Водка прошла не то в три, не то в пять глотков. Это все от того, что рюмки у них здесь неправильные. Слишком узкие — не размахнешься. Зажевал длинным куском сладковатой и надушенной укропом маринованной селедки, потом тыльной стороной ладони стер с подбородка две пролитые водочные капли. С кем не бывает!

Рядом с ним слева села Аллочка. И холод от нее шел, как от совсем ледяной рыбы. Прямо как из проруби. Аллочка собралась быть вежливой до одури и полного самозабвения. Она морщилась, чувствуя, как справа от нее жрет и пьет толстомордая скотина, которая только что кого-то оттрахала и, как ни в чем не бывало, думает, что это ей (скотине) сойдет с рук.

Нет. Не сойдет. Ох не сойдет!

Прежде чем Аллочка собралась с духом, Леха повернулся к ней. От неожиданности она спросила:

— Тебе чего-нибудь положить? Ты чего-нибудь хочешь?

Леха на ухо, но так, что слышал весь стол, прошептал:

— Да. Тебя. Но не сейчас. Чуть позже.

Тетка, в этот момент стоявшая в дверях, в ужасе отшатнулась назад: ей показалось, будто в кухне лопнула газовая труба. Но это Аллочка зашипела. Ей и так маленький скунс весь день грыз печень. А теперь в голове большой шаман забил в свой бубен, созывая духов. Женская истерика — это поезд метро. Сел на «Курской», вышел на «Комсомольской». Никак иначе. Пока вагон, с грохотом и искрами, не совершит в железобетонной трубе все положенные эволюции — выхода нет.

— Алексей! — Взвизгнула Аллочка. — Ну ты и сволочь!

Леха выронил вилку. В наступившей абсолютной тишине он отчетливо услышал, как два раза она подпрыгнула на паркете и улеглась.

— Катись обратно к своей сучке! Я сижу, жду тебя здесь, а ты отклеиться от нее не можешь! Пробки на Москве! — Аллочка набрала воздуху побольше, и голос ее подскочил на октаву вверх:

— Какие пробки в Москве в праздники в четыре часа дня! У, старый вонючий импотент! Подонок! И как меня только угораздило с тобой связаться! Чертов извращенец!

Тут у Аллочки перехватило дыхание. Но в тишине ей вдруг снова послышался звонкий шлепок по голому телу, его раскатистое эхо под высоким потолком и издевательское «ха-ха». Она побледнела больше, и голос зазвучал еще громче:

— Думаешь, я не знаю, как тебя зовут девчонки в конторе за глаза? Кобель Солнышко! Подумать только, Кобель Солнышко! Меня от тебя просто тошнит.

Обидно ей было досмерти. Ее, принцессу, этот засранец предпочел какой-то шлюшке. Взял и предпочел. Поэтому Аллочка поливала его всем дерьмом, какое только могла придумать, — чтобы ей было проще от него отказаться. А это все-таки было очень, очень нелегко.

Преодолев шок, Леха понял, что это она всерьез. Под руку ему попалась пластиковая бутылка с лимонадом. Он предпочел бы минералку. Он взял ее за горлышко и налил в почти пустой костиковский высокий стакан. Поставил не глядя бутылку на место — все это не отводя от Аллочки глаз.

Коротким движением выплеснул весь стакан на нее. У Аллочки отвисла челюсть. Глаза раскрылись еще шире. Она смолкла. Леха поднялся, обеими руками взял ее за плечи. Она послушно встала — а может, это он ее приподнял.

Какое-то время в ванной она сосредоточенно смывала тушь. Потом дверь открылась, на пороге стоял и негромко сопел Костик. Из-за его плеча выглядывала Нина Алексеевна. Сидящий на краю ванны Леха щелчком стряхнул пепел с сигареты на пол и вопросительно на них посмотрел.

— Это моя невеста, — сказал наконец он. — Закрой дверь.

Костик размышлял секунд пять. А может, десять:

— Я на кухне. Если что надо будет…

И прикрыл дверь.

— Ты всю стену водой уделал, — всхлипнув, сказала Аллочка. — Ее теперь перекрашивать придется. — Снова всхлипнула.

Зажурчала вода, потом Аллочка разогнулась и принялась внимательно рассматривать свои глаза в зеркале: немного припухли. Ай-яй-яй!

— Аллочка. Я тебя очень люблю. Но как это все понимать, милая?

— Ты сам все знаешь. — Она чувствовала сильную усталость, и ей безумно захотелось вдруг уткнуться в его плечо, уцепиться намертво и долго жаловаться на свою горькую девичью судьбу.

Но точка покоя была уже пройдена; железный безумный зомби, имя которого — ненависть и ревность, уже принялся собирать себя из обломков. Аллочка еще раз посмотрела в зеркало, потом сняла с вешалки махровое полотенце и принялась вытирать мокрые и липкие волосы. И начала говорить серьезно:

— Алексей. Ну что ты меня заставляешь говорить то, что… О чем мне больно даже думать? Катись домой, к своей толстой клуше…

— К кому к своей? Ты чего несешь?

— Конечно, ты у нас самый умный… Но не надо делать из меня полную дуру… О! — Она посмотрела прямо на Леху:

— Это фрау Шелике была, да?

Аллочка вдруг вспомнила довольный сытый смех немолодой вульгарной женщины. Ее передернуло:

— Лешик, ничего у нас с тобой не получится… — И горько, Господи, как горько, качнула головой.

Леха вздохнул. Он ничего не понимал. Леха подумал, что, пожалуй, надо позвонить Лизе и попросить подобрать специалиста для Аллочки. Эх, хорошо держать собаку: им хоть прививки от бешенства делают.

— Хорошо. Я позвоню тебе на днях. — Сидеть дальше в теткиной ванной было бы полным идиотизмом. А что делать — Леха не знал. Он любил Алку и видел, что любое его слово сейчас причиняет ей боль. Он поднялся, не задумываясь, по привычке, потянулся к ней поцеловать перед уходом; она отшатнулась. Он посмотрел на ее брезгливо поджатые губки:

— Я буду в Москве. Звони.

Леха призвал самого мощного специалиста в подобных делах: время. Оно улаживает и не такие конфликты. Люди прощают друг другу почти все. Время, время — наш верный адвокат в конечном счете улаживает все, даже самые запутанные наши дела.

«Ну их на хрен, этих женщин», — думал Леха, садясь в машину. Первый раз в жизни опоздал к Аллочке. Первый раз!

Вздохнул: Аллочка была так близка. Так близка, Господи. Меньше вытянутой руки.

Однако садиться за руль в таком состоянии не стоило. Ездить так по Москве нельзя. Леха отстегнул ремень, вылез и запер дверцу.

Теплый вечер. Что ни говори, весной приятно жить на Руси. Не так важно где, не так важно с кем. Доброе расположение духа и веселый нрав в мае нам всем дарят массу удовольствия. Май, май, твой теплый воздух после снега и льда и твой долгий вечер вместо черно-белых январских сумерек радует глаз.

Зимой мало дня, зима — холодная блондинка, ярко-синие глаза из белых облаков открывает ненадолго, неохотно, и из утренних сумерек красавица белоснежна переваливается сразу в вечерние — с боку на бок. С ней в кайф жить только белому медведю. А вот лесные медведи, уж на что «бурые», так и то спят. Так-то вот на Руси зимовать!

Холода прибавляют пушистости бороде и зверью, цвет снега и вкус льда навсегда влит в играющий мех, что на самым холодном ветру хранит в своей толще май. Светлый май, чьим длинным вечером так приятно жить на Руси.

Леха подождал, пока пискнет сигнализация, и пошел к шоссе.

Кобель Солнышко! На работе так Леху никто не звал.

Аллочка все перепутала. Эта кличка какое-то время была у Лехи во время попоек в дачной компании, которую отчего-то в поселке народ называл «Весь свинарник».

Кобель Солнышко! Ну надо же! Вот память!

Дело было так: десять лет назад пьяного Леху тащил домой Васька. Они ввалились в лифт, куда только что вошла женщина с колли после утренней прогулки. Потом Леха вспомнил: она хотела нажать кнопку, увидев их, но не успела.

Чем собака понравилась Лехе — он так и не смог вспомнить. Он присел на корточки и схватил ее за лапу. Какое-то время они рычали друг на друга, глядя прямо в глаза, потом Леха полез с ней обниматься, и они с грохотом рухнули на пол.

Васька боялся собак, а собачница опасалась пьяного Лехи. Тем не менее у них хватило мужества растащить их по сторонам. Хозяйка, убедившись, что шея у собаки цела, пробормотала только: «Ну, ты и кобель…»

Вот так и получилось Лехино прозвище. Очень редко его так называли, и то за глаза. Как и полным именем Алексей: на работе в ходу имя-отчество, а вовне — Леха. Аллочка наедине звала его Лешик. И с сексом его прозвище никак связано не было.