Не прошло и двух дней, как наступило затоваривание. Новохатов, наловчившись, шлепал котят и кинозвезд со сверхъестественной скоростью.

— Ты будто для этой работы родился, — благосклонно пошутил Витька Долматов. Но, пошутив, призадумался. Призадумавшись, изрек: — Теперь чего, Григорий. В командировку я не раньше чем через месяц поеду. Придется часть товара сбыть на месте. Да и в деньжатах ощутима малая нужда.

— Где это на месте?

— С утречка завтра на Даниловский рынок мотанем.

Вечером Новохатов радостно сообщил Шурочке, что назавтра едет торговать на Даниловский рынок. Он принес ей в подарок образчик продукции — двух смеющихся котят. Шурочке котята понравились, она сказала, что они похожи на диснеевских гномиков, и посоветовала брать не меньше пяти рублей за штуку.

— Цены зависят от спроса, я полагаю, — глубокомысленно заметил Новохатов. Они пили чай на кухне.

— На такую красотищу спрос должен быть бешеный, — предположила Шурочка. Она одобряла все, чем занимался Новохатов, и вовсе была лишена предрассудков. Впервые Новохатову пришла в голову мысль, что ему будет, пожалуй, ее недоставать, когда она уедет.

— Интересно, как бы отнеслась к этому промыслу Кира? — сказал, Новохатов задумчиво.

— Гришенька, если тебе нужны деньги, ты можешь взять пока у меня.

— Ты мне лучше кепку купи.

— Какую кепку?

— Обыкновенную. Скоро дожди начнутся, а у меня нечем голову прикрыть. Старая вся пообтрепалась.

— Хорошо, родной, завтра же куплю тебе красивую замшевую кепку. Я видела такую недавно в магазине. У тебя какой размер?

— Раньше был пятьдесят девятый. Но последнее время, я замечаю, башка немного усохла. Надо мерить. Бери, чтобы не ошибиться, пятьдесят шестой.

— Ты шутишь и улыбаешься. Это хороший знак.

— Я сам чувствую, что хороший.

В начале седьмого утра Долматов за ним зашел и даже кофе не дал выпить. Оказывается, на рынок надо было являться спозаранку. Уже одетый, Новохатов заглянул в комнату. Шурочка из постели помахала ему сонной рукой.

— Запомни, милый! Не дешевле пятирика!

— Кто это там у тебя? — полюбопытствовал на улице Долматов.

— Сожительница.

— А-а. Не боишься ее в квартире одну оставлять?

— Почему?

— Ну как же. У меня приятеля вот так обчистили под нуль. Тоже привел к себе и оставил-то на полчасика, за пивом смотался. Вернулся — ни телевизора нет, ни стенки польской, ни шмоток. Даже перину с собой прихватила, во какая попалась. Вещичек, конечно, не жалко, это дело наживное, но у него своя баба в отпуске была. Приехала — квартира голая. Конечно, сильно переживала. А потом он еще два месяца у венеролога лечился. Но это еще не все. Он, приятель мой, на почве нервного потрясения запил горькую. По пьянке попал под машину, обе ноги ему отдавило и печенку сплющило. Теперь он инвалид первой группы. Это я тебе, Гриня, в предостережение говорю. Ты парень доверчивый, глупый, вроде как я был в молодости, тем более холостой, можно считать.

— Не возвращаться же? — ответил Новохатов. Они подошли к метро.

— Нет, это надо было сразу делать. Надо было ее как-то невзначай отправить. Возвращаться — это обидеть человека можно. Вдруг она честная?

Художественную продукцию Долматов нес в большом клетчатом чемодане немецкого производства. Новохатову он дал хозяйственную сумку, где были упакованы образцовые экземпляры. На рынке он поставил Новохатова в сторонке у входа, а сам налегке, целеустремленный и бодрый, отправился искать оптовика. Новохатов закурил, с любопытством наблюдал за утренней рыночной колготней. Тут было много необычного. Подъезжали грузовики, покрытые брезентом, газики, некоторые, погудев, въезжали в распахнувшиеся перед ними ворота, другие стыковались у турникетов. Из них выходили водители, краснощекие, здоровенные мужики, и начинали прохаживаться с рассеянным видом. «Жигулята» и «Волги» во множестве скопились поодаль. Туда-сюда сновали женщины деревенского обличья, укутанные до бровей в серые шерстяные платки. Мелькали непонятные личности с бегающими, хитрыми и внимательными, как уколы ножа, взглядами. Один такой лет сорока приблизился к Новохатову и спросил, стоя боком, сквозь зубы:

— У тебя чего, парень?

— Иди, иди, — ответил Новохатов, не желая без ведома Долматова вступать в какие-либо контакты. Над всем этим мельтешеньем, как-то поверх всего, витал деловой, озабоченный и с каким-то явно криминальным оттенком гомон: жу-жу-жу! Шло общее таинственное действо, направляемое невидимой рукой, чуть тревожное и волнующее.

Долматов вернулся в сопровождении тщедушного, корявенького мужичонки неопределенного возраста, одетого в замызганную кожаную куртку и ватные штаны, заправленные в валенки с галошами. Если это был оптовик, то вид у него был шаромыжный и свойский.

— Это кто? — он ткнул пальцем в Новохатова.

— Кореш мой, не боись.

— Мне, Витя, бояться нечего. Я при разрешенном допуске. Ничего противоречивого не делаю.

— Твой допуск до первого шмона, — уверил его Долматов. — Липа твой допуск. И сам ты, дядя, обнаглел. — Обернулся к Новохатову: — Во жила, за такой товар по два рубля дает. Всегда по два с полтиной, а теперь по два.

— Все мы, Витя, до первого шмона, — миролюбиво заметил мужичок. — А даю по два не из корысти, время нынче такое. Совсем другие накладные расходы.

— На харе у тебя накладные расходы. Вино, что ли, подорожало?

— И вино тоже, — согласился оптовик.

Долматов забрал у приятеля чемодан и велел еще немного подождать. Новохатов кинулся было к нему с сумкой, тот его холодно отстранил:

— Это не надо.

Вернулся минут через десять, взъерошенный, злой.

— Видал подлюку, Гриша? За пятьдесят штук — стольник. А сам минимум по четыре рубля спустит. Ну ладно, пусть подавится. Все же рискует, спекулянт паршивый.

Он отсчитал Новохатову тут же тридцать рублей смятыми трешками и рублями и официально поздравил с получением первой трудовой зарплаты.

— А мы разве не спекулянты? — спросил Новохатов.

— Никогда не марался, — брезгливо заметил Долматов. — Мы свой труд продаем, понял?.. А ну-ка пойдем!

Куда-то он потащил Новохатова проходными дворами; видно, местность была ему хорошо знакома. Вышли точно к детскому саду. Как раз было время, когда молодые мамаши, сдав своих младенцев, выходили из ворот. Долматов высмотрел одну, в дубленке, на вид простоватую.

— Можно вас на минуточку, гражданка! — окликнул он ее с многозначительной улыбкой. Гражданочка остановилась как бы нехотя и оглядываясь.

— Произведениями искусства не интересуетесь? — спросил Долматов заговорщицки.

— Какими еще произведениями? — Ее любопытство было задето. Выглядели мужчины прилично, солидно, не ханурики. Долматов, отведя ее чуть в сторону, ловко выдернул из сумки портрет Высоцкого с Мариной Влади. У Высоцкого в руках гитара, он сидит на стуле, а Марина в роскошном пеньюаре склонилась сзади к его плечу.

— Редчайшая вещь, — сказал Долматов. — Но предупреждаю: товар нездешний. Друг привез из-за границы.

Девушка засмеялась смущенно. Подошли еще две-три женщины, потом еще. Оглянуться не успели, как вокруг них образовался возбужденный, говорливо-озабоченный кружок. Портреты ходили по рукам, и цену Долматов уже назначил — в пять рублей. Но никто пока не спешил раскошеливаться. Нужен был почин. Новохатов оказался на высоте. Он обратился к пожилой матроне в кроликовой шубе, которая с сомнением поднесла портрет к лицу, точно хотела проткнуть его носом:

— У вас сын или дочь, мамаша?

— Дочка у меня. И зять.

— Хотите им праздник сделать, берите! Они вас на руках носить будут.

Женщина недоверчиво хмыкнула:

— А из дома с этой картинкой не выгонют?

Первой решилась на покупку подбежавшая откуда-то сбоку, позже других, в распахнутом пальто, из-под которого выбивался ворот домашнего байкового халата, моложавая дама. Похоже, она углядела толкучку из окна своей квартиры и примчалась, не успев толком одеться. Дама имела опыт в таких делах. Она захватила себе Высоцкого, котят и Аллу Пугачеву, сунула Долматову червонец, категорично отчеканив: