Они еще долго лежали, глядя друг на друга, пока не ощутили прохладу. Джулиан встал, чтобы зажечь камин. Вернувшись к кровати, откинул покрывало, велел Клодии забраться под него, строго приказав дождаться его возвращения. Натянув брюки, Джулиан ушел и вскоре вернулся уже в халате, неся на подносе вино, хлеб и сыр. Они устроили пир прямо в постели, шепча друг другу о своей любви и тихо смеясь. Потом Джулиан снова любил ее, растягивая удовольствие, и Клодии казалось, что еще мгновение, и она сойдет с ума.

Когда наконец она заснула, Джулиан крепко прижимал ее к себе, словно боясь, что она снова его покинет, но на этот раз ничего не случилось. Казалось, они отгородились от всего мира. Это были самые счастливые мгновения ее жизни.

Но, засыпая, Клодия почувствовала, что реальная жизнь уже стучится к ним, словно предупреждая: все это иллюзия, счастье не бывает вечным.

Когда сон начал медленно отступать, Джулиан потянулся к Клодии, но постель оказалась пуста. Открыв глаза, он приподнялся на локтях и осмотрелся. Клодия сидела перед камином, вороша тлеющие угли.

– Вернись в постель, любовь моя. Я согрею тебя, – сказал он, зевая.

Клодия посмотрела на него через плечо и улыбнулась.

– Солнце уже взошло, – сообщила она, продолжая свое занятие.

По-прежнему улыбаясь, она поднялась и вытерла руки о полы пеньюара. Джулиан поманил ее к себе.

Она повиновалась, грациозно плывя среди разбросанной на полу одежды и остатков еды, и присела на край постели. Привстав, Джулиан прижался лицом к ее шее.

Клодия засмеялась, отталкивая его:

– Щекотно!

Джулиан неохотно откинулся на подушки. Рука его проникла в широкий рукав ее пеньюара и заскользила по коже, нежной как шелк. После восхитительной ночи любви Клодия выглядела задумчивой, даже печальной.

– Что с тобой, Клодия?

– Ничего, – ответила она, покраснела и отвела взгляд. – Ну хорошо. Я не стану притворяться. Прошлая ночь была... самой замечательной в моей жизни, самой прекрасной.

Его плоть тут же отреагировала на ее слова легким подрагиванием.

– Это, моя дорогая, мягко сказано, – заметил он, перебирая пальцами ее локон.

– И никто никогда не отнимет этого у нас...

– И те ночи, которые впереди, – прошептал он, мягко улыбнувшись, когда лицо ее порозовело от смущения.

– Это было... прекрасно, – снова сказала она, рассеянно теребя пояс пеньюара.

Джулиан тут же насторожился. Он резко сел и, обняв ее, повернул к себе лицом.

– Но?..

– Но... но между нами столько всего... и... весь свет, – грустно прошептала она.

Сердце у Джулиана упало.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он, стараясь не выдать своего волнения.

Она снова опустила глаза, и теперь он видел только ее густые ресницы.

– Ну... это и побег Софи, и скандал вокруг нас. И положение отца при короле, что, должна подчеркнуть, занимает его больше всего.

– А мне все равно, – сердито сказал Джулиан. – Я люблю тебя, Клодия. И пока ты со мной – пока ты любишь меня, мне нет никакого дела до того, что думают Редборн и все остальные.

Она подняла голову, серо-голубые глаза были полны печали.

– О, Джулиан! – прошептала она. – Я люблю тебя. Больше жизни! Клянусь!

– Ну тогда о чем речь? – воскликнул он, однако тревога продолжала расти. – Ложись, – сказал он, крепче обняв ее и положив ее голову к себе на плечо. Он не хотел думать о плохом.

– Но... рано или поздно нам все равно придется встать и столкнуться со скандалом и с позором. А я... – Голос ее затих, и Клодия прижалась лицом к его плечу.

– Что?

– Моя репутация окончательно испорчена.

Дом на Аппер-Морленд-стрит всплыл перед его мысленным взором, и Джулиан понял, что за последнюю неделю, когда он переживал самые темные моменты своей жизни, он ни разу не подумал о том, как все это сказывается на Клодии. Гладя ее волосы, он вспоминал чувство изумления и гордости, с которым рассматривал этот дом. Десятки рисунков, заполнивших ее гостиную. Ее маленькие речи на званых ужинах о необходимости образования для девочек. Он соглашался с ней, чтобы привлечь ее внимание, не вникая в саму суть ее дела. Но для нее вся эта работа имела большое значение, и он понимал, что из-за унизительных обстоятельств их брака и позора, выпавшего на долю Софи, Клодия отвергнута обществом.

Даже собственный отец не ссудит ее деньгами.

Она вздохнула у его плеча, и Джулиан поцеловал ее в висок.

– Все наладится, – прошептал он, но в его словах не было уверенности. Он готов отдать все, только бы она была счастлива.

– Нет, не наладится...

– Все будет хорошо, – успокаивал он. Клодия робко улыбнулась.

– Такова жизнь, Джулиан.

Она произнесла это так спокойно и с такой убежденностью, что сердце его сжалось.

– Я найду способ все исправить, – сказал он, не имея понятия, как это сделать.

Они снова предались любви, но когда Джулиан услышал, что дом ожил, он неохотно встал, понимая, что нельзя до бесконечности оттягивать неизбежное, рано или поздно придется столкнуться с реальностью.

В последующие дни они любили друг друга яростно и часто, словно стараясь наверстать упущенное. Клодия расцветала в его объятиях, позволяя себе испытывать волшебство любви, отвечая на его желание жаркой страстью, которая стала такой необузданной. Она доводила его до безумия своими ласками, и наслаждение захлестывало их бурными волнами.

Но ему не удавалось, как он ни старался, воссоздать то чувство свободы и эйфории, которое охватило их в ту ночь. Мешали отягощавшие их проблемы.

Самой трудной был развод Софи. Джулиан успел почувствовать на себе все презрение высшего света. Мужчины, знавшие еще его отца, делали вид, будто не знакомы с ним. Матери, в свое время готовые отдать все, что угодно, чтобы заполучить его в зятья, теперь заставляли дочерей отворачиваться при его приближении.

Сам Джулиан с безразличием относился к осуждению света, но переживал за Энн, которая, если бы не беременность, в полной мере испытала бы на себе это презрение. И еще он переживал за Софи. Джулиан понимал, что она не скоро вернется в Англию, если вообще вернется.

Клодия страдала еще больше.

Он понял это, когда увидел ее за бухгалтерскими книгами. Нахмурившись, она постукивала ручкой по книге, не замечая, что он вошел в комнату. Но, едва увидев его, тут же захлопнула книгу и убрала. Когда он спросил, чем она занимается, Клодия беспечно махнула рукой. Он не настаивал, но, как только она уехала к Энн, достал ее книги и начал просматривать записи. За исключением четырех взносов, полученных Клодией после его вмешательства, больше не было ни одного поступления за два месяца, несмотря на то что она почти каждый день отправлялась с визитами к потенциальным жертвователям. Она никогда не говорила об этих визитах и держалась спокойно. Но Джулиан чувствовал ее глубокое разочарование. Более того, рисунки школы исчезли. Однажды утром, проходя мимо ее гостиной, он почувствовал какое-то неуловимое изменение, словно переставили стол или стул. Потом понял, что десятки рисунков просто исчезли со стен.

Он много думал о домике на Аппер-Морленд-стрит, вспоминал рассказы Софи о том, как иссякает и без того крохотный ручеек пожертвований. Но когда пытался поговорить об этом с Клодией, она делала вид, будто это не имеет особого значения.

А вот о Софи Клодия часто заводила разговор, чего нельзя сказать о Джулиане. Он не хотел вспоминать о роли жены в этой истории, поскольку не был уверен, что до конца простил ее. Но Клодия упорствовала, и однажды ночью, когда они лежали в объятиях друг друга, она вновь заговорила о Софи. Джулиан противился как мог, но оказался беспомощным перед ее мягким голосом и нежными губами. В итоге он признался, что все еще зол на нее, что ему все еще больно.

Поразительно, но Клодия при этом улыбнулась.

– Ну наконец-то! – воскликнула она и настояла, чтобы они открыто рассказали друг другу о своих чувствах, о причинах гнева и недоверия. Джулиан сделал это для нее, скрипя зубами и закатывая глаза. Клодия утверждала, что он непременно отправил бы Софи обратно к Стэнвуду, а злится потому, что она сделала то, что должен был сделать он сам. Естественно, он спорил с ней, доказывая, что она не права, и даже принимая ее извинения.