— Шурка, подай ему пальто. Пусть катится к черту! Будет тут всякий кандидатишка на нас голос повышать.

— Я ничего ему не собираюсь втолковывать, — сказала Шурочка. — Я думаю, каждый человек должен сам решать за себя. А иначе...

— Боже мой! — взревел Башлыков. — Куда я попал! И это мои друзья, которых я считал умными людьми. Детский сад! Да вы понимаете хоть, о чем речь? Или вы думаете, что жизнь начинается в постели и в ней заканчивается? Что это самое главное?!

— Начинается в постели — это уж точно, — заметил Новохатов, опять с каким-то идиотским глубокомыслием.

Шурочка прыснула в кулачок. Ей было весело. Башлыков ушел разгневанный, даже руки на прощанье Новохатову не подал.

— Пора баиньки, — сказал Новохатов, как только за ним закрылась дверь.

Нагрянула, тоже без предупреждения, Галка Строкова. Ей отворила Шурочка.

Между ними произошел немой диалог. Строкова высоко оценила внешность незнакомки, а Шурочка — нахальство гостьи.

— Мне надо поговорить с Новохатовым, — сказала Строкова, войдя и чуть не отпихнув Шурочку локтем. — Он здесь еще изволит проживать?

— Изволит.

У Новохатова было время сидения перед экраном. Галю он принял без энтузиазма.

— А-а, пожаловала.

Как только Шурочка, хорошо воспитанная, оставила их одних, Строкова зашипела по-гусиному:

— Это что у тебя за красотуля?! Негодяй! Значит, сплавил жену и думаешь, теперь тебе все можно?

Новохатову захотелось встать, подойти к Галке, поднять ее, донести до двери и вытолкнуть пошибче. Чтобы она, может быть, до автобусной остановки пролетела по воздуху. Но он этого не сделал. Ему было лень вставать.

— Она тебе написала? — спросил он.

— Нет. И что это меняет? Ты разве не понимаешь своей самолюбивой башкой, что у Киры какой-то душевный кризис? Мы все должны ей помочь. А ты чем занимаешься? Развратом! Она в любую минуту может вернуться. В любую! И что она увидит? О господи! Какое свинство! Неужели мужчины не могут иначе? Неужели им вообще неведомо благородство? Гриша, одумайся! Пока не поздно, опомнись! Немедленно выгони эту штучку.

— Ты по какому делу ко мне пришла-то? — спросил Новохатов с угрозой. Галка выпрямилась на стуле, эффектно выпятив грудь, бледная, решительная.

— Уверяю тебя, я пришла не для того, чтобы лицезреть всю эту грязь. Я была о тебе лучшего мнения, Новохатов. Я думала — ты любишь бедную Киру. Но учти, бог тебе не простит! На том, высшем суде с тебя стократ спросится за твою низость.

На мгновение посетивший Новохатова прилив энергии иссяк, он заметил вяло:

— Дурная ты все же девка, Строкова. При чем тут бог, при чем тут я? Это Кира от меня ушла, она меня бросила, а не я ее. Ты улавливаешь разницу? Как же в твоей головке все путается.

Она смотрела на него с презрением.

— Новохатов, я не хочу тебя слушать! Ты не можешь, не имеешь права рассуждать и чувствовать на таком убогом уровне. Ты же человек.

— Чего ты от меня хочешь?

— Для начала выгони эту красивую сучку!

— Скорее я тебя выгоню. Не делаю этого только потому, что Кира тебя любила. Она на тебя полжизни потратила. В память о ней я тебя сейчас терплю.

Строкова вникла в его слова, съежилась, стала похожа на собаку беспризорную, которую походя пнули ногой. Ее лицо чудно осветилось, как будто на него из-за штор упал бледный луч луны.

— А ведь ты скоро умрешь, Новохатов, — сказала она, сама пугаясь своего прозрения.

— Мы все умрем в свой срок.

— Ты умрешь раньше срока.

Новохатов равнодушно пожал плечами. Галка встала и, помявшись, ожидая, что он еще что-нибудь скажет, пошла в коридор. Новохатов остался у телевизора. Из-за Галкиного явления он невнимательно просмотрел ключевой эпизод детектива и теперь тщетно пытался восстановить нить интриги. Строкова вернулась, приблизилась к нему, смущенно сказала:

— Прости, если я виновата!

— Давай, давай, топай!

Через две минуты в комнату вошла Шурочка, молча уселась на свой стульчик рядом с ним. Он обнял ее плечи, не отрываясь от экрана. После долгой паузы Шурочка проговорила задумчиво:

— Может, мне и правда пора уехать? Ты слышишь, Гришенька?

— Слышу, слышу, не мешай! Гляди, вот этот, похожий на чукчу, наверное, и есть убийца. Я его сразу приметил, голубчика.

— Гриша, мне страшно!

— Не бойся, они его сейчас прижучат.

— Мне кажется, я без тебя не смогу даже жить теперь. А тебе ведь все равно, есть я или нет меня. Мне страшно!

Новохатов привлек ее к себе, приголубил. Молчал.

— Гриша, а кто это приходил?

— Психопатка. Сыт по горло.

— Чем ты сыт?

— Психопатками.

— Ну да, разумеется.

В ближайшие дни их никто не навещал и телефон безмолвствовал.

Письмо первое. «Здравствуйте, дорогая Кира! Пишу, пользуясь Вашим милостивым разрешением, но не знаю, придется ли это Вам по вкусу. Если у Вас не будет охоты отвечать, не утруждайте себя, я все пойму правильно. Мое желание писать Вам, с которым трудно бороться, это, видимо, проявление старческого эгоизма, и ничего более. В моем нынешнем безлюдье любое непринудительное общение ценно, особенно если есть возможность обращаться к такому очаровательному и умному собеседнику, как Вы. Там, в Москве, мне показалось, что между нами протянулась живая ниточка взаимопонимания, так не хочется обрывать ее за здорово живешь.

Но что могу сказать Вам, не зная направления Ваших мыслей и Ваших чувств? Рассказывать о себе — Вам будет скучно слушать, да и нечего особенно рассказывать. Просить, чтобы Вы поделились со мной своими настроениями и горестями, наверное, не слишком вежливо и пристойно. Сейчас Вы можете подумать: ну что же ты брался за перо, чудак, если тебе нечего сказать. Подумали, да?

У нас в городе, Кира, скоро весна. Во время моих ежедневных долгих прогулок я наблюдаю, как природа, тяжко вздыхая, готовится к пробуждению. Деревья убоги и голы, но из-под земли сквозь снежный покров проступают невидимые, мощные токи, которые я ощущаю каждым своим нервом. С годами самый убежденный материалист становится чуточку суеверен. У меня такое чувство, словно я присутствую при оживлении безнадежного больного, пытающегося разомкнуть слипшиеся веки. Испытывали Вы когда-нибудь странную, мучительную тягу к физическому слиянию с тем хаосом, который именуют мирозданием? Если нет, то я вряд ли сумею объяснить, на что это похоже. Пожалуй, нет в человеческом языке слов, чтобы выразить это колдовское состояние, когда кажется, что твой разум и весь ты растекаешься в пространстве тысячью хлопающих ручейков и в испуге начинаешь ощупывать себя руками, дабы убедиться, что ты еще сохранил прежний облик.

Искренне Ваш и прочее, прочее,

Т. Кременцов».

Письмо второе. «Здравствуйте, Тимофей Олегович! Обращайтесь ко мне на «ты», чего уж там. От этого церемонного «Вы» с большой буквы мне как-то холодно, и хочется ответить что-нибудь вроде «Рада стараться, Ваше сиятельство!». За письмо — спасибо! Заметьте, отвечаю в тот же день. Спешу сообщить, что у нас весны нет и в помине, наоборот — жуткая зимняя холодрыга. Естественно, никаких таких чувств единения с природой я не испытываю, да и как их испытывать, если зуб на зуб не попадает? Хочется забраться в теплую нору, надышать там и немного согреться. Вот, кстати, мое обычное душевное состояние, которым вы косвенно интересовались. Что же касается направления мыслей, то его и вовсе нет, поскольку сами мысли отсутствуют. Надобно вам знать, что женщины вообще живут не мыслями, а пробавляются эмоциями и впечатлениями. Тем и хороши.

Давайте переписываться, я согласна. О чем бы вы ни написали, мне будет интересно и лестно. Что такое, в самом деле! В девятнадцатом веке все переписывались друг с другом, чем мы хуже их — в двадцатом? А я уж и не помню, кому и когда писала последнее письмо. Кажется, маме с летней практики. Но я не уверена. Может быть, это она мне написала, а я не ответила. Впрочем, не важно.