Дана даже не затошнило. Брезгливость как таковая приказала долго жить во время соседства с несвежим трупом в сырой темнице, а ужас цивилизованного человека остался в Новосибирске. Если Шарик голоден – так чего бы и нет, пусть, покойнику все равно. Если голоден Гай – ну так какая разница, добить раненого точным ударом или позволить вампиру выпить его кровь. Все равно – смерть. Даже еще и легкая: если вампир убивает, жертва чувствует себя очень неплохо, Дан по себе знал, какая эйфория наступает при «поцелуе» вампира.

Простая незатейливая суровость жизни. И смерти. Что ж теперь, мог бы и что-то другое выбрать. Выбора, конечно, как такового и не было, но предлагал же Нирут: беги, искать не стану. Сбежал бы. Поймали бы. Люму вон на радость. А что придумала бы изобретательная Фрика! Жить захотелось. Гая увидеть. Но больше – просто жить, потому и не сбежал. Предпочел что? рабство? по форме, наверное, рабство, по сути – что-то другое. Он был уже в собственности не столько Нирута Дана, сколько Квадры.

Шарик потыкался носом в плечо, положил на него голову и прижмурился. Дан почесал его нос, послушал целую гамму звуков – симфонический концерт просто. Очень может быть, что Шарик пытался говорить, но его голосовые связки никак не предназначались для воспроизведения человеческой речи. У него было пропорото крыло, и он позволил Гаю зашить его, как полотно, крепкими нитками, и даже не пискнул, даже не моргнул. Черт его знает, может, крылья у него нечувствительны к боли?

– Домой, – решил Нирут, – то есть не в замок, в столицу. Там еще есть дела. Не стану я открывать портал, утомился, честно говоря.

– Ножками дойдем, – пожал плечами Аль. – Пара лошадей найдется, так что Дана посадим, ну и вас.

– А я тоже ранен? – проворчал властитель. – На себя посмотри.

– Царапина, – отмахнулся эльф, – а вы все-таки начальник, вам положено верхом ехать.

– Издевается еще, – пожаловался Нирут. – Дан, у тебя нахватался. Знаете, что император издал указ, запрещающий брать заложников из эльфов в мирное время?

Аль подскочил и вытаращил глаза. Властитель довольно улыбнулся и пояснил:

– К этому шло давно, так что не надо приписывать это решение мне. Заложников можно будет брать только в тех поселениях, в которых возникает смута, и содержаться они будут только в столице, под личным контролем принца Гента. Устраивает расклад? Нет? Тех, кого уже взяли, не вернут, ребята. Простите.

Дан закрыл глаза. Кайя. Самое прекрасное и самое грустное воспоминание в жизни.

– Почему вы не хотите им помочь?

Все обалдели, потому что вопрос задала Лара – эталон послушания. Лара никогда ни о чем не спрашивала властителя. Вообще. Даже о том, откуда прислано вино, которое они пили за обедом. Нирут, надо сказать, был в шоке, Дан чувствовал это, даже не открывая глаз. А Лара его добила:

– Вы ведь можете, милорд. Что вам мешает? Или вам кажется, что это будет мешать им? Я умоляю вас, ответьте, милорд, а потом наказывайте меня, как хотите.

Дан не был уверен, хочет ли слышать ответ. Одно дело догадываться, другое – знать точно. Усталость коснулась и сердца. Дан лег на спину, не открывая глаз, голова попала на колено Лары – он знал, что колено там и окажется. Чувствовал затылком. Теплая ручка погладила его щеку. Нирут не спешил отвечать. Любопытно, что сделает: прозаично заткнет Четвертую, многозначительно заговорит про не подошедший срок или пустится в объяснения.

– Потому что это невозможно, – невыразительно произнес Гай, – верно, милорд? Потому что вы не в силах вернуть Кайю…

– Она умерла? – горько спросил Аль. – Скажите, милорд.

И милорд сказал «да».

Удивительно, но Дан воспринял известие не то чтоб спокойно, но как должное. Наверное, был готов. Он приносит несчастья здешним женщинам. Насилие, унижение, смерть. Господи, если ты есть, позволь мне больше никогда не любить, позволь им больше никогда не любить меня, вполне достанет симпатии и обоюдного желания, так, чтоб расставаться легко, чтоб никому в голову не пришло воздействовать на него – или на властителя? – через женщину, чтоб легкие и ни к чему не обязывающие отношения завязывались и рвались без труда и без боли. Чтоб женщина не перерезала себе горло, как Дана, и не перерезала себя вены на руках, как Кайя. Меньше чем через неделю после того, как властитель забрал Дана из спальни Кондрата. Благородный еще и не успел осознать краха своих мечтаний и надежд, еще не успел обвинить в этом Кайю, и то ли она поняла это первой, то ли просто не хотела жить после всего. Или не захотела жить без Дана.

Аль, как показалось Дану, вздохнул не без облегчения. Смерть лучше, чем унижение.

До ближайшего портала добирались пешком, только Дана водружали на лошадь: ни к чему рану бередить, она, конечно, абсолютно неопасная, но зачем причинять себе лишнюю боль? В силу этой некоторой изолированности он мог думать о чем угодно, и думалось, конечно, о Кайе. Догадывался? Предчувствовал? Или просто был готов? Думалось – это преувеличение. Вспоминалось. Одно и то же. По кругу. Многих воспоминаний не накопилось, слишком коротким было знакомство. Только влюбиться и хватило. Господи, дай мне силы больше не любить.

Вторая лошадь, нагруженная вещами, брела следом, Нирут неутомимо вышагивал рядом с со своей Квадрой, ничем не напоминая веселого гиганта Руда, даже непристойных песенок не орал. Разговаривал то с кем-то одним, то со всеми, а Дан все отмалчивался. Шарик бегал вокруг, задирал на него голову и сочувственно посвистывал.

В первой же деревне собирались купить лошадей, но деревенька была настолько нищей, что лошадьми здесь гордо называли двух древних тощих кляч, а землю пахали на волах, так что купил властитель возок, и дальше они несолидно тряслись в телеге, но получалось все же быстрее, чем идти пешком. В городе, где имелся портал, у властителя образовались какие-то дела, и Квадра, предоставленная сама себе, поселилась в гостинице средней руки, развлекаясь посещением местных злачных мест, где имелись в избытке самые разнообразные женщины, даже на придирчивый вкус Гая. Вина имелись тоже самые разнообразные, так что пил Дан – ой-ой-ой, даже Квадра озаботилась. Он с вина пьянел медленно, но становился плохим: злым и раздражительным, как с большого количества водки, так что кто-то непременно не спускал с него глаз. Чаще всего – Лара, которая не пользовалась злачными местами. Дан спьяну пристал к ней с расспросами насчет ее сексуальности: ну, мол, неужели мужика-то не хочется, просто случайного какого, ей же достаточно плечиком повести – и все к ногам повалятся, торопливо расстегивая штаны. Ждал, что в лоб получит, но не получил. Нет, не хочется, сногсшибательные суккубы не то чтоб фригидны, однако равнодушны к этому делу, ведь не хочется же ей плечиком повести перед Даном или Алем. Или вон даже властителем – ведь какой мужчина, мечта! Да и они не последние, а Гай вон каков красавчик, среди вампиров этакие большая редкость. Но – не хочется. И так замечательно, что и они на нее не смотрят как на женщину и даже такие дурацкие вопросы задают.

В общем, они напились вместе, как когда-то напились Данил Лазарцев и Витька Олигарх. Узнали, что Сашка без вести пропал – и напились по-черному.

Тоска все равно не проходила, Дан загонял ее поглубже, она, конечно, слушалась, но это категорически не нравилось Квадре. Ты – человек. Ты – чувствуешь. Сильнее, чем мы. Так и оставайся человеком, если больно – пусть больно, боль быстрее пройдет, если ее не загонять внутрь.

Добил Шарик. Когда Дан, прислонив плавающую кругами голову к столбу, сидел на террасе на манер американского шерифа из кино, то есть закинув ноги на перила, дракон, распугивая клиентов, притопал и положил Дану на живот какой-то комок. В пасти нес. Дан пошевелил комок пальцем, и тот расскулился отчаянно и громко. Весь вид дракона говорил: ты же мечтал о собаке, на тебе собаку, только перестань грустить, я даже ревновать не стану, что я, дурак какой, к шавке ревновать, а тебе ж хочется, ты Тяпу свою помнишь, ну вот тебе новая Тяпа. Или Тяп. Дан поднял щенка и поднес к лицу. Он был мал, несчастен, грязен. От силы месяц, как не меньше, глазки еще мутные. Тощий. Дан негромко позвал слугу, расторопного парнишку, прекрасно понимающего, когда могут обломиться приличные чаевые, и потребовал теплого молока, можно с медом, в бутылочке с соской, как для младенцев. Где мальчишка добывал соску, неважно. Щенок угрелся на груди Дана, попискивая тоненько и жалобно, сетуя на полную несчастий собачью жизнь. Молоко он жрал так, что Дан насилу выдернул у него изо рта соску. Помаленьку надо привыкать к хорошей жизни, дружок. Помаленьку.