Весна, когда цыплят заводят, и осень, когда цыплят считают, разделены целым временем года. Надо сказать, самым теплым временем года. В этот сезон работать не хочется напрочь.

Конечно, трудовая жизнь летом на Москве не кончается. Трудовая жизнь летом на Москве продолжается. В семь утра начинают чистить тротуары дворники и часом позже встают к прилавку продавцы. Днем улицы полны машин и по строгому графику почти круглые сутки идут поезда метро. День за днем растут дома. Подземные трубочисты отключают горячую воду и готовят к зиме одну из самых мощных в мире обогревательных систем.

Тоже вопрос, отчего это в конце двадцатого века в столице ядерной сверхдержавы летом нет горячей воды? Пессимисты говорят, хозяева на кипяток для народа прижимисты, а туристы — что в высоких широтах без ежегодного ремонта нельзя и что даже в Стокгольме горячую воду летом отключают на месяц.

А в полях вокруг города зреет хлеб. А в каждой клеточке зеленого листа бьется жизнь. День за днем свет, воздух, соленая вода превращаются в сладкий сахар. Сплетается метровой длинны молекула ДНК. Мегабайт за мегабайтом смысл жизни ложится на ее тонкую нить.

Конечно, Москва летом не спит. Москва летом дремлет. Те, кто в деловую спячку имеет право впасть, — немедленно в нее впадает. Пустеет Дума. Разбредаются университетские профессора. Перестают издаваться книжки. И на любой стоящий вопрос голосом автоответчика скажет секретарша: «Попробуйте позвонить через две недели». Каникулы, курорты, отпуска. Дачные романы.

О! Дачные романы! Любой, кто знает в них толк, посветлеет лицом, вспоминая, какой тонкий кайф — эта недолгая, ежегодно возобновляемая связь с одной и той же милой соседкой. С подругой, знакомой Бог знает с каких времен. В респектабельной периодичности есть своя романтика, кто знает, быть может, гораздо более тонкая и острая, чем романтика тайных встреч в уединенных местах, из которой она вырастает.

День за днем жаркий зной. В полдень лето стоит. В бесконечные дни хорошо сидеть на крыльце, и смотреть на облака, и чувствовать, как проходит время.

Нельзя войти в одну реку дважды — когда-то догадался один мудрец. Поток унесет ту воду, в которой ты был, далеко-далеко по течению вниз. В реке будет уже другая вода. Мудрец говорил о том, что мы идем через время вброд, чувствуя его всем своим телом.

Прошло много сотен лет. Другой мудрец уточнил, что это не мы идем сквозь время. Все гораздо серьезней: время проходит сквозь нас. Он имел в виду, что мы не вольны идти или не идти. Он говорил о том, что это совершенно от нас не зависит.

Прошло совсем мало лет. Третий мудрец, человек мрачноватый, добавил, что время сжигает нас. Хоть и предсказывал Нострадамус (во всяком случае, так его толкуют), что в конце второго тысячелетия доктора изобретут бессмертие, движение во времени для большинства людей, к сожалению, это дорога к смерти, и этот процесс необратим.

Хорошо сидеть на крыльце летним днем и смотреть, как плывут по небу облака, и чувствовать, как проходит время. Дни рожденья, свадьбы и поминки — хрупкие вешки на обочине. Но к чему спускаться с тракта? Пусть несет поток, пусть висят белые облака, пусть жарко от солнца. Поток времени, вектор времени — это так просто: каждую секунду мир становится другим. Там, где кончается одна вещь, сразу начинается другая, а мир един, от бабочки до человека, от белого хвоста реактивного самолета в небе до черноты, что прячется между досками дачного крыльца. Мир одно целое, и он движется, быстро движется, но для всех нужных вещей в нем находится достаточно места. В нем содержится достаточно времени, чтобы пережить эти прекрасные вещи всласть и насладиться ими до полного пресыщения. Как этим днем, всего одним днем жаркого лета. Только не надо никуда спешить.

Но даже бесконечные дни когда-нибудь кончаются. Однажды утром смотришь в окно и понимаешь вдруг, что лето прошло и что три месяца пролетели одним днем. И еще одна часть жизни навсегда канула в лето.

Пекло кончилось, осень бодрит. Стоит кончиться лету, и снова людно на ВДНХ. Погожим днем солнцу вольно лежать на павильонах. Ампир, модерн, азиатская месса, статуи и позолота — чисто столичная эклектика веселит глаз. Все стили здесь, кроме готики.

Народ с удовольствием бродит по торговым рядам. Присматривает для дома достижения народного хозяйства. За чистыми стеклянными стенками есть мебель и одежда, кухонные механизмы и башмаки, автомобили и электроника. В витринах стоят полезные и приятные вещи. Реже попадаются вещи полезные, но неприятные — это там, где начинается медицина. ВДНХ — мир прагматиков. Поэтому здесь предметов приятных, но совсем бесполезных просто так не найти. Но это вовсе не значит, что их здесь нет.

В павильоне напротив главного входа, слева на втором этаже, за углом притаился прилавок. За ним, на полке у стены, три стеклянных шара на высокой подставке. Три прекрасных волшебных шара. В их глубине идет снизу вверх малиновый снег, и танцуют сиреневые всполохи, и вьются розовые змейки.

Может быть, это редкие умельцы на секретном военном заводе от нечего делать выдувают из кварца стеклянный баллон. Закачивают в него благородный газ неон. Вешают на расчалки витую спираль. Включишь ток — внутри запляшет высокочастотный разряд. Много маленьких молний с неуловимой для человеческого глаза быстротой сменяют друг друга, сливаются вместе в безостановочной пляске лишенных инерции тел как и положено любому блику или обману человеческого зрения.

Так же вполне может быть, что это ловцы человеческих душ создали этот странный аппарат. Он неумолимо приковывает к себе человеческий взгляд, и кажется, будто уже никогда не сможешь от него отойти. Так и будешь смотреть, пока душа не выйдет из тела прочь. Она окажется там, за стеклом, с дюжиной других пленниц, чтобы розовой, с фиолетовым краем тенью биться, биться целую вечность о холодное толстое стекло.

Три волшебных шара стояли на полке, а самый большой и самый ценный — на полу. Рядом — аккуратная табличка: «Не продается». То ли нет таких шаров на складе — все уже раскупили, то ли мастеру редко удается поймать и посадить в колбу такую редкостную тварь-галлюцинацию, и оттого ее грех продавать. Ее надо ставить рядом с прилавком для привлечения людей. Не продается большой шар, и все тут. Сколько стоит, столько не продается.

В метре от шара на корточках сидел Коля. Он зашел сюда купить шнур для музыкального центра. Поднялся на второй этаж и увидел этот прилавок. Коля уже полчаса смотрел на шар. За его спиной стояли два коренастых серьезных паренька. Они искоса переглядывались. Молча дожидались, когда бригадиру надоест и можно будет идти дальше.

Коля смотрел на шар и думал о жизни. Он недавно купил новую машину, а теперь присматривал квартирку попроще на окраине. С тех пор как Добрый День исчез, дела у Коли пошли в гору. В «Чингиз-Ойл» всегда много дел для умных людей. Для умных и энергичных людей.

Коля думал о том, что он не знает точно, чем поминать ему Доброго Дня. Плохим или хорошим. В конечном счете, кто знает — дела пошли сейчас у него в гору из-за того, что Добрый День исчез и теперь зря не мутит на Москве воду? Или, наоборот, Добрый День исчез, а заменить его некем, а все знают, что Коля с ним работал последние полгода и был ближе всех, и потому Колю стали выше ценить? Кто знает…

Ох, Добрый День, Добрый День… Человек-кошмар. И как пережить-то его удалось? Интересно, где это сейчас на себе носит его Земля?

Иглокожий змей внутри шара свернулся в жгут, а потом встал на хвост. Слева направо мотнул головой. Потом его глаза остановились на придвинувшемся Коле. Коля отшатнулся: в розовом всполохе ему померещился холодный электрический взгляд Доброго Дня.

Далеко от Руси носит земля Доброго Дня. Есть неподалеку от Кимберли один городок. Там живет много русских людей. Самые свирепые и жестокие из них охраняют алмазные копи. Самые умные и проворные из них этими копями владеют. Ну а просто хорошие люди сверлят под землей скалы. Вернее, сверлят-то не они, сверлят черные. Белые руководят. К горным мастерам обращаются, как к князьям — по титулу и по имени: «Master Leon», «Master Alex». Хотя, конечно, сказать, что русских здесь много, может только Добрый День.