— Чего? — ошеломлённо спросил тот.

— Так, а у меня что? А у меня второй план. — довольным голосом сказал Бегемот, разглядывая канареечно-жёлтую бумажку, на которой не значились ни места, ни ряд.

— Скажите, пожалуйста, где тут зелёные ряды? — протискивались мимо немолодые мужики в рыбацких безрукавках.

Неожиданно над головами у толпы надтреснуто задребезжал звонок, и все поспешно бросились на поиски своих мест.

— Нам туда. — тащил за собой растерявшегося Грандиевского проныра-кот.

Люди как-то очень быстро рассосались по своим местам, согласно цвета своего квитка. Деревянные старомодные сидения первого ряда оказались выкрашены в интенсивный розовый цвет — туда и надлежало направиться Грандиевскому. Он сообразил, что получил совсем незавидное место. Это только в детстве первый ряд считался самым лучшим.

Бегемот попал на жёлтый ряд — их оказалось всего три, и места были заняты через одно. Далее следовали зелёные ряды — всего пять. Потом голубые, оранжевые и под самой стеной уже едва различались фиолетовые ряды, сплошь забитые зрителями.

Всё ясно, Маусу сунули самые плохие билеты. Он насупился и отвернулся от хитреца Бегемота, который так ловко обманул его, вытянув себе жёлтый билет. Расстроенный Грандиевский огляделся и увидел, что кроме него место на первом ряду заняла особа под большой панамкой. Она нервно усаживалась на жёсткое сидение.

Тут свет погас и зал издал пятьюстами глотками нетерпеливый вздох. Атмосфера казалась наэлектризованной, так что Маус невольно поддался общему возбуждению и уселся плотнее в своём кресле. Блин, на что он дуется? Кино же бесплатное!

Экран озарился, заиграл бравурный марш, над головами зрителей забегали длинные лучи. Маус словно окунулся в атмосферу детства и уже нисколько не жалел о "почётном" первом ряде. Он вытянул ноги и с улыбкой приятного ожидания весь ушёл в зрелище.

Между тем на полотне возникла фигура, весьма напоминающая билетёра у входа. Толстый и серьёзный, похожий на бобра человек снял форменную фуражку и поприветствовал зал. Зрители ответили рёвом восторга.

Ничего не понимая, Маус обернулся и хотел поискать глазами Бегемота. Но тут человек заговорил, как опытный конферансье:

— Я полагаю, почётная публика, вам всем известно, что за кино у нас тут показывают.

— Вестерн! — крикнул кто-то из зала.

— Тепло! — охотно подтвердил билетёр.

Маус ничего не понимал: как билетёр оказался на экране? Как он может вести диалог с публикой. Из окошечка механика меж тем бойко доносилось тарахтение старого аппарата, и всё так же мелькали пыльные лучи.

— Боевик! — крикнули из зала — откуда-то из зелёных рядов.

— А точнее? — привередничал билетёр-конферансье.

— Фильм-катастрофа? — неуверенно прошептал Маус. Тем не менее, его голос был услышан и подхвачен странным дядькой на экране:

— Правильно! — возликовал он. — Фильм-катастрофа "Извержение"! Прошу приветствовать главного героя! И главную героиню!

Тут его глаза расширились, расползлись во весь экран и вперились в самое существо трепещущего от возбуждения Мауса. Крики позади стали стихать, удаляться, глохнуть. Обмерший Грандиевский утонул в огромных зрачках — его словно подхватило и мягко занесло во тьму.

Он не понял, где находится. Рука затекла, а в ушах болезненно накатывал вязкий прибой. Неверными пальцами Грандиевский ощупал себя и понял, что валяется на диване в мятых брюках и расстёгнутой рубашке. Весь дрожа от непонятного, словно бы похмельного состояния, он с трудом сел и попытался оглядеться. Из-под локтя тут же выскользнула и покатилась по полу, выливая остатки содержимого, бутылка. Тьма не была сплошной — на неопределённом расстоянии проглядывались очертания незнакомых предметов и тусклые, колеблющиеся полосы света.

Испытывая сильнейшее мучение от головной боли, Грандиевский принялся обшаривать пространство вокруг себя и вскоре нащупал столик. От неловкого движения со столика полетели с отвратительным звоном стаканы и бутылки. А рука натолкнулась на некоторый предмет. После недолгого исследования Грандиевский пришёл к выводу, что обнаружил электрический фонарь. Непослушные пальцы всё же сумели отыскать включатель, и вспыхнул жестокий яркий свет.

Замычав от рези в глазах, Грандиевский повалился обратно на диван и некоторое время сдавленно дышал, стараясь унять сердцебиение.

— Блин, да что же это со мной?! — простонал он. — Когда же я успел так надраться? А, главное — на что?

Наконец, глаза привыкли к свету, и Грандиевский огляделся.

Вокруг него царил чудовищный свинюшник. Казалось, что в этом логове обитал совершенно одичавший людоед. Некоторое время Маус ошеломлённо озирался, пытаясь понять, куда же его занесло с такого крутого бодуна. Потом его внимание привлёк упавший на пол предмет — среди бутылок и грязных стаканов валялась фотография в рамочке.

Некоторое время он молча рассматривал фотографию, протирал слезящиеся глаза и снова всматривался. Потом неуверенно прошептал:

— Этого не может быть…

На фотографии улыбались два лица. Одно принадлежало красивой девушке в свадебной фате и с букетом белых роз. А второе — самому Грандиевскому. Правда, он был помоложе, но в белом фраке, с розой в петлице. И всё-таки это был именно он.

Грандиевский, превозмогая ломоту в суставах, поднялся с дивана и побрёл к стене, на которой висели ещё несколько фотографий. И вот в безжалостном свете фонаря он увидел везде себя: он с рыжеволосой колли на каком-то ухоженном зелёном газоне. Он, совсем молодой, с группой таких же молодых ребят — все в квадратных чёрных шапочках с кистями и шёлковых чёрных мантиях.

— Г-ский университет, 1985 г. — прочитал Маус, нагнувшись пониже.

Потом он с этой же группой на поле для гольфа, потом ещё несколько фотографий, на которых неизменно фигурировал он, а иногда и вместе с той красоткой, на которой непонятно когда успел жениться.

Раз начав двигаться, Маус дальше уже гораздо легче преодолел свое болезненное состояние. Он поплёлся на выход из комнаты, освещая себе путь фонарём, и забрёл на кухню. Уже не удивляясь царящему там хаосу, Грандиевский полез в большой холодильник, надеясь найти там минералку. Холодильник был пуст и удручающе тёмен — лишь на нижней полке тоскливо протухала полупустая коробка с китайской лапшой.

Предчувствуя дурное, Грандиевский направился к раковине, отыскал в груде грязной посуды кружку и отвернул вентиль. Ни горячей, ни холодной воды не было.

Постанывая от жажды и ломоты во всём теле, несчастный Грандиевский поплёлся искать выход на улицу. Он растворил незапертую дверь и вывалился в ночную прохладу.

Некоторое время он ошеломлённо созерцал незнакомую улицу, сплошь состоящую из одно-двухэтажных домиков и обширных лужаек перед ними. Ночные фонари освещали пустынную дорогу, а сверху яростно скалилась гепатитно-жёлтая луна.

Некоторое время Маус оторопело созерцал панораму, но тут жестокая икота напомнила ему о том, что необходимо отыскать воду.

— Люди… — хриплым голосом позвал он и шаткой походкой выбрался на середину дороги. Никто ему не отвечал, и Маус принялся кружиться на разделительной линии, пытаясь понять, что с ним произошло, куда его занесло и как быть дальше.

Издалека начал быстро нарастать мотоциклетный рёв, и многочисленные нестройные голоса разорвали тишину ночи. Не успел Маус убраться с дороги, как из тьмы вырвались рычащие дьяволы и принялись нарезать вокруг него круги. Ему кричали что-то оскорбительное, чем-то кидали.

— Ребята, погодите… — пытался объясниться Маус.

Но мотоциклисты, прокричав напоследок что-то совсем уже гнусное и запустив ему в голову чем-то нетяжёлым, с рёвом и треском умчались прочь.

Маус, закружившись, упал на асфальт, и ему попалась в руки та самая пластиковая бутылка, которой его напоследок огрели по голове. Трясущимися руками он отвинтил пробку и с огромным облегчением залил пожар в горле тёплой кока-колой.