— Ладно, давай тогда побыстрее выскользнем отсюда, Матц! — предложил ему Шульце.

Они встали со своих мест и с самым непринужденным видом двинулись в сторону двери.

— Интересно, куда это вы направились?

Перед ними стоял их командир Куно фон Доденбург, держа в руке кружку пива, к которой, похоже, так и не притронулся.

Шульце начал лихорадочно соображать.

— Это все Матц, господин гауптштурмфюрер, — выпалил он. — У него начался приступ мигрени. Я думаю, это все из-за здешнего слишком шумного сборища. Чересчур много людей, разговоров, выпивки и всего такого.

Матц и впрямь выглядел бледным и подавленным.

— Я полагаю, что должен помочь бедняге добраться до его койки, чтобы он мог прилечь там с томиком в руках и с чашкой слабо заваренного чая, — продолжал вдохновенно врать Шульце.

Фон Доденбург усмехнулся и выразительно оттянул правое веко вниз.

— Шарфюрер Шульце, ты что же, увидел у меня бельмо на глазу? Но его там нет! Поэтому давай-ка выкладывай начистоту, что вы двое…

Его речь прервало громоподобное испускание газов, которое случилось во главе праздничного стола. Звук был такой силы, что стаканы невольно зазвенели. У Стервятника от удивления монокль выпал из глаза. От неожиданности командир батальона потерял равновесие и лишь с большим трудом сумел удержаться на ногах. Сидевший по соседству с ним шарфюрер Гросс схватился за горло и, выпучив глаза, прохрипел: «Газовая атака!». Он делал вид, будто задыхается. «Газы!» — вновь хрипло закричал он.

Гауптшарфюрер Метцгер с трудом поднялся из-за стола. Его лицо приобрело зеленоватый оттенок. Он прижимал обе руки к животу, в котором что-то зверски булькало и урчало. Косясь на него, Шульце обратился к фон Доденбургу:

— Господин гауптштурмфюрер, я думаю, нам с Матцем лучше уйти отсюда. Я также посоветовал бы и вам не задерживаться здесь чересчур долго, ибо, как вы видите, здесь собралось немало очень грубых типов!

Фон Доденбург кивнул, отпуская их, и поводил двух закадычных приятелей долгим взглядом. Обнявшись, чтобы поддержать друг друга, они двинулись вперед по дороге, ведущей в Дьепп. И лишь очень внимательный наблюдатель мог бы заметить, что их тела трясутся от с трудом сдерживаемого смеха. Через минуту фон Доденбург пожал плечами и выбросил их из головы. Он повернулся и медленно двинулся по усыпанной серым гравием дорожке парадного плаца по направлению к расположению первой роты. Гравий отчетливо хрустел у него под ногами. От стен домов по земле уже протянулись вечерние тени, предвещая скорое наступление ночи. Фон Доденбург знал, что буквально через час тем, кто находится сейчас внутри казармы, надо будет опускать на окнах светомаскировку. Рядом с казармой он увидел военнослужащих из первой роты. Гауптштурмфюрер швырнул на землю дешевую голландскую сигару, которой кто-то угостил его на вечеринке, и растер ее каблуком сапога, глядя на молодые, окрашенные здоровым румянцем лица бойцов первой роты. Это были как на подбор крепкие загорелые ребята, подтянутые, стройные, с уверенными манерами и жестами. Неожиданно Куно почувствовал, как в его груди растекается теплое чувство неподдельной гордости за них. Стоя напротив этих замечательных ребят, он словно не слышал громких пьяных криков, оглушительного хохота и обрывков непристойных песен и частушек, которые доносились из унтер-фюрерской столовой. Здесь не было ни грязи, ни разврата, здесь не пахло ни грехом, ни непристойностями. По крайней мере именно так казалось фон Доденбургу. Здесь царило лишь безграничное чувство преданности Германии, немецкому народу и фюреру. Здесь, в расположении первой роты, и была новая Германия, не отягощенная вынужденными нечистоплотными компромиссами прошлого, — Германия, представленная чистыми, неиспорченными молодыми людьми, которым предстояло, по-видимому, править рейхом после того, как война будет окончательно выиграна.

Эта мысль согрела фон Доденбурга. Он повернулся и двинулся по направлению к своей квартире. Неожиданно он почувствовал себя очень усталым. Сегодняшний день оказался довольно утомительным. Ему требовалось хорошенько отдохнуть, чтобы быть готовым к завтрашнему дню.

Корабли с британским десантом благополучно преодолели немецкие минные заграждения. На небе сиял молодой месяц, и поверхность моря отливала в лунном свете серебром, точно зеркало. Всюду, казалось, царила обстановка безмятежного спокойствия. А едва ощутимое дуновение ветерка, заставлявшее волны едва заметно колыхаться, словно специально служило для того, чтобы скрыть отдельные приглушенные команды и возню экипажей на палубах тщательно замаскированных кораблей. Операция развивалась, как по маслу. И все-таки в воздухе было неуловимо разлито колоссальное напряжение — то, которое всегда обычно сопровождает операции подобного масштаба. Полковник Фергюс Макдональд чувствовал себя так, словно это была первая в его жизни боевая операция, и волновался почти так же, как в тот памятный день, когда впервые подполз к ничего не подозревавшему германскому часовому и ловким ударом кинжала нейтрализовал его, расчистив проход вперед для своей группы. Макдональд сделал очередной глоток виски, которое было бесплатно выдано ему перед началом операции, и протянул плоскую серебряную фляжку майору Рори-Брику:

— Угощайся, старина.

Рори-Брика не требовалось упрашивать дважды. Он с удовольствием приложился к фляжке командира, сделав хороший глоток.

— Ну что ты думаешь, Фредди? — спросил полковник Макдональд так тихо, словно он всерьез опасался, что немецкие солдаты на противоположном берегу отчаянно напрягают слух, пытаясь расслышать каждое его слово. — Как развивается операция?

— По-моему, все идет ногмально, сэг, — пожал плечами майор. — Ситуация в целом дегьмовая, как обычно, но, думаю, мы спгавимся.

— А как себя чувствуют ребята? Они готовы?

— Откуда мне знать, как себя чувствуют гебята? — беззаботно ответил майор. — Всю эту демокгатическую белибегду насчет того, как себя чувствуют гядовые, я оставляю на откуп сегжантам, сэр.

— Ах ты негодник, — нахмурился полковник Макдональд. — А ну, отдай мне обратно фляжку, ты, ненасытное чрево!

Несколько секунд оба старших офицера хранили молчание, наблюдая за тем, как 250 катеров, участвовавших в этой операции, начинают образовывать более компактные группы, чтобы преодолеть в таком строю остаток пути до побережья Франции. Майор Рори-Брик поднес к глазам прибор ночного видения и стал вслух считать эти группы:

— Один… два… тги… четыге… пять… семь… десять… одиннадцать… двенадцать. — Он неожиданно замолчал.

— Отчего ты потерял дар речи, Фредди? Что случилось? — беззаботно уточнил Макдональд, делая очередной глоток виски.

Майор Рори-Брик замялся. Ему почему-то явно не хотелось отвечать командиру.

— Ну, хватит, не тяни! Или делай дело, или сойди с горшка! — прикрикнул на него полковник.

— Все дело в этих мелких ггуппах когаблей, сэр, — неохотно промолвил он наконец.

— А что здесь такого? В чем тут проблема? — бросил Макдональд.

— Ну… — Рори-Брик вновь замолчал и даже попытался отвернуться.

— Ну хватит, Фредди, — раздраженно прикрикнул на него полковник. — Вытащи изо рта свой проклятый аристократический палец, который, похоже, страшно мешает тебе и не дает возможности нормально говорить — а то ты так и прибудешь на проклятую французскую землю с пальцем во рту!

— Все дело в количестве этих ггупп, сэг, — произнес наконец майор. Он облизал покрытые налетом морской соли губы, и полковник Макдональд ощутил его неподдельный суеверный страх. — Их ровно тгинадцать!

— Как же это здорово, дьявол меня побери! — протянул довольный шарфюрер Шульце, вдавливая соски огромных грудей Рози-Рози в свои заросшие волосами уши. — Это просто прекрасно — я становлюсь совсем глухим, я ничего не слышу!

Это были последние слова, которые произнес здоровяк — перед тем, как провалиться в беспробудный сон. Он слишком устал, безостановочно занимаясь любовью и накачиваясь при этом бесконечным количеством дармового спиртного, которым целенаправленно угощала его сама Рози-Рози.