Георгий Алексеевич приподнялся, протянул руку через стол. После рукопожатия сел обратно. Похоже, рука-то у ходока дрогнула…

Вадик выбрал левое кресло у стола совещаний. Поставил дипломат на пол, потом сел вполоборота и откинулся на неудобную спинку.

Они оба посмотрели на вошедшую через минуту секретаршу с подносом. Хорошо движется. Плавно. Не уронит. Вадик сразу отпил глоток — во рту и впрямь пересохло. Убивать его, судя по всему, не собирались. Значит, можно начинать.

— Людям бывает сложно понять друг друга. К сожалению, это происходит довольно часто. Но, с другой стороны, людям свойственно договариваться. Ведь все обошлось, Георгий Алексеевич, не так ли? Произошло недоразумение. Я приехал принести извинения.

Георгий Алексеевич едва слышно кашлянул. Он знал, где служит Варнавский. Но понять, куда ходок клонит, он не мог. Оттого кивнул неопределенно, не то, чтобы сверху вниз, но и не то, чтобы слева направо. Дождавшись этого момента, Вадик протянул руку вниз, поставил дипломат на колени. Щелкнул замок. На черную полировку стола легли пачки. Как будто из мореного дуба выступила бледно-зеленая плесень.

Что такое взятка? Взятка, господа, это почти как секс.

Жизнь течет, где-то маячат цели. Особой нужды ни в чем нет. И вдруг эта особая нужда возникает. Прямо на пустом месте возникает и заставляет искать в совсем чужом, совсем незнакомом человеке близости и душевного расположения.

Сначала созревает решимость. Отчего бы не попробовать, черт возьми? В самом деле, отчего бы и нет? Кому из нас что человеческое чуждо, раз руки есть — так, значит, берет. Конечно, берет. Отчего ж не брать?

Когда решимость дозрела и ее набиралось достаточно, начинаются тонкие намеки. Осторожные консультации. Но те, кто консультируют, никогда не скажут всей правды. Даже если и захотят — все равно постесняются. Потому что это слишком приватная жизнь — кто, кому, сколько…

Но вот и этот этап позади. Назначено и получено рандеву. Вокруг располагающая тишина. В комнате, кроме вас двоих, никого больше нет. Немного стыдно. И как-то неудобно, в самом деле, даже. Ну как вот так снять с себя всю цивилизованность и перейти от полунамеков сразу к грубому материализму?

Сегодня — или никогда. Раз пришел, надо. Пора обнажаться от и до. Так неуклюже в первый раз… Обнажение, телесное ли, духовное, — это жест доверия, который сложно переоценить. А у субъекта ваших домогательств, особенно если он человек с приличной репутацией, базовый инстинкт все-таки должен какое-то время побороться с благопристойностью…

Ну вот и поборолся. Вот и все. Официальные отношения стали частными. Если повезло, то появился очень, очень интимный друг. У вас двоих есть совместная тайна. Большой и весьма приятный секрет. И не тайна тел, след победы бренной плоти над бессмертной душой, а тайна умов. Эх, взятка — это совсем не как секс. Это гораздо, гораздо круче.

И романтический флаг вьется на мачте — флаг желания, презревшего условности и закон, вымпел только что свершенной измены против сковывающих животные и жизненные инстинкты когда-то данных клятв.

С течением времени общаться будет все проще и проще. Образ жизни и способ ведения дел на Москве редко у кого обходится иначе.

С этого момента с сексом начинается расхождение: секс гораздо безопасней. За секс по согласию власти реже наказывают.

Георгий Алексеевич молчал. Вадим негромко повторил:

— Произошло недоразумение. Мы извиняемся. Проблемы нет. Без обид.

Георгий Алексеевич знал, что брать нельзя. Не тот у него уровень, чтобы пересекаться с Чингизом. Но, поглядев на стол, он понял, что в комнате заметно посветлело. Мать моя, сколько тут денег! Глаза у Георгия Алексеевича заблестели. Зрачки дернулись влево, потом вправо, потом замерли посередине:

— Без обид, говоришь?

— Да.

Ах, гори все синим огнем! У него лично обид на Чингиза нет. Ведь как чувствовал, дома не усидел! Встал, сгреб пачки в руку, подошел к сейфу. Что-то там покрутил, поколдовал с круглым диском, туда-сюда — за широкой спиной не видать. Положил деньги внутрь, достал короткую бутылку виски.

Отделения в сейфе мелкие. Водка в рост не входит. А наискось ставить — как-то несолидно. Конечно, не было нужды Георгию Алексеевичу прятать бутылку в сейф. Да старая привычка брала свое. Взял со стола стаканы, вылил остатки воды под кустик в красивый горшок на окне. Неторопливо поставил на стол и налил до половины соломенной жидкости. Сел рядом с Вадиком.

— Ну, будем… — Чокнулись. Все. Сделка совершена. Черт, ну и гадость…

Вадим сразу откланялся. Алексей Георгиевич посмотрел ему в спину: ну до чего странно евреи толстеют — в бедрах, прямо трапеция какая-то ходячая.

Интересно, под кем это только что провалилась земля? Подвинул телефон, набрал номер. Долго ждал.

— Алло? Здравствуй, Альберт Петрович. Как дела?

Разговор о том о сем, ни о чем в целом. Отчего-то Георгий Алексеевич знал, что рыть здесь без толку.

Позвонил еще. Этого нет, а тот отдыхает… Но, осознавая, что поднимает легкий переполох, Георгий Алексеевич продолжал розыски. Но и спустя полчаса во всем противоречивом хозяйстве непорядка не обнаружил.

Снаружи-то группа, конечно, выглядит как монолит. Особенно когда на нее наезжают. На самом деле, в действительности, это просто общая тусовочная площадка. Внутри есть шесть разных группировок. Они совершенно непохожи. Их цели плохо понятны друг другу. Так вот, все это хозяйство, которое кое-кто на Москве, не будем говорить кто, называет «керосинщиками», стояло на Москве в эти праздники как никогда крепко. Причин для каких-либо напрягов не предвиделось. Совсем. Вот-вот собирающихся всплыть последствий от предыдущих акций вроде бы не намечалось (в кои веки-то!).

Крепко задумался Георгий Алексеевич. Чингиз под старость мог спятить, но это маловероятно. Всю жизнь Чингиз был славен тем, что платил рубль там, где с других спросят десять. Обманул его Чингиз, это ясно. Но вот где?

Оранжевый луч локатора в голове кончил обшаривать потаенные уголки и закоулки. Вдруг Георгий Алексеевич треснул кулаком по столу: «Леха!.. твою мать! Да я же родного племянника только что продал! Ах ты, жидовская тварь!»

Вскочил, рысцой бросился к сейфу, потом к двери. Будто мог догнать Варнавского.

Вадик влез на переднее сиденье черной машины, поближе к Пете. Сразу схватил телефон. Набрал номер, повернулся налево:

— Ты езжай, езжай…

— Ага.

— Алло? Это Варнавский. Варнавский, говорю.

В трубке забренчал «Регтайм» — секретарша соединяла его с Чингизом.

— Алло. Все в порядке… Да… Благодарю… Благодарю. До свидания, Андрей Иванович.

Положил трубку на место. Дождя-то, похоже, и не будет. Перевел дух. Ну и денек! Обошлось ведь, а!

— Здесь направо. Давай к Политехническому. Давай, давай быстрей.

— А там где?

— Там видно будет.

Вадик, непоседа, вертелся на сиденье и так и этак.

— Нет, нет, сейчас направо. — Мимо тянулся, тянулся Политехнический музей, и конца ему не было видно. — А теперь налево. Стой. Сдай назад.

Вадик завертел головой. Потом что-то увидел:

— Тормози!

Машина остановилась напротив автобусной остановки. Сразу со скамеечки поднялась худенькая девушка лет восемнадцати. Черненькая, зеленые штаны-резинки и красная кофточка в обтяг. Серенькие туфельки. Немного опухшее личико, чуть-чуть косметики. За ней медленно поднялась вторая девушка, беленькая. Платье-распашонка кончается чуть ниже пояса. Сумка из блестящей черной клеенки на боку. Одеты не по погоде — еще слишком прохладно. У их профессии с климатом в России вечные неувязки. Вадик опустил стекло — когда черненькая наклонилась.

— Еще кто есть? Мне нужно чего-нибудь… Во! — Он сжал кулак.

— Нет, — лениво ответила она. — Такого сейчас нету.

— Эх! Ну-ка отодвинься, дай-ка я на ту погляжу.

Вадик посмотрел на вторую. Ох и страшна! Уж лучше эта.