С каждым стаканом воды он глотает соляную пилюлю. Иначе с потом вся соль выйдет из организма и остановится сердце. Жарко здесь. Здесь не просто пьешь воду — здесь соблюдаешь питьевой режим. Но пища африканеров — каша с мясом или мясо барбекью без каши — идет ему впрок. А московская кожа слезла с него на третий день вместе с легкой душевной печалью.

Город здесь тихий. Все так говорят. Но когда под утро Добрый День отвозит свою черную подружку в ее черный район, он кладет на заднее сиденье «узи». И снимает его с предохранителя. Все так делают.

Днем вдоль дороги голосуют обезьяны. Издалека они выглядят точно как хиппи. Пожалуй, только слишком обросшие и пропыленные. Но останавливаться нельзя: обчистят машину. Они знают, что стрелять по ним для забавы закон запрещает. Добрый День, как всегда, закон чтит.

Здешней стаей заправляют Вожак и Визирь. Местные жители их различают, Добрый День пока еще нет. Он их просто угадывает по размеру — они самые здоровые. Вожак и Визирь с утра и до вечера сидят рядом с супермаркетом. Они неподвижны, и иногда глаз обманывается, принимает их за серый камень. Они поджидают одинокую женщину, вырывают из ее рук сумки с продуктами и бегут прочь.

Черные женщины рассказывают своим детям, что Вожак и Визирь караулят именно их. Может, и вправду они хватают одинокого человека и бегут с ним прочь, откусывая от него на ходу и перекидывая друг другу тело? А местный начальник полиции, если увидит, то садится в свой джип, и несется за ними, и стреляет им вслед из своего «магнума»? А потом, если повезет, возвращает родственникам погибшего обглоданную пятку?

Правда ли это, или женщины просто сплетничают, Добрый День не знал. Но он видит, что обезьян здесь много, а есть им нечего и что белковое голодание иногда творит странные вещи даже с людьми.

У Доброго Дня другие заботы. Он командует взводом «угольков». Вчера днем его вызвал к себе его непосредственный начальник. Помолчав для солидности — народ тут степенный, народ тут неторопливый, народ тут цену себе знает, — оглядев Доброго Дня из-под солнцезащитных очков снизу доверху, он предложил ему сесть.

— Покажи свой ствол.

— Я не хожу днем по городу с оружием.

Начальник кивнул. Задумался. Потом молча выдвинул ящик стола. Вытащил пистолет. Протянул Доброму Дню:

— Возьми. Ходи, как все. Ты напрасно думаешь, что ты здесь самый крутой.

Добрый День взял — он был мужик дисциплинированный.

«Угольки» из его взвода его уважают. По-своему они его даже любят. Они еще не знают, что на пятницу Добрый День запланировал рейд, и что он запланировал встречный бой, и что он запланировал тридцатипроцентные потери в личном составе. Но, может быть, ему все-таки удастся снизить их до двадцати трех.

Добрый День над этим много думает. Он третий вечер подряд сидит на заднем крыльце отведенного ему домика, сидит и думает. Планирует. Размышляет. А над ним от края до края горит синее небо, а под небом лежит красная пустыня Намиб.

Каждые три часа — Кофе-Пасс. Серьезные мужики в «Шелике ГМБх» смотрят на свои часы и отключают свои компьютеры. Они спускаются в столовую. Они рассаживаются вокруг большого стола, на котором урчит и мигает зеленым огнем хромированная кофеварка. Они наливают пенистый кофе и начинают его пить. И закусывают неимоверным количеством белого сливочного мороженого и взбитыми сливками.

На русский вкус, пить такой кофе совершенно невозможно: сердце трепещет. Чай с таким же содержанием кофеина однозначно называют «чифирь». Но немцы на работе пьют.

Они пьют кофе и вспоминают то светлое зимнее время, когда старый хрен Шелике дал дуба. Они говорят, что он не просто дал дуба, он дал им знатную передышку. И что в конечном счете, как всегда, он подложил им большую свинью.

Потому что с тех пор, как фрау Шелике… Да-да, именно с тех пор, как фрау Шелике завела себе нового шофера, хорошая жизнь в «Шелике ГМБх» кончилась. Иногда им даже кажется, будто это покойник встал из гроба, стряхнул прах, надел серую юбку и натянул черные колготки и теперь принялся наверстывать упущенное. Они думают так и искоса посматривают на фрау Шелике.

Фрау Шелике сидит у окна. Это ее место. Она приглядывает за тем, как седые мужики в джинсах и свитерах накачивают свои мозги ее кофеином, и чувствует, что говорят о ней, и от этого у нее слегка розовеют щеки.

Фрау Шелике к осени значительно похудела. Это потому, что она перестала со скуки принимать на ночь снотворное и потом от бессонницы грызть в постели сырные чипсы. Так же верно, что политика «Шелике ГМБх» дала странный крен в сторону Востока, и это вызывает завистливое недопонимание коллег-конкурентов. И все это, действительно, из-за того, что фрау Шелике завела себе нового шофера.

Скрыть это сложно. Для Мюнхена он выглядит слишком нетипично. Здесь в кожаных куртках ходят только наркоманы. Но ему на это плевать. Новый шофер фрау Шелике ни слова не понимает по-немецки. Но водит на удивление хорошо. На автобанах нет ограничения скорости, поэтому никто его не штрафует за крайне быструю езду. Что такое Германия для шофера? Два часа ходу на хорошей машине поперек. Не то, чтобы страна маленькая. Дороги хорошие.

Получив ключи от машины, он первым делом открыл капот. Немало порадовался, увидев, как радиаторная решетка поднялась вместе с капотом наверх. Умеют немцы облегчить жизнь рабочему человеку! Но, долго и тщательно осмотрев начинку, мудро решил ее руками не трогать. Так и катается, не поднимая капота.

Вроде бы все хорошо у него. Как-то раз он выжал полный газ на скорости в сто километров в час и обнаружил, что у машины начали проворачиваться колеса. Мотор слишком мощный. Как не уследишь — все покрышки на асфальте остаются. Но, в целом, мужик жизнью доволен. Вот только поговорить ему не с кем. Язык ему не дается совсем. Будто завернули его голову в ватное одеяло, слов не разобрать, одно «кар-кар-кар». И сказать он ничего не может. Пробовал — не понимают.

Так и молчит. Будто дал он обет безмолвия. И ничто не может разрушить его спокойную сосредоточенность. От этого раз в месяц его берет тоска. Ткань бытия улетучивается между пальцев, и все вокруг кажется ему нереальным.

Он подходит к окну в надежде, что хоть небо-то над нами одно. Но и это не так. Небо над Москвой вечером оттенка синего, а здесь нет. Здесь оно красноватое. Звезды другие. И луна набоку. Над Москвой серп смотрит рогами влево или вправо. А здесь рога висят вниз или торчат вверх.

У него появляются жуткие подозрения, что он уже умер. Что он не на Земле. Он что-то говорит, говорит фрау Шелике, она слушает тихую музыку незнакомого языка и чувствует только очень глубокую и темную печаль.

Тогда она звонит Фреду, своему бухгалтеру, и тот срочно выдумывает ей какое-нибудь неотложное дело в Москве. Она укладывает в папку пачку глянцевых проспектов. И вскоре, вместе с шофером, летит в Москву.

В аэропорту их встречают, но по дороге он просит остановить на маленьком перекрестке. Он один выходит из машины, и перепрыгивает кювет, и исчезает. Он четверть часа идет сосновой аллеей к себе домой. Иногда ему попадаются навстречу соседи. Они здороваются, они говорят ни о чем.

Дома он раскрывает ворота гаража. Полдня гремит инструментами, неторопливо настраивая, как пианино, свою старенькую «Волгу». А потом едет на ней в Шереметьево.

Он стоит на пятачке у одного из подъездов Шереметьевского аэропорта. Разговаривает с корешами. Дожидается хорошего рейса и отвозит одного-двух клиентов. И вот тогда к нему снова возвращается хорошее расположение духа и здоровый авантюризм. Он возвращается в свой домик, ходит покурить с соседом, выпивает с ним стопку-другую — когда как и идет к телефонному автомату напротив отделения милиции.

Автомат к своим лоялен, связь не обрывает. И не клянчит дополнительных монет. Голос в его трубке громок и разборчив, даже когда к платформе в тридцати метрах за спиной подходит электричка.

Мужик набирает номер и начинает воспитывать по телефону свою двадцатитрехлетнюю замужнюю дочь. Она это терпит. Поскольку папа из Германии всегда привозит что-нибудь для внука в подарок.