Но разве сравнится он с Файвкой, сыном Ури, обломок кочерги в руке его!

И Александр Македонский летел к солнцу на гордом орле. Манил его куском мяса, надетым на копье, шпорил его пятами своими…[94]

Но разве можно сравнить этот полет с полетом на спине Алешкиного хряка! Щетина была Файвке вместо вожжей, грязная спина — вместо седла.

И Мондришу оказали честь на улицах стольного града Сузы. Везли на коне, покрытом пурпуром, под уздцы вел коня Аман-злодей, облачили в шубу, в которой короновали Артаксеркса, везли с криком «Кохо еосе»…[95]

Это прообраз величия Файвеле, благолепия его и почета, который обрел он, проскакав верхом! Прообраз кудахтанья разлетающихся кур, блеяния испуганных коз… Померкла слава стольного града Сузы перед триумфом на улицах Шклова.

Непричесанные девицы в восхищении выглядывали из окон. Хозяйки, сжимая поварешки, с которых еще капал крупник, выбегали из кухонь:

— Кто это? Что это? Где это? Свинья, оборотень, мальчик!.. Свинья? Тьфу на нее!

Сапожники бежали с шильями, штукатуры — с мастерками, меламеды — с ремнями и указками, хасиды — в талесах и тфилин:

— Ату! Его уносит… свинья! Мальчик, который учит Пятикнижие — на свинье! На Алешкином хряке, на том, здоровенном!

— Он его тащит, он его уносит, он его замучает!

— Ай-ай-ай, ах-ох, он его загрызет!

— Держи его, лови его, хватай его! Ой-ой-ой, держите его! Ай-ай-ай!..

И оглушительный хохот.

Хряк, напуганный еврейскими голосами, взял ноги в руки. Удвоил скорость, чтобы, с обмершим мальчиком на спине, убежать в гойские задворки.

Он стремительно несся, а потом — раз! — свалился в грязную канаву, отделявшую евреев от тех улиц, где гои кажут им «свиное ухо».

Там он споткнулся, упал, а вместе с ним свалился и всадник. Вниз — с высоты, кочерга в занемевшей руке… Перепуганный орел улетает, герой — в грязной канаве.

Про амалекитян[96] такое будь сказано! Про гонителей из «Истории царя Фипокса»![97] Пусть их тоже обдадут водой из ведра, пусть им достанется не хуже.

Лишуосхо кивиси[98].

О чем тут еще рассказывать? Мальчика, который учит Пятикнижие, подняли разбитого, в полуобморочном состоянии, перепачканного, в разорванных штанах, без картуза. Однако обломок кочерги был крепко зажат в его правой руке, словно меч в руке поверженного богатыря.

Его принесли домой на руках. Несколько дней он провел в постели, обложенный водочными компрессами. Потом… А что потом: заживление, выздоровление, жгучий стыд. Первый выход на улицу. Публичный позор. Сразу же посыпались прозвища: «реб Мордхе[99] на свинье», «скиптроносец кочерёжный», «гонец персидский»[100], «почтальон» и так далее. Когда мальчик, который учит Пятикнижие, все это перенес, он стал крепче железа. Как бы то ни было, но когда он излечился от всех этих потрясений, он заодно излечился и от своей давней слабости.

Вешокто эрец[101]. С тех пор во дворе у дяди Ури стало тихо. Файвл больше не побивал свиней.

И на Пейсах ходят «на угощение». Но праздники с самыми большими «угощениями» — это Суккес и Симхас-Тойре. А «угощение» в Шклове — это, да будет вам известно, такая штука, которая определяет отношения между родственниками в течение всего следующего года. Все зависит то того, когда приходят «на угощение», как приходят, сколько съедают, пробуют ли ото всех яств или только от некоторых, кривят ли родственники носы при виде того или иного блюда или нет. И вообще, в этом деле все измеряется очень чутким прибором, настоящим «угощёметром». И не дай бог пропустить угощение у близких родственников или не прийти на ответное угощение. За такое не расплатишься ни на этом, ни на том свете. Можно и рассориться, по крайней мере, до следующего Рош а-Шоне[102]. Короче говоря, если вы человек миролюбивый, лучше вам беречь традиции угощения как зеницу ока: от всякого блюда попробовать, посмаковать все кушанья и закуски, даже если они уже в горло не лезут.

Но тот, кто считает, что сходить «на угощение» к нескольким шкловским родственникам подряд — дело простое и приятное, простите, глубоко ошибается. Шклов — это вам не Минск… А шкловское угощение — это не минское угощение. И шкловские родственники — это не минские родственники. Мы приведем в качестве примера меню одного угощения у одной только тети Фейги, которое она предлагает дяде Зяме, тете Михле и их единственному сыночку, чтобы они «перекусили», и по нему вполне можно будет сделать вывод о всех других угощениях, с которыми приходится расправляться за один праздничный день.

Сразу после произнесения шеакол[103] или бейре-при-агофен[104]стойкий шкловский родственник должен закусить увесистым куском медового лекеха. Медовый лекех бывает двух сортов: ржаной и пшеничный. Ржаной лекех темный, как шоколад, жирный, тяжелый и сытный, а пшеничный — посуше, полегче и посветлее. Но оба тают во рту и вкусно прилипают к нёбу. И тот, кто хочет выполнить заповедь родства по всем правилам, должен обязательно попробовать оба сорта. Только после этого можно по-настоящему выпить и закусить ломтем яичного печенья, воздушного и подрумяненного, которое одним махом впитывает полстопки водки. Вот какую притягательную силу заключает в себе шкловское яичное печенье! Затем закусывают хрустящими медовыми тейглех, посыпанным маком и нарезанным вкось, так что шарики теста, как зубы, весело скалятся на вас из потемневшего меда: «А ну-ка, кусните нас, а ну-ка, справьтесь с нами!» Справьтесь только с большим куском свежих медовых тейглех, и дальше дело пойдет веселей. К вам пододвинут шарики из лесных орехов, отваренных с изюмом, затем — отваренные с черносливом грецкие орехи, которые тонут в темном медовом сиропе. Затем — не хватайте!.. Затем пряники из имбиря, меда и мацовых фарфелех[105], оставшихся с Пейсаха. Затем сахарное печенье, свернутое, как конверт для младенца, с начинкой из сладкой корицы. Затем апельсиновые корочки на шкловский манер, то есть красивые кусочки плавают в зеленоватом сиропе вместе с разрезанными пополам ядрами миндаля. Одно удовольствие: что смотреть, что пробовать — двух мнений быть не может! Затем варенье из тертого хрена, из редьки, нарезанной соломкой, и из ломтей свеклы, сваренной с медом и имбирем. Это вершина шкловских праздничных вкусностей! Кто не пробовал это варенье, с тем и говорить не о чем! Затем тугая пастила из черной смородины и крыжовника, сваренная с большим количеством сахара и пряностей, нарезанная на длинные ломтики и посыпанная сахарной пудрой, якобы для того, чтобы ломтики не слипались… Только для этого! Но на самом деле это просто выражение рафинированного гурманства, потому что сахар лежит на пастиле, как густая изморозь, и вкусная чернота выглядывает из-под голубоватой белизны притягательно и соблазнительно сладко. И надо ослепнуть и лишиться вкуса — нашим врагам такое, — чтобы удержаться и не ухватить полную пятерню эдакой вкусноты… Вот вам перечень сладких закусок. Не забудьте же всего отведать, и если вы, как честный человек, не захотите опозорить тетю Фейгу, то воспримете языком целую гамму праздничных вкусов.

А теперь — йаамейд[106]! Бесконечная шеренга маринадов и холодных закусок, кислых и соленых.