обратиться, чтобы получить все ответы. Бери плащ.

Они отправились на западную окраину Лондона. Криспин был благодарен Джеку, что тот не расспрашивает о Майлзе. Слишком сильная злоба клокотала внутри. Говорить об этом человеке было невозможно. Криспин не понимал, почему он не убил Майлза на месте. Разумеется, тогда сидеть бы ему сейчас в камере, уже без шуток ожидая палача. На сей раз никаких топоров, а смерть от удушения на виселице.

Мысль эта не слишком его заботила.

— Куда мы идем, хозяин? — спросил Джек, когда они миновали Чариит-Кросс.

— Туда, — указал на большую церковь Криспин.

Ее круглая апсида была обращена к Темзе, как и длинные стены монастырского двора, примкнувшего к церкви со стороны южного трансепта, уютно, как прижавшийся к матери котенок. Обращенная к северу большая квадратная башня с окном-розой вздымалась над стенами двора и над крышей храма. Вестминстерское аббатство.

За плечом Криспина, дальше к востоку, возвышался Вестминстер-Холл. Королевский двор. Но сегодня он туда не пойдет. Нет. Его пока еще не ждут там с распростертыми объятиями. Несколько попыток пройти туда закончились печально. В следующий раз он появится при дворе не как триумфатор, возможно, но как спаситель.

— Почему туда? — поинтересовался Джек, стягивая на шее воротник.

— В аббатстве у меня есть старый друг. Если кто и может рассказать нам о Венце, так это он.

Вошли они не через главный вход, а через боковую дверь, которая вела в крытую галерею. Человека несведущего запертые ворота обескуражили бы, но Криспин ожидал этого и несколько раз дернул за цепочку колокольчика, уверенный, что на звон кто-нибудь да придет. И вскоре так и случилось. Из-за угла показался монах в рясе, черноволосый, с блестевшей на макушке тонзурой. Он подошел, опустив глаза, и негромко произнес: «Мир вам», — а потом поднял голову. Его бледное лицо с застывшим на нем выражением повиновения просияло.

— Криспин Гест! Как я рад тебя видеть!

— Брат Эрик. И я рад тебя видеть. Аббат не занят? Мне бы надо переговорить с ним.

— Конечно, Криспин. Для тебя всегда найдется время.

Криспин спиной чувствовал взгляд Джека, когда входил в открытые ворота. Парнишка следовал за ним нерешительно, глазея на монаха, который, в свою очередь, тоже весьма внимательно его разглядывал.

Они пошли по галерее, их шаги эхом отзывались под каменными сводами. Холодный воздух был еще холоднее в тени, как будто застаивался у застекленных арок. Через каждые несколько футов стояли жаровни, в них горели, потрескивая, поленья, и дым поднимался к закопченным сводам потолка.

Все трое наконец подошли к большим дубовым дверям на фигурных петлях. Брат Эрик постучал, но открыл дверь, не дожидаясь ответа.

За высоким столом у окна сидел молодой монах. Он поднял глаза, не выпуская из рук пера. Другой монах был постарше, остатки седых волос топорщились вокруг естественной теперь уже тонзуры. Он стоял перед большой Библией, раскрытой на аналое, и размышлял над текстом, прижав к губам указательный палец, над которым нависал похожий на клюв нос. Седые брови кустились над глазами с тяжелыми веками, и хотя седина и говорила о его преклонном возрасте, лицо оказалось не таким морщинистым, как можно было ожидать. Высокие, четко очерченные скулы отбрасывали тень на волевой подбородок. Лицо это подходило скорее рыцарскому шлему, чем монашескому капюшону.

Монах обернулся на звук шагов. Ему потребовалось мгновение, чтобы узнать вошедших, и тогда его лицо осветилось улыбкой.

— Криспин Гест! — Раскинув руки, он шагнул вперед и крепко обнял Криспина. Тот выдержал объятие. Монах отстранил гостя, держа его за руки. — Как же давно мы не виделись. Вы только на него поглядите. Вид у тебя здоровый. — Он кивнул. — Я доволен.

— А вы все не стареете, господин аббат.

Аббат махнул рукой и отступил.

— Господин аббат? Для тебя я Николас. — Повернув голову, он посмотрел сверху вниз на съежившегося Джека. — А это кто такой?

Криспин положил руку Джеку на плечо. Оно не расслабилось.

— Это Джек Такер. Он настаивает на звании моего слуги. — Криспин улыбнулся в сторону. — Джек, это аббат Вестминстерского аббатства Николас де Литлингтон.

Взгляд расширившихся глаз Джека судорожно перебегал с аббата на комнату, скользил по манускриптам в золотых футлярах, по серебряным подсвечникам. Мальчик неловко поклонился.

— Милорд!

Криспин улыбнулся:

— Несколько лет назад я оказал аббату небольшую услугу…

— Небольшую услугу! — Николас захохотал и от души похлопал Криспина по спине. — Меня обвинили в убийстве, и Криспин докопался до истины, восстановил мою честь. Небольшая услуга, что и говорить!

— Боже милостивый! — ахнул Джек и зажал рот рукой, когда оба монаха уставились на него.

Николас усмехнулся и, взяв Криспина за плечи, подвел к огню. Брат Эрик поклонился аббату, еще раз взглянул на Джека и удалился.