В бытность учебы в танковом училище, на стрелковых занятиях, Гвоздеву довелось и пострелять и потаскать этот тяжеленный пулемет по буеракам камышинского танкодрома. Может, именно внушительный вес пулемета в полной боевой комплектации, с бронещитом и колесной станиной, и внушил Демьяну уважение к этой надежной машине, из которой Чапай с Петькой косили ряды каппелевцев в обожаемой Демой и его друзьями кинокартине.

Гвоздев прекрасно осознавал, что значит сменить позицию и преодолеть сто метров пересеченной местности с семидесятикилограммовым товарищем. Это было нелегко и там, во время полевых выходов в бытность его учебы в Камышинском танковом училище. А здесь, под минометным обстрелом, среди вражеских пуль, трудность задачи возрастала в разы. Молодца, «максимовцы»! Врешь, за дешево не возьмешь!..

Пулеметный расчет «максима» занял позицию практически за спиной Гвоздева, и его бугор оказался на линии вражеского огня. Пули стремительно стесывали защищавший Демьяна глиняный нарост, и бугор на глазах превращался в бугорок.

Гвоздев продолжал зарываться в землю, еще ни разу не взявшись за «мосинку». Из-за отсутствия лопатки работа двигалась медленно. Зарайский и другие бойцы по правую от него руку, раньше приступившие к окапыванию, уже дали первый, суматошно-захлебывающийся залп в сторону немцев. Сквозь винтовочную трескотню прорвался голос Потапова, который пытался докричаться до ближних к нему бойцов. Выкрики побежали по цепочке.

— Экономить!.. Бить прицельно!.. Экономить патроны!..

Ячейка Гвоздева стала глубокой настолько, что он мог в лежачем положении укрыться ниже уровня земли. Под верхним плотным и вязким слоем глины начинался более сухой, рыхлый грунт. Копать стало легче, и работа пошла быстрее.

Пулеметчики позади работали короткими очередями, и каждая из них гулко отдавалась между лопатками. Немцы практически сразу отреагировали на смену огневой точки русских пулеметчиков и тут же перенесли огонь своих минометов в квадрат, откуда вел стрельбу «максим».

Недолет накрыл позицию Гвоздева в тот самый миг, когда он успел вычерпать из холодной ямки свежую накопанную землю. Земля задрожала, мелкими толчками запульсировав под грудью Демьяна. Он инстинктивно вжался в грунт еще крепче, ощущая, как над самой спиной свищет, проносится вихрь из стальных осколков, дыма и пороха.

Комья глины, вывороченные взрывами куски грязи сыплются камнепадом на сукно его шинели, ударяют по каске, оглушают. «Следующий — осколок!.. Следующий — осколок!» — вздрагивая от каждого удара, лихорадочно думает Гвоздев. Но вот змеиный шелест, вдавливающий барабанные перепонки, ослабляет свою хватку.

Как будто неведомое ползучее чудо-юдо, неистово бившее своим чешуйчатым змееподобным телом, свивавшееся в кольца, отползло, снова принявшись извиваться и плясать свой дикий танец на опушке леса, с треском выворачивая ели и сосны, ломая стволы и сучья.

— Эй!.. Гвоздев?!.. Живой?!

Голос доносился будто совсем издали. Демьян пошевелился. Руки, ноги, голова… Вроде все на месте. Только в ушах будто ваты кто-то натолкал. Повернувшись на бок, Демьян ощутил, как земля ссыпается с него — со спины, с шеи, с ушей и щек.

Он, спешно отряхнувшись, вынул из правого уха кусок мягкой податливой глины, а из левого целую пригоршню сухих грунтовых крошек. Вся какофония боя разом вернулась. Вот и Зябликов, отгребая с себя и из своей ячейки щедро насыпанную немецкими минами землю, радостно кричит ему, что он в порядке. И Гвоздев кричит ему то же самое в ответ, и почему-то ему действительно очень радостно видеть и знать, что Зябликов цел и не ранен. И страх, затаившийся холодным и скользким змеенышем еще на марше, и шевелившийся всякий раз, когда слышна была стрельба, и впившийся в самое сердце, когда они вышли на поле, под немецкие пули и мины, вдруг отступил. Будто уполз вместе с тем минометным чудо-юдой. И осталась только та сила, которую Демьян вдруг ощутил, когда полз к глинистому бугру. Теперь он почти осязательно ощущал ее присутствие, пестовал и привыкал к ней. Именно она заставила его отложить в сторону штык, все это время зажатый в правой его руке, подтащить к себе винтовку и смахнуть с затвора и приклада налипшую грязь.

«Гады… ну, будет вам… минами плевать… пулеметами стучать…» — твердил внутренний голос в голове Демьяна, пока он доставал из вещмешка пачку патронов и заряжал винтовку. Демьян уложил ствол там, где скат бугорка смыкался с насыпанной землей, для чего ему пришлось почти на четверть корпуса выползти из ячейки вперед.

Близкий окоем заштрихованного деревьями горизонта четко проступал впереди на фоне молочно-серого, затянутого тучами неба. От подножия посадки, по левую сторону, с секундными промежутками бил факелочек огня, как будто кто-то часто-часто зажигал и снова гасил фитиль. На правом фланге, метрах в ста от первого, мигая, грохотал второй пулемет. Все расстояние между ними было заполнено вспыхивающими одиночными и мигающими огоньками меньшего размера. Не было видно огневой точки, которая поначалу встретила штрафников лобовым пулеметным огнем. Может, вражеский расчет сменил позицию. А вдруг «максимовцам» удалось их подавить? Эта мысль придала сил.

Демьян выставил прицельную планку на примерно оцененные им до врага пятьсот метров и взял на мушку пламя, бившее в его сторону слева. Оно не сбавляло своего остервенелого темпа, упиваясь им, продолжая грохотать напористо и нагло.

«Будет вам… будет вам…» — приговаривая, Демьян провел сухим языком по шершавым, потрескавшимся губам и нажал на курок.

Ветер задул со стороны врага. Немцы боеприпасов не жалели, и на фоне черной полосы деревьев хорошо просматривалась мутная пелена порохового дыма, поднимавшаяся над вражескими позициями. Воздух над полем наполнился прогорклым запахом пороха.

К этой горечи добавился еще один запах, странная смесь, как будто от горящей керосиновой лампы и жареного мяса. Гвоздев не сразу сообразил, что ветер погнал с середины поля чад от того несчастного бойца, у которого в вещевом мешке взорвалась бутылка с зажигательной смесью. Он лежал метрах в тридцати от переднего края занятых штрафниками позиций, и из ячейки Гвоздева виделся грудой черных, дотлевающих головешек.

Клубы дымной копоти, выделявшиеся лоснящимся черным жиром на фоне поля и неба, одинаково серых и неприглядных, поднимались от мертвого кверху. Их тут же подхватывал ветер, рвал на тяжелые клочья и тянул в сторону штрафников.

— Эй ты, умник, чего штык отцепил? — раздался вдруг суровый голос позади Демьяна.

Испуганно обернувшись, он увидел черное, измазанное грязью лицо с надвинутой на самые глаза каской. Не сразу, по голосу он признал Потапова. И как он сумел подползти так неслышно?

— А ну, мигом прицепил на место, дурило… — добавил Потапыч, ткнув своим кулачищем Гвоздева в правую икру. — Винтовка пристреляна со штыком. Понимать надо!.. Сколько патронов израсходовал?..

— Т… три… — заикаясь, выкрикнул Гвоздев.

— Три… Все коту под хвост… — зло буркнул командир отделения. — Готовься к атаке. Весь взвод наступает.

— Так ведь, Потапыч… товарищ коман… дир… — судорожно пытаясь прикрепить штык обратно ко стволу, заспотыкался в словах Гвоздев. — Там же мины…

Как назло заело пружинную защелку, и Демьян неловкими движениями пальцев никак не мог с нею справиться.

— Дай сюда… — подползя ближе на локтях, Потапов нетерпеливым движением одной правой руки поставил защелку на место. — Винтовку смазать!..

— Знаю, что мины… не слепой… — буркнул Потапыч. — Приказ лейтенанта Коптюка… Понял?

Гвоздев часто закивал головой в ответ, что, мол, понял, с такой силой, что каска с ходу наехала ему на глаза.

— Ничего, проскочим!.. — с отчаянием в голосе вдруг крикнул Потапов, отползая. — По красной ракете! Понял?..