Когда этот разговор закончился, он испытал огромное облегчение.

В последующие ночи он узнал еще много интересного, например, почему Клодия считала его повесой. И к концу обсуждения этой темы согласился с тем, что она права. К своему величайшему изумлению, он узнал, что та маленькая вредная девчонка, которой была Клодия в детстве, обожала и боготворила его, хотя он этого не замечал. Клодия возмущенно заявила, что он был толстокожим, когда дело касалось женских чувств. Позднее, тем же вечером, она, лежа в его объятиях, все же признала, что он несколько преуспел на этом фронте.

Но самое поразительное было то, что Филипп наконец стал уходить в прошлое, чему Джулиан был бесконечно рад. Нельзя сказать, что это произошло легко – Джулиан долго не мог отделаться от ощущения, что Филипп наблюдает за ним и Клодией. Он, должно быть, сказал достаточно для того, чтобы Клодия поняла, что тревожит его, потому что однажды она заставила его выслушать все, что происходило между ней и Филиппом. Словно зачарованный, он слушал ее рассказ об отчуждении между ней и Филиппом, о его пьянстве, его любовницах. Все это удивило Джулиана. Но что потрясло его до глубины души – это рассказ о ее последней встрече с Филиппом, о том, как он набросился на нее... и как синяки на теле Софи напомнили ей ту страшную встречу и заставили действовать.

Но призрак Филиппа не исчезал до тех пор, пока она наконец не заверила его клятвами, а потом ласками, что никогда на самом деле не любила Филиппа. Своими поцелуями она прогнала последние сомнения Джулиана.

Постепенно он понял, что Клодия проводит их через лабиринты прошлого, расставляя события и чувства по местам, прежде чем навсегда забыть о них. С каждым новым днем они постепенно избавлялись от страха и сомнений, обретая все большую уверенность друг в друге. Джулиан был в восторге – впервые в жизни он почувствовал себя так, словно Господь наконец улыбнулся ему, сделав по-настоящему счастливым.

Если бы он и Клодии подарил счастье!

Но увы, этого не случилось. Она хоть и утверждала, что с ней все в порядке, но Джулиан видел, что это не так. По ее глазам видел. Они теперь не светились тем внутренним светом, что прежде. И даже всей силой своей любви Джулиан не мог вернуть им сияние. Однако пытался, не теряя надежды.

Получив положительный ответ на петицию по делу Софи в палате общин, а это был лишь первый шаг в многотрудном деле с разводом, Джулиан уже к вечеру вернулся домой в приподнятом настроении. Никто не высказал возражений по поводу его петиции. Стэнвуд покинул Лондон с пятьюдесятью тысячами фунтов, очевидно поверив, что Джулиан способен окончательно уничтожить его. Юджиния сообщала, что Софи крепнет с каждым днем, полна умиротворения и, идя по стопам Клодии, проводит время с детьми и женщинами из бедных семей.

Джулиану не терпелось написать Юджинии о последних новостях, и он, проходя мимо заснувшего на скамье дворецкого, похлопал его по плечу. Приблизившись к кабинету, он заметил, что там кто-то есть, и остановился. Рядом с его женой на кушетке сидела какая-то женщина. Клодия обняла ее за плечи, а женщина то и дело прикладывала к глазам платок. На ней было поношенное коричневое платье. Руки – натруженные, волосы убраны под шляпку. Клодия смотрела на нее с тревогой, явно не замечая различия в их положении, словно они были сестрами.

И в эту минуту поразительного просветления Джулиан вдруг понял, что должен сделать, недоумевая, как это не пришло ему в голову раньше. Улыбнувшись, он деловитой походкой направился в кабинет.

Спустя некоторое время Клодия разбудила Тинли, терпеливо ожидая, пока тот придет в себя, прежде чем попросить подать карету. Потом она вернулась в маленькую гостиную, где сидела Берне Кольер, судорожно сжав руки на коленях. Бедная женщина, не имея никаких средств к существованию, оказалась одна с ребенком. Каким-то чудом она добралась до Сент-Джеймс-сквер. Ей понадобилось четверть часа, прежде чем, переселив стыд, она призналась, зачем ищет Клодию. Брошенная отцом ребенка, женщина осталась без работы и без жилья. Напуганная до смерти свалившимися на нее несчастьями, она в отчаянии бросилась к Клодии. Но Тинли, дворецкий, не пустил ее в дом. К счастью, Клодия увидела ее в окно и, выйдя из дома, пригласила войти.

Сейчас она помогла мисс Кольер встать и обняла за плечи.

– Вам очень понравится дом на Аппер-Морленд-стрит, – сказала она, провожая женщину к двери. В прихожей Клодия попросила лакея принести голубую накидку. Когда он вернулся, Клодия набросила накидку на плечи мисс Кольер.

– О нет, я не могу...

– Вам непременно нужна теплая накидка, мисс Кольер, – твердо сказала Клодия. – Я не позволю вам отказаться.

Глаза женщины наполнились слезами.

– Значит, правду говорят о вас, миледи. Вы просто ангел. Клодия от души рассмеялась:

– Вовсе нет! – Она вложила в руку женщины записку: – Отдайте это миссис Коннер, когда приедете. Лучшего дуга вам не найти, уверяю вас.

– Карета подана, мадам, – сказал лакей, и мисс Кольер, разинув рот от удивления, уставилась на роскошное внутреннее убранство экипажа.

Клодия стояла на крыльце, терзаемая глубокой печалью. Ей хотелось сделать гораздо больше для таких женщин, как мисс Кольер, но сейчас с трудом удавалось содержать дом на Аппер-Морленд-стрит.

Проклятие! Даже скудные и редкие поступления прекратились две недели назад, когда этот осел Дилби написал письмо редактору газеты «Тайме» в ответ на бурные дебаты о предоставлении женщинам избирательного права. Он утверждал, что пагубные последствия ожидают женщин, добивающихся равных прав с мужчинами.

«...Возьмите, например, дочь нашего уважаемого лорда Редборна, леди Кеттеринг. В случае положительного исхода дебатов и принятия соответствующего закона ее призыв создать организации для защиты женщин и детей на фабриках приведет к призывам предоставить им еще больше прав, которые, в интерпретации леди Кеттеринг, будут, очевидно, включать распутство в оранжереях и пренебрежение законными правами мужа. Господа, мы не можем позволить, чтобы дамские причитания и заламывания рук затуманили наше сознание».

После появления этой статьи даже самые верные сторонники Клодии прекратили пожертвования. И она едва ли могла винить их. Угроза осуждения была вполне реальна. К сожалению, высший свет злопамятен, как слон.

Когда карета с мисс Кольер исчезла из вида, Клодия устало вздохнула и вернулась в дом, где жила практически затворницей с тех пор, как распространились слухи о Софи.

И в последующие недели ее терзания не утихли.

Энн родила сына перед Рождеством, и Клодия никогда не видела, чтобы Джулиан так ликовал. Он, сияя, держал малыша на руках и не хотел отдавать его Виктору. Клодия внутренне сжалась – вся эта радостная сцена лишь усугубила ее страдания. Она чувствовала себя такой бесполезной: даже ребенка зачать не могла.

Впервые в жизни она потеряла цель в жизни и просто плыла по течению. Единственным ярким пятном в ее тоскливом существовании был Джулиан. И она не переставала благодарить за это Бога. Но дело в том, что раньше она была уверена, что его любовь не даст ей потонуть даже в худшие времена. А сейчас, как это ни странно, чем больше она чувствовала его любовь, тем больше ощущала утрату собственной цели в жизни. Ей нечего было предложить ему, она лишь могла цепляться за него, словно ребенок. Она утратила какие-то важные ориентиры, не знала, как их вернуть, и теперь катилась в черную пропасть безысходности, безуспешно пытаясь спастись.

День перед рождественским сочельником выдался мрачным. Серый туман навис над улицами Лондона. Клодия стояла у длинного ряда окон в золотой гостиной и смотрела на площадь. Она пригласила на ужин отца, но он отказался, сказав, что его вполне удовлетворит вечер в клубе. Энн и Виктор тоже отказались – Энн боялась, что младенец простудится. Они собирались заехать на следующий день, после службы в церкви, и Клодия с Джулианом остались в сочельник совершенно одни. Всех слуг и в Кеттеринг-Хаусе и в Кеттеринг-Холле Джулиан отпустил.