Но только КГБешники называли себя просто «фирмой». Только коммунисты называли себя просто «партией». И только хиппи назвали свою организацию «Система». Хороший хипп — «системный хипп». Очень авторитетный хипп — это «олдовый системный». Олдовость зависела от количества выходов на трассу — как у блатных от количества ходок. Московская Система. Питерская Система. Вообще Система.

Такая наглость хозяев расстроила. Тем более что к чисто еврейскому молодежному течению стали примыкать невинные и не ведающие чего творят русские парни — а это было видеть просто больно. Идеологическая диверсия гнилого Запада и Ближнего Востока; подрывная деятельность в чистом виде. И Паша с друзьями два раза в неделю ходил вычищать хиппей из Центра.

Вы думаете, приятно троим спортсменам бить одного пацифиста? Конечно же нет. Если б хоть кто-то из Пашиных знакомых узнал, чем он занимается, его перестали бы пускать в приличные дома и его девушка отказалась бы с ним спать. Поэтому об этой части своей жизни Паша молчал и молчит до сих пор, и не только в подписке тут дело.

В конце концов, Паша получил диплом сенсея и в опричники не пошел. Может, злости не хватило, может, органы вычислили, наконец, его дедушку еврея, а может, ему просто было из чего выбирать.

Так что нелегкий хлеб у опричников. Без дач им не выжить.

Энергичным сталинским временам пришла на смену куда более энергичная перестройка. Ускорение, интенсификация — не пустой звук. Заповедные поляны для государевых людей теперь обустраивают быстрее и лучше. Гигантский бульдозер сносит до глины плодородный слой вместе с болотцами, и кустами, и мелкими перелесками. Двухэтажный стальной нож играючи выковыривает пни и расшвыривает доисторические фундаменты. Местность разравнивает. А потом, день за днем, рокочущий бульдозер возводит искусственные холмики, невысокими гребнями разделяющие пространство на укромные сектора. Появляются уютные прудики — если не знать их биографии, кажется, будто здесь их вписал сам Господь Бог. Строители споро поднимают симпатичные домики, и ни одного похожего в поселке нет. Каждый занимает свое место. Потом коммуникации прикрывает учеными-биологами рассчитанный газон. Кое-где начинают послушно врастать в удобренный привозной чернозем пихты, голубые ели и лиственницы. И начинается сладкая жизнь.

Конечно, многие обитатели предпочли бы дома заказывать сами. Но они знают, что из этого выйдет — соседи почешут затылки и спросят друг друга: «Кой черт нам здесь строят новую школу?» Генеральный план на самом деле мало сковывает инициативу: двух похожих домов в поселке нет, всегда можно выбрать по вкусу; или не по вкусу, если уж его нет. Это не беда — был бы человек хороший. А уж изнутри жилище каждый благоустраивает сам. И тут для выделывания границ нет. Оригинальность — превыше всего. Большие деньги идут на то, чтобы обстановка была уникальной. Или хотя бы выглядела таковой.

Прекрасный пейзаж. Дома — будто грибы высыпали после дождя. А заборов нет. Образ жизни у обитателей такой, что заборов здесь не полагается. Только чистенькие дорожки, подсвеченные низкими фонариками. Черный модерновый узор на днище изумрудной чаши. Он поддерживает то, что не хватало поселениям прежних лет: простор. Открытое пространство. Свежий воздух бездонных небес.

Ах, поселки-невидимки на сказочных полянах! Вас не много, но вы есть. Охраняемые поселки бережет не только милиция, вас опекает изначальная мудрость пейзажного архитектора. Что видно с оживленной трассы? Ничего. В сторону отходит обычный асфальтовый проселок, через сто метров — плавный поворот за елки. Вот и все. Даже шлагбаум скрыт…

Свежий воздух, покой и поле за окном — что может быть лучше?

Тень с каждым шагом укорачивалась. Так всегда бывает, когда подходишь к солнцу. Колдун смотрел вперед. Там клубится Вечный огонь.

Ученые евреи смеются над нашим прахом в стене: «Кладбище устроили». По их мнению, стена может быть только Стеной Плача и туда следует засовывать записки умершим. А никак не пепел. Просто они крепостей строить не умеют. Мы тоже не умеем — Кремль проектировали итальянцы. Но в Азии в стену для надежности замуровывают лучшего бойца. Вот мы и модифицировали импортный агрегат на свой манер. Там такие люди лежат, что никому эту твердыню не одолеть.

А что хозяева ногами покойника попирают и что нехорошо напоказ в городе мумию держать — так это тоже чушь. Пусть враги завидуют — им стоять не на чем. А здесь есть основание. Краеугольный камень. Фокус силы.

А за углом горит газ. Наш солдат неизвестный. Это значит, что имя ему — Орда. Механизм вторжения, который не остановить. У христиан бога войны нет. И европейцы из европейцев, французы, придумали в начале века, что памятью павших солдат должно быть пламя. Из недр Матери-Земли вырванный газ светит тем, кто в ее толщу вернулся. Мягким черноземом, легким пеплом спаленных городов и деревень. Кто умер в сапогах, чья имперская виза на Европу была калибра семь шестьдесят две. Кто был нам родичем. Огненный бог жил в их душах — что клубится и стелется над окаменевшей звездой.

А между огнем и кремлевской стеною лежит гранитный люк. Когда-нибудь выйдет срок. Проснется скрытый под землей механизм. С шумом и грохотом метровой толщины плита поползет на свое место вперед. Всей своей многотонной тяжестью скроет огненное жерло стратегической шахты. Лязгнет затвор. Дрогнет земля. И начнется другая, совсем другая история…

Детишки на роликах, присевшие передохнуть поодаль, с интересом смотрели на Колдуна, пять минут не отводившего от пламени глаз. Потом решили, что ветеран недавно из похода, и, от греха подальше, разом укатили прочь.

А Колдун обернулся им вслед.

В семь утра в дверь Лехиной квартиры кто-то вставил ключ. Чуть повернул по часовой стрелке, потом назад. Закаленный язычок нащупал неразлучную подружку-бороздку. Лег животом на нее впритык. Воздух между ними вышел весь.

Второй замок, особо прочный и неприступный, заперт не был. И дверь на трех мощных петлях бесшумно раскрылась.

Войдя в квартиру, Анна Ивановна первым делом поставила на пол тяжелую сумку. Повесила в шкаф серый плащ. Провела пальцем по резной раме зеркала в коридоре. Сколько ни убирай пыль, все равно назавтра начинать все сначала.

Из укромного угла под ванной вытащила толстые черные резиновые рукавицы. Надела серый халат. И принялась драить всю сантехнику, начиная с унитаза.

Прислуга в Москве — особый вопрос. Для домработницы в приличных домах Сталин строил особую комнату между кухней и малым балконом. Несладко в колхозных полях, и розовощекие толстоикрые деревенские девчата за Москву держались. Хоть кухни для них были тесные и душные, но все нужное для работы есть, даже мусоропровод в стене. Хозяйка заходила сюда не каждый день.

В начале семидесятых новое поколение задало другой тон. Невысокие дома из желтого кирпича. Много этажей нельзя — охрана в лицах путаться начинает. Огромный холл, две ванны, тихая улица внизу. Хозяйки меньше нервничали, стали более образованными — у них было на это время, власти немного приспустили удила. Эти хозяйки чужого человека в доме терпеть долго не могли. Им хотелось уюта, а не проходного двора. Служанки теперь только приходили, а кухня стала очень большой: надо же было где-то размещать вывезенную с запада технику.

А сталинские линкоры понемногу сходили с баланса. Умерли те, ради кого их строили. Наследники не смогли противостоять втискивающимся в их тихие дворы блочным домам и даже целым маленьким фабрикам. Подъезд дурно запах, похорон здесь больше, чем свадеб. И прислуга давно разбежалась.

Поселившись отдельно, Леха за первые полгода сменил трех домработниц.

Первую Машу, что прислало Бюро, Леха просто боялся. Ей было восемнадцать. Лицо куколки. И взгляд антиквара: «Это мы толкнем за полцены. Это за треть. А вот то барахло и брать не будем».