— Но я же, перед тем, как лечь спать, отдал приказ не будить меня раньше десяти часов, — раздраженно буркнул он. — Я же должен хоть чуть-чуть отдыхать, когда не нахожусь непосредственно на линии фронта. Как, черт побери, я смогу руководить Германией, если буду не в форме?

— Да, да, мой бедный маленький гепард, я понимаю, — протянула Ева Браун и потерлась своими роскошными обнаженными грудями о лицо фюрера. — Но дело в том, что что-то случилось во Франции. В местечке, которое называется Дьепп… — Она обезоруживающие улыбнулась. — Это все, что я поняла, Адольф. Тебе же известно, что я плохо разбираюсь в вещах подобного рода.

Сонливость Гитлера как рукой сняло.

— Что ты сказала? — рявкнул он. — Повтори, женщина, что ты сказала?

Ева Браун выставила руки прямо перед собой, словно защищаясь от Гитлера:

— Твой адъютант Линге сказал, что что-то стряслось в районе французского города Дьепп, но больше он ничего мне не сообщил. И тебе совсем необязательно кричать на меня так…

— Прочь с дороги! — прорычал Адольф и оттолкнул Еву в сторону. Выскочив из кровати в своей старомодной длинной ночной рубашке, которую, несмотря на все настояния любовницы, он так и не пожелал сменить, фюрер подбежал к телефону шифрованной правительственной связи, стоявшему в углу спальне на тумбочке, снял трубку и рявкнул:

— Фюрер у аппарата!

— Соединить немедленно! — произнес незнакомый Гитлеру телефонный оператор. Послышался слабый щелчок, какое-то потрескивание — и затем в трубке раздался голос, который фюрер отлично знал и столь же сильно ненавидел:

— Хайль Гитлер!

— Что происходит, фон Рундштедт? — нетерпеливо бросил вождь.

— Как мы и предполагали, мой фюрер, англичане предприняли попытку высадки десанта в Дьеппе. Они начали подплывать к побережью Франции в четыре часа утра.

— Я желаю знать детали! — потребовал Гитлер.

Ева Браун зевнула и, нащупав в картонной коробке, стоявшей у изголовья ее кровати, шоколадную конфету, положила ее себе в рот.

— Насколько я могу судить, англичане направили в сторону Франции две флотилии десантных судов. Британские десантники уже высадились в районе Варенгвилль-Кибервилль к западу от Дьеппа.

— То есть в районе батареи Гесса? — проговорил Адольф Гитлер.

— Так точно, мой фюрер.

— И им удалось продвинуться дальше после высадки на побережье?

— О да. Ведь командиру батареи Гесса отдан приказ не слишком сильно препятствовать их продвижению. Разумеется, я также не буду отправлять в этот район никаких дополнительных подкреплений. — Фон Рундштедт усмехнулся: — Перед тем как начнется настоящая мясорубка, мы должны позволить англичанам одержать их маленькую победу.

Адольф Гитлер нахмурился.

— Вам не следует так говорить об этом, фон Рундштедт! — бросил он. — Англичане — это великая нация. Меня крайне печалит горькая необходимость убивать их, что приходится делать в ходе этой войны. Если бы в голове у этого отвратительного пьяницы и плутократа Черчилля, испытывающего необъяснимую симпатию к еврейским капиталистам, было хоть чуть-чуть больше здравого смысла, то мы давно объединились бы с англичанами в борьбе против большевизма и они были бы нашими союзниками!

— Я понимаю вас, мой фюрер, — проронил фон Рундштедт, вложив в голос все свое уважение к верховному и единственному лидеру Германии. Он прекрасно понимал, что должен быть крайне вежлив с фюрером. Конечно, Адольф Гитлер ценил его военные знания и умения и охотно прибегал к ним, когда это было необходимо. Но в то же время фельдмаршал отлично понимал, что Гитлер готов в любой момент без всяких колебаний расправиться с ним — так, как он не раз расправлялся с десятками и сотнями других военачальников Германии. Фон Рундштедт совсем не желал пасть жертвой необузданного гнева и безграничности мстительности фюрера.

— А как ситуация в районе батареи Геббельса? — пожелал узнать Гитлер.

— Обстановка там до сих пор не вполне ясная. Торпедные катера, которые мы послали, чтобы перехватить флотилию десантных катеров англичан, пока еще не доложили полную информацию о выполнении боевой задачи. Однако согласно тем данным, которыми располагает мой штаб, очевидно, что нам удалось уничтожить большую часть тех групп коммандос, которые собирались высадиться в районе Берневаля.

— Грандиозно! — воскликнул Адольф Гитлер и топнул правой ногой по полу. Ева Браун удивленно покосилась на фюрера. Этот жест, который, очевидно, выглядел весьма весомым и уместным, когда Гитлер был одет в военный мундир и обут в сапоги, выглядел нелепым и смешным, когда он стоял в старомодной ночной рубашке и топал по полу босой ногой. — Но я хочу предупредить вас, фон Рундштедт: вы ни в коем случае не должны допустить падения батареи Геббельса. Это батарея ни за что не должна перейти в руки англичан. Она является ключевым элементом во всем нашем плане!

— Батарея Геббельса не падет и не перейдет в руки британского десанта, мой фюрер, — пообещал фельдмаршал. В его голосе звучала непоколебимая уверенность, за которой стояли 50 лет успешного командования войсками на самых различных уровнях. — Сегодня вечером я снова позвоню вам, чтобы сообщить, что к тому времени на территории Франции не осталось ни одного англичанина — я имею в виду, живого англичанина, мой фюрер! Я твердо обещаю вам это. Земля Франции будет очищена от вражеского десанта уже к исходу этого дня.

— Пусть так и случится, фельдмаршал, — выдохнул Адольф Гитлер. — Пусть тысячи англичан умрут сегодня на побережье Франции по воле большевистского зверя. Это станет величайшей победой и для вас, и для всего германского рейха.

Он положил трубку и пристально посмотрел на свое собственное отражение в огромном зеркале, висевшем напротив него.

— Сладенький мой! — позвала Ева Браун, покончив с шоколадкой. — Иди ко мне! — Она широко раскрыла свои объятия. — Иди в кроватку, и я сделаю так, что ты очень скоро снова заснешь. — Она чуть выпятила свой живот, бронзовый от ровного загара, и призывно раскинула в сторону ноги.

Однако сексуальные чары Евы не смогли соблазнить Гитлера. Не обращая на нее внимания, он снял ночную рубашку и стал одеваться. Его любовница скользнула взглядом по его сморщенным гениталиям и отвернулась. Голова же самого фюрера была занята совсем другим — она буквально бурлила от новых грандиозных планов. Черчилль вернулся из Москвы всего за 12 дней до атаки британских коммандос на Дьепп, пробыв там целую неделю. Гитлер усмехнулся. Как только с этим неудачным нападением британцев будет покончено, он специально прикажет Йозефу Геббельсу протрубить об этом на весь мир и во всех красках живописать неудачу британцев под Дьеппом. Геббельс оповестит весь мир, к чему привела глупая попытка Черчилля подстроиться под Сталина и выполнить его заветное желание — открыть второй фронт в Европе.

Сдвинув брови, Гитлер попытался представить, может ли он выжать из этой ситуации нечто большее, нежели просто пропагандистский успех. Может быть, это позволит ему также свалить самого их премьера? Адольф Гитлер прекрасно знал, что пьяница и обжора Черчилль был, по сути, почти таким же диктатором, как и он сам, и правил Британской империей железной рукой. Но в отличие от него самого Черчиллю приходилось также считаться и с парламентом. С парламентом, где заседало очень много людей, которые или ненавидели толстяка, или боялись его, или завидовали ему. Может быть, эта явная катастрофа под Дьеппом позволит всем этим людям поднять головы и, объединившись, свалить ненавистного Уинстона Черчилля? Было бы просто отлично, если бы в Вестминстерском дворце после этого премьер-министру дали настоящий бой…

Адольф Гитлер одел свою коричневую рубашку и принялся заправлять ее в брюки. Ева Браун, в сторону которой он больше не смотрел, распростерлась на огромной кровати совершенно голая, машинально жуя конфету за конфетой. Впереди ее ждал, судя по всему, еще один бесконечный скучный день, полный одиночества и безделья. День, во время которого ее единственными собеседниками могли быть лишь слуги и прочие представители обслуживающего персонала — ведь, когда в гитлеровскую резиденцию «Бергхоф» прибывали высокие гости, видные деятели нацистской партии и германского высшего командования, Еву Браун бесцеремонно прятали в дальних комнатах. Она никогда не участвовала в подобных встречах — никто не должен был знать, что у великого фюрера Германии есть «слабость» в виде женщины. Олимпийская фигура Адольфа Гитлера должна была оставаться величественно-одинокой, парящей над простыми смертными.