КПП и Рагуданская таможня служили перевалочным пунктом, на котором автомобили с обеих сторон разгружались, обменивались грузами, уходили домой.

Но все дело в том, что в большинстве случаев делалось это не синхронно, товары некоторое время лежали на складах, полезный объем которых был явно недостаточен для резко увеличивающейся торговли между двумя странами.

Станки, автомобили, моторы можно было размещать под открытым небом, под легкими навесами, а пищевые продукты требовали более бережного отношения. Тут и санитарно-эпидемиологический надзор, и сельскохозяйственный надзор. Работники этих служб приезжали принимать каждую партию.

И бумаги, бумаги... Море бумаг. На каждую партию груза, на каждый ящик...

Никита и Бабакулиев сбивались с ног. Оформление, выборочная проверка, взвешивание, неизбежные конфликты с шоферами, грузчиками... И снова накладные, акты приемки, акты сдачи...

Помогали пограничники, выручал прекрасно знающий язык Бабакулиев, помогала Таня...

И все равно в первые недели Никита приходил домой с головой, гудящей от усталости, с мельтешением осточертевших цифр в глазах.

Едва успев поесть, он начинал клевать носом, и Таня отправляла его спать. Он слабо сопротивлялся, бодрился, пытался шутить, но сон наваливался внезапно — обволакивающий, вязкий. Никита ловил себя на том, что его клонит в сон за столом.

Но вот настали наконец дни, когда он перестал задыхаться, пробежав пару десятков метров, и уставать перестал к концу дня.

Он снова испытывал ту ни с чем не сравнимую радость, наслаждение собственным здоровым телом, какую давно уже не знал, разве что в те далекие времена, когда, подростком еще, фанатически, истово тренировался в бассейне. А потом позабыл это чувство.

И вот оно снова вернулось. И было оно прекрасно. Никита ходил веселый, как дрозд.

Теперь его хватало на все. После работы с остервенением он колол свилеватые грабовые чурки — запасал на зиму дрова; облазал вместе с нарядами пограничников весь участок границы, знал его теперь не хуже старослужащих солдат; возился в кузне Ивана Федотова, помогал грузчикам разгружать машины.

— Эх, силушка-то прет! — смеялся Вася Чубатый. — На тебе, товарищ инспектор, вполне пахать можно. А на вид жидковат. Мой Приходько тебя небось пальцем перешибет.

Капитан явно «заводил» Никиту. Разговор происходил при Авезе и нескольких солдатах.

Сам Приходько чуть поодаль тщательно надраивал сапоги, которые и так уже сияли умопомрачительным блеском. Он делал вид, что ничего не слышит, но Никита заметил, как капитан обменялся с ним почти неуловимым взглядом, и понял, что все продумано заранее.

— А что, — сказал Никита равнодушно, — Приходько парень здоровый. Пару минут с ним, пожалуй, придется повозиться.

Солдаты хохотнули, а шея старшины Приходько налилась малиновым цветом.

— Да ты что?! Никита, опомнись, — театральным шепотом произнес капитан. — Приходько подковы гнет, сам видел! Совьет из тебя веревочку!

— Ну ладно, раз подковы, даю ему три минуты.

— Нашему теляти тай волка зъисты, — сказал старшина в сторону, ни к кому не обращаясь. Он ни разу не взглянул на Никиту.

Солдаты дружно захохотали, а капитан довольно потер руки.

— Ну, давай своего Приходьку, — нарочито лениво сказал Никита и повернулся к будущему сопернику: — Старшина, а тебе не страшно?

— А як же! Дуже страшно, товарищ инспектор. Вы як та синица, — пробасил Приходько.

— Какая синица? — удивился Никита.

— А та, що море подпалить грозилася.

Солдаты во главе со своим капитаном снова грохнули хохотом. Бабакулиев деликатно прикрыл ладонью рот.

«Да, — подумал Никита, — тут ухо надо держать востро. Представления захотели? Будет вам, голубчики, представление».

Он добродушно улыбнулся. Ему и самому хотелось размяться, повозиться с этим Приходько. Парень был ему симпатичен. Да и солдат Никита понимал прекрасно — тяжкая, тревожная их служба развлечений давала не много.

В их возрасте физическая сила и смелость ценились в человеке, пожалуй, превыше всего. А и тем и другим старшину бог не обидел.

Никита знал, что относятся к нему на КПП хорошо, но все равно был он еще здесь человеком пришлым, а старшина своим в доску парнем. Они ни минуты не сомневались в победе Приходько, хотя и знали, что Никита занимался самбо и служил в авиадесантных.

Но все это слова и туман, это еще доказать надо, а силушку старшины каждый испытал своими боками на спортплощадке.

Все это промелькнуло у него в голове, пока он стоял и улыбаясь разглядывал старшину.

Тот глаз не отводил, глядел насмешливо и самоуверенно.

Рядом стоял Ваня Федотов, лицо его было печально.

«Загрустил мой единственный болельщик», — подумал Никита, подмигнул ему и сказал:

— Ну что ж, борьбу богов и титанов надо обставить соответственно, на высшем уровне. Я сейчас пойду принесу борцовские куртки, у меня есть одна побольше размером, как раз подойдет тебе, старшина. А вы, ребята, очистите пока от камешков лужайку рядом с волейбольной площадкой. Бороться будем босиком.

Никита заметил, что его деловитый, решительный тон произвел впечатление.

Солдаты переглянулись, капитан Вася Чубатый удивленно вскинул брови.

— Может, не стоит? — спросил он. — К высоте-то ты еще не очень...

Никита состроил свирепую гримасу:

— Нет уж! Разбудили во мне зверя, теперь трепещите! В гневе я страшен!

Он сходил домой, переоделся, туго затянул пояс куртки, покачался пружинисто на носках и сразу испытал такое знакомое, но почти забытое чувство подтянутости и особого вкрадчиво-упругого напряжения, которое всегда охватывало его перед схваткой.

Таня, конечно, тоже пошла. Спросила только:

— Не заломает он тебя? Все-таки ты после операции ни разу...

— Я в форме, Танюха! Ты не бойся!

Все население КПП, кроме ушедших в наряд и дежурного по вышке, было в сборе.

Неожиданно получился этакий стихийный спортивный праздник. Судить взялся сам капитан Чубатый.

Никита невольно улыбнулся, увидев старшину Приходько.

Борцовская куртка-халат едва не трещала на его медвежьих покатых плечах, а сатиновые до колен трусы напоминали футбольную моду времен славных ореховозуевцев.

Никита, пригнувшись, стал в стойку, пристально взглянул в глаза Приходько. Он всегда безошибочно определял, боится его противник или нет.

Бывало, соперник отвечает взглядом нахальным, вызывающим, злым даже, но что-то дрогнет в самой глубине зрачка, что-то неуловимое, и понимаешь: этот мой, трусит.

Приходько не боялся, взгляд его был серьезен и тверд.

И тогда Никита воспользовался другим приемом и тут же пожалел об этом. Прием этот годился для наглецов и был не очень-то чист, пожалуй.

— Да не бойся ты меня, старшина, — сказал Никита. — Ну чего ты меня так боишься все время?

На нахалов это действовало: они со злостью бросались вперед напролом и в большинстве случаев попадались на прием.

Приходько же только покачал укоризненно головой, чуть заметно улыбнулся.

Они сошлись, и когда Никита почувствовал на своем предплечье жесткое, костяное кольцо захвата, то мгновенно понял: стоит Приходько притиснуть его к груди, оторвать от земли, и никакие приемы ему, Никите, не помогут.

Этого допускать было нельзя.

Он резко вывернул руку в сторону большого пальца, освободился, затанцевал вокруг противника.

Машинально отметил, что старшина заплетает ноги, значит, борьбой, настоящей спортивной борьбой, никогда не занимался.

Приходько тут же вцепился ему в куртку у плеч. Это было не страшно. Никита присел пониже, упираясь изо всех сил, но старшина с мощью и неотвратимостью дорожного катка вытолкал его за край «ковра».

Солдаты обрадованно зашумели. Судья пригласил борцов в центр.

— Куда ему против нашего, видал, как прет! — услышал Никита и усмехнулся.

«Тут-то твоя погибель и таится, старшина», — подумал он.

Приходько снова резко пошел на Никиту, но тот неожиданно упал на спину, рванув на себя противника. Старшина по инерции полетел вперед, на Никиту, который мгновенно швырнул его ногой через себя, легко перекувырнулся, увлекаемый весом старшины, и поймал стопу Приходько на болевой прием.