— Вы выглядите куда моложе шестидесяти, — сказал Владимир. — Вероятно, потому и не скрываете своих лет… Значит, Карамболь?

— Да. Точно.

— Благодарю вас, Анна Кирилловна. Вы очень помогли мне. Позвольте откланяться. Надеюсь, что сообщенное вами поможет докопаться до правды.

— Уверена, что это так и будет, — медленно произнесла Анна Кирилловна, и ее тусклые глаза внезапно вспыхнули, и Свиридов увидел, что они вовсе не блекло-серые, выцветшие и равнодушные, а ярко-голубые. — Правду нельзя спрятать, Владимир. Даже в наше время. Как нельзя спрятать в карман солнце. Рано или поздно — ткань прогорит, и свет прорвется через все покровы… И это лучше, чем самая непроглядная бархатная тьма…

Самойлова говорила спокойно и выдержанно, но глаза были яркими, а за спокойствием чувствовалась такая сила и страстность, что Свиридов понял: старая преподавательница в самом деле верит в то, что говорит.;

— Есть старая легенда о правде, — сказала она, вставая со стула. — В Древней Греции в глухом лесу, где не было ни одного человека, убийцы напали на знаменитого поэта Ивика. И уже умирающий Ивик поднял голову к небу, в котором летели журавли, и сказал:

Ивик умер… вскоре нашли его труп и предали земле. Но на большом народном празднике, когда тысячи людей собрались на горе, над их головами проплыла стая журавлей. И какой-то человек сказал своему спутнику: «Видишь? Ивиковы журавли».

И кто-то услышал имя любимого поэта. «Почему эти люди говорят о нем? Они что-то знают? Задержать их! Допросить их!»

И все открылось: правда, как вода, сломала плотину. Конечно, Владимир, вы можете не разделять моего мнения. Этого возмутительного в наше время прекраснодушия. И где? В криминальной столице России. За один подобный романтический взгляд на преступление уже нужно привлекать к ответственности, — с горькой иронией сказала Анна Кирилловна. — Более того… вы даже можете не знать этой легенды и имени человека, изложившего ее. В наше время это уже стало ненужным. Ведь правда?

— Правда, — согласился Владимир. — Еще никто не увеличил свой валютный счет в банке прочтением баллады Шиллера в переводе Жуковского.

Самойлова, уже открывавшая перед ним дверь, взглянула на Владимира и слабо улыбнулась:

— Я почему-то еще в самом начале подумала, что вы воспитывались в каком-то элитном учебном заведении. Типа Итонского колледжа в Англии. Конечно, это не так, — в нашей стране нет аналога Итона, к тому же вы, судя по всему, учились еще в союзное время… Но все равно: приятно было с вами поговорить.

— Вы в чем-то правы, Анна Кирилловна. Конечно, не аналог Итона, но все же закрытое элитное учебное заведение, — ответил Владимир, окончивший высшую школу ГРУ, курируемую лично начальником Генерального штаба СССР.

Старая, немного фанатичная чудачка.

«Дама старой закалки, старой формации, из категории тех пожилых женщин, которых Свиридов не без иронии именовал экс-фрейлинами двора. По всей видимости, она в самом деле верила в то, что говорила», — подумал Свиридов, спускаясь по лестнице.

И все-таки это именно после визитов к ней Малахов и Чуриков покончили жизнь самоубийством. Или что там с ними произошло… возможно, есть шансы докопаться до истины.

Как там, то бишь… «вы, журавли под небесами, я вас в свидетели зову. Да грянет, привлеченный вами, Зевесов гром на их главу!»

…Интересно, сумеет ли оценить красоту шиллеровского стиха человек по прозвищу Карамболь?

— Гоп-стоп, мы подошли из-за угла… гоп-стоп… ты много на себя взяла-а, — пробубнил Фокин и остекленело уставился на сидящих с ним за одним столиком Илью Свиридова и Олега Осокина.

Сегодня они пили с утра. Афанасий не пошел на работу, а Илья и Олег — на учебу.

Вместо этого они раздавили пару бутылок на квартире у братьев Свиридовых, где все они и ночевали, а потом, расхрабрившись, Илья предложил «выйти в люди» и продолжать банкет в каком-нибудь приличном кафе околоресторанного типа.

Нет надобности говорить, что предложение его было принято на «ура».

И вот теперь, уже под вечер, они сидели в кафе в нескольких минутах ходьбы от свиридовского дома, вдохновенно пили водку с ананасовым соком, а Фокин демонстративно пил кальвадос и держал следующую речь:

— Прочитал я н-недавно объявление в газете: м-молодая красивая зенщи… женчина двадцати двух лет, бля., бля… бля… андинка 90–60 — 90, без вредных привычек, сексуальная, темпераментная… жильем и материально обеспечена… продаст вам мотор от катера «Амур».

Илья захохотал.

— Да тебе, Афоня, больше подойдет: «Алкоголик без вредных привычек ищет обеспеченную жильем женщину, гонящую самогон…»

— Да…

Совершенно уже пьяный Осокин поднял голову от тарелки с недоеденной курицей, сиротливо раскидавшей полуобглоданные ноги, басовито икнул и пробормотал.

— Познакомлюсь с милой девушкой для семяизвержения… тьфу ты, для этого… выремяпре-про-вож-де-ния…

— А где Владимир? — вдруг проговорил Фокин. — Он же сегодня пошел к вашему Ледовскому… может, устроил ему маленький Апокал… кал… ипсис?

Афанасий мутно взглянул поверх всклокоченной Илюхиной головы и сказал:

— Все… пора. Мне завтра груз сопровождать.

А там… трясет. Нельзя… больше.

— И меньше тоже, — сказал Илья.

Олег же загадочно молчал, уткнувшись носом в остатки курицы.

— Пойдем, — решительно поднялся Фокин. — Илюха, давай этого майна… то есть вира… транс-цен-ден-таль… ы-ы-ы…

И, отчаявшись выговорить умное слово, так некстати вклинившееся в его содержательный монолог, Афанасий ткнул пальцем в Осокина.

— Я сам, — с трудом сказал тот. — С-сам.

Илья стал кантовать своего трагически заблудшего друга, а Фокин топтался рядом и бессмысленно бормотал под нос:

— В городе Рязани… пироги с глазами… их ядять, а они глядять…

Общими усилиями загулявшая троица извлеклась из кафе, но дальше все пошло сложнее.

Оказалось, что их телеса не желают сохранять строгий перпендикуляр с земной поверхностью: в глазах рябило, хороводило и кружилось, весело расползались радужные круги, плитки проспекта хулигански выскальзывали из-под ног, а стены домов угрожающе пульсировали, явно нацеливаясь обрушиться прямо на голову многострадальным выпивохам.

Ко всему прочему, Свиридов-младший начал всячески попустительствовать на ниве поругания общественного порядка. Он приставал к прохожим, порывался разбить парочку витрин, уверял какую-то напуганную седенькую старушку в том, что он знавал Клару Цеткин, Шарля де Голля и лично мумию Мао Цзэдуна, а потом встал на четвереньки, сделал странное скачущее движение и заорал:

— Конница Буденного, ежкин крендель… урррра!!

На этом его и задержали стражи порядка.

Бесспорно, будь здесь Фокин, он воспротивился бы такому обороту событий и даже вступил бы в предполагающий рукоприкладство конфликт с пэпээсной братией, но Афанасий потерялся за два квартала до этого.

Олег же Осокин и вовсе провалился в какой-то подвал, где и почил сном праведника.

…Проснулся Олег от пронизывающего холода и боли в ушибленном локте. Его наручные часы показывали семь минут двенадцатого.

Впрочем, если бы Олег был чуть трезвее, он бы понял, что часы просто остановились.

От удара ли, от падения…

Выбравшись из подвала, он медленно побрел по почти пустому проспекту, рассеянно глядя себе под ноги. Он так погрузился в себя, что не заметил, как траектория его передвижения пересеклась с координатами фонарного столба.