Открыл дверцу, потрогал мясо. Мороженое, но уже можно резать.

Если бог посылает вам только мороженое мясо — режьте его, пока не отошло совсем. Получатся ровные ломти и это намного удобнее, чем возиться с мягким скользким куском. Хотя, конечно, мясо должно быть парным, или, в крайнем случае, охлажденным.

С мясом приятно иметь дело — красный малахит. Хрустит под ножом. Однако жестковато. Просто так его не зажуешь. Леха снова полез в холодильник.

Мышечные волокна тоньше волоса. Их связывает в пучки белок фибрин. Получается мясо. Немного кислоты — фибрин разрушается, мясо легче жевать. Поэтому горцы маринуют в уксусе старого барана целую ночь. Иначе не съешь.

Леха нашел в морозильнике пакетик с прошлогодней красной смородиной. Кислятина хуже лимона. Высыпал горсть красных шариков поверх ломтей мяса. Поставил в печь.

Повар всегда мужик. У женщин мозги другие; посудомойка, кухарка, это им доступно. Это для них. Если, конечно, у них не мужской склад ума. Да, в общем-то, не только в мозгах дело. Просто тяжелый это очень труд, тяжелый физически. Оттого и занимаются им крепкие мужики.

Леха серьезно относился к еде. Интересно, что будет с ним через десять лет? Станет ли он ставить еду выше секса? Всерьез задумался Леха. Ухмыльнулся: в сущности, и то и другое он ценил не так уж высоко.

Открыл печь. Ягоды полопались, но не потускнели. Поверх дымящегося мяса положил горбушку хлеба из холодильника. Закрыл дверцу снова.

И банка пива. Завтрак как завтрак.

Не майская погода. Слишком тепло, думал Леха, проезжая поверху котловину станции метро «Кунцево». Положил на опущенное стекло локоть левой руки. До чего непривычно ехать без включенной печки. И этот ветер — так касалась его только Аллочка. Доверчиво и нежно.

Что за черт! — выругался Леха. Он собирался встать в девять, когда Анна Ивановна включит пылесос, покушать и сесть за компьютер. За неделю там накопилось почти сто килобайт писем и из них половина не по-русски. Отчет надо написать. И про фрау Шелике надо что-нибудь написать. А отчего-то Леха ехал из Москвы, пути ему оставалось пятнадцать минут, и он знал, что он будет сегодня пить водку.

Ветер пах летом. Солнцем и бездельем. Пыль на обочине спеклась от недавних дождей, и редкие камушки казались приклеенными к ней намертво. Между Москвой и Одинцово — перелесок, и Леха увидел, как позеленели березки. Нет еще тяжелой многослойной листвы, только легкая дымка, зеленый туман, что садится из прозрачного воздуха и солнечного тепла на голые прутья, пахнущие сыростью и мокрой землей.

Поселок Дзержинский НКВД заложило в 37-м году. Зеки в черных бушлатах прорубили просеки в сосновом лесу, сложили кирпичные фундаменты и подняли срубы и обшили их вагонкой. Евростандарт того времени. Крестьяне, например, тогда туалетов вообще не строили, ходили по нужде на скотный двор.

Домиком на северо-восточной границе поселка майор Чувилев был жалован за Честную службу. Хотя, конечно, если вдуматься, не такая уж она была и честная — русская служба имеет свою специфику. Может, лучше сказать, за Верную службу? То же не так. Слишком майор был умен. Нет. Не за верную службу получил опричник надел земли под Москвой. Ну, уж тогда за то, что не попадался. Так ведь попадался. И не один раз. Но умел выкручиваться.

Умел выкручиваться майор, и когда дочка, дура синеглазая, влипла в историю с наркотиками, майор Чувилев думал не долго, но думал крепко. И чтобы запрошенную взятку дать и тем задушить нешуточный скандал на корню, решил дачу продать. Скандал серьезный и деньги серьезные.

А Лехин дед как раз запланировал через пятнадцать лет иметь пару внуков и подбирал для них дачу. Чтоб соседи были приличные, чтоб место было красивое. Приехал, посмотрел и согласился. На плетеном столе на веранде пересчитали деньги. Двадцать три тысячи.

Майор был в печали — дочка под монастырь подводит, а ведь засранке нет еще и двадцати. Нехорошо в компании нюхать кокаин, но еще хуже на этом попасться. Так глупо на этом попасться, Бог мой! Не в отца дочь, не в отца… Пожелтел майор от горя и выпитой в ночных одиноких раздумьях водки.

И Лехин дед был в печали — денег было жалко. Сам-то он мог пожить и на государственной даче.

Гениальный Сталин порой дарил старикам долгую жизнь: давал дачи с условием, что после смерти постояльца или пережившей его супруги наследники ему вернут недвижимость. Для этих дедов девяностолетний рубеж — норма. Внуки с них глаз не сводят. Внуки их с ложечки кормят. Дачу-то жалко отдавать…

Но майор и Лехин дед оба тратили свою жизнь только на то, что останется после них. Ничего кроме. Поэтому, помолчав, покурив, документ подписали и пожали руки. Выпили «Столичной» по граммульке. Вот так делали дела мужики на Москве в мае 1962 года.

Дом простоял без ремонта больше пятидесяти лет. Красили его из зеленого в зеленый цвет, провели воду и магистральный газ, а так, как стоял, так и стоит. И отстоял бы еще Бог знает сколько лет, если бы не сосед Шура.

Много лет назад сосед Шура был одним из крупнейших коллекционеров битловских пластинок на Москве. После школы бросал дома портфель и шел к магазину «Мелодия» на Ленинский проспект, меняться дисками. Он их называл «пласты». Приятный звук у виниловой пластинки, глубокий, волнующий, особенно если привозные колонки подключить через ламповый усилитель. Сейчас только самые дорогие усилители остались ламповыми, а тогда такими были почти все. Нельзя сказать, что этот звук настолько уж лучше. Он был просто другим. Потом школа кончилась, и родители запихнули Шуру в танковое училище в Киеве. Стал он военным. И дослужился до военного советника при каком-то диктаторе в банановой республике.

Новые времена отправили его в отставку. Но сплоченная офицерская банда с африканским прошлым оказалась на высоте: тряхнули стариной, пустили шапку по кругу и послали гонца по тропе славного боевого прошлого. Он и пригнал первый контейнер с бананами в Москву.

Слово русского офицера на экваторе весит много. Деньги за товар они возвращали потом. А в столице их бывший полковой врач хранил скоропортящийся продукт в одном из городских моргов. Рук, ног поотрезал за свою жизнь — не счесть. Очень авторитетный был доктор, администрация не могла не пойти ему на встречу.

Детишки на Москве стали кушать дешевые бананы, а Шура пошел в гору. И первым делом заложил на своем дачном участке терем.

Мужик собирался жить с душой: гараж на две машины, сауна, мастерская, погреб. Котлован вырыл — слона хоронить. И эта яма нарушила гидрологию почвы. Грунтовые воды под всеми соседями изменили уровень. Терраса, на которой Леха спал, поднялась на пять сантиметров. Окна заклинило, дверь перестала закрываться. Проклиная всех вояк на свете, Леха собирался устроить разборку.

Но, подняв фундамент, сосед скрылся. Промашка вышла в бизнесе. Хотели перейти на серьезную базу, арендовать холодильник. Но получилось недопонимание: хозяин холодильника задним числом попросился в долю. А груз уже в пути, ему прохлада нужна, а про бананы из морга на Москве слух пошел, да и покойникам тоже нужно место. Цейтнот. Погорячился Шура. Сильно погорячился. Оттого из Африки носа не высовывает.

А друзья приехали, фундамент толем закрыли. Вышел Леха с утра на Новый год на крыльцо и обомлел: ну и ДОТ сосед отгрохал. По пояс из снега торчит плоская крыша, узкие высокие бойницы, на полметра в бетон утоплена стальная дверь и дымок из тонкой трубы поднимается. ДОТ и есть ДОТ.

Солнце к вечеру скрылось за соснами. Тень от дома росла и росла. На верхней ступеньке крыльца сидел Леха и смотрел на редкие и пушистые облака.

Двумя ступеньками ниже, привалясь спиной к точеным столбикам перил, сидел и курил Макс. Максим был моложе Лехи на три года, тощ и белобрыс, в своей семье считался подающим надежды лингвистом, но ничем путным пока не занимался, потому что до женщин был очень злой. Он жил по соседству от Лехи, на этой же линии, через два дома.