— Никак такого не может быть… — тут же с жаром возразил ему Зарайский. — Слыхал, что говорят? Нас отседова — тю-тю — снимут, а заместо нас полк тут разместится…

— Ага, ты слушай больше, что говорят… — устало ответил Довганюк. — Особенно, что тебе немчура по патефону крутит…

— А Потапыч говорит, что это не патефон… — возразил, сославшись на авторитет, любитель поспорить Зарайский.

— Ага, не патефон… — все с той же тоской в голосе буркнул Довганюк. — Ну, не патефон… Какая разница? Вон какой у них патефон!.. Зяблика чуть не прикопало на веки вечные… А все наши начали. Кто их просил музыку эту затевать. Минометы, мать их… Именно что патефоны: станины-то у них круглые… Какого черта немца было злить? Слушали бы себе «Рио-Риту»… Теперь вот имеем…

— Я бы с удовольствием композицию еще раз послушал… — произнес, вытирая пот с по-прежнему бледного, худого и пучеглазого лица, Зябликов.

— Ты уже свой концерт отсмотрел… — буркнул Довганюк. — Так что лучше немца не проси.

Все дружно засмеялись. Довольный собственной шуткой, замкомвзвода тоже вмиг повеселел. Для него единственной самозащитой от страха и смертной тоски являлось балагурство и подначивание товарищей.

Демьян тоже смеялся. Он не раз замечал, как молниеносно меняется настроение у солдат в окопах. Вот еще только что белый свет не мил, и все непроглядно и безвыходно, а чуть враг ослабил обстрел, или тучки рассеялись, или запустил кто-то по окопу соленую шуточку, и вот уже заразительная волна смеха колышется в ячейках, и как-то бодрее смотришь на фронтовое свое житье-бытье.

А тут еще случилось и вовсе событие необычайное. Обстрел вражеских минометов еще не утих окончательно, а в расположение взвода, прямо в траншеи, пожаловали гости настолько нежданные, что Зарайский все никак не мог в их явление поверить, за что тут же получил от Зябликова прозвище Фомы неверующего.

Повара доставили к позициям в двух внушительных термосах свежесваренную кашу. Раздача ее проводилась по отделениям, под неусыпным руководством замкомвзвода Дерюжного. Каждому досталось почти по полному котелку.

Прислонившись спиной к «одежде крутостей», Демьян проглатывал ложку за ложкой обжигающе-горячую и неописуемо вкусную пшенку. Напротив свою порцию, сидя на корточках, с неменьшей скоростью уминал Зарайский. Зябликов делал это значительно медленнее, растягивая удовольствие и часто-часто дуя на каждую ложку.

— И жи-гр, и м-гясо… — с набитым ртом фиксировал Зарайский.

Действительно, и жир, и кусочки мяса в каше наличествовали. Демьян блаженно ощущал это, почти не прожеванной проглатывая обжигающую вкусную массу в желудок. После нескольких суматошных ложек он понемногу вошел в ритм Зябликова, стал дуть на пшенку, тщательно разжевывая пропитанные мясным духом крупицы и с наслаждением то и дело наталкиваясь зубами и нёбом на мясные волокна.

Доставка горячей каши стала большим событием во взводе. Только и разговоров было о небывалом событии. Мало того, что еду с пылу с жару принесли прямо к окопам штрафников, да еще задолго до заката. Солдатская почта работала бесперебойно, и вот уже откуда-то стало известно, что отправной точкой таких чудес стал разговор взводного по только-только налаженной телефонной связи с замполитом роты Веселовым.

Обрастая целым комом неизвестно откуда бравшихся подробностей, домыслов, история превратилась в настоящую окопную легенду о том, как принципиальный замполит вступил в неравную схватку с зажимистым помощником начпрода и одержал убедительную победу.

Разные версии добавляли в это противоборство непосредственное участие ПНШ, всего штаба и даже самого комбата, который якобы, совершенно случайно, оказавшись в курсе насущных пищевых вопросов «переменников», лично настоял, чтобы горячую пищу тотчас доставили на передовую.

Так или иначе, но прямым следствием данных событий стало поглощение взводом пшенной каши, заправленной заготовленной накануне тут же в деревушке говядиной и свиным жиром, негласно заготовленным запасливым помощником начпрода ранее, еще до марша.

Возникли и более далеко идущие отголоски внепланового обеда на передовой. Так, среди «переменников» сразу и навсегда установился авторитет заместителя командира роты по политической работе Василия Петровича Веселова — своего мужика, который хоть и не знает, что такое «одежда крутостей», и иногда бывает нудноват, но если надо, горой вступится и порадеет за переменный состав.

Несмеяной замполита уже никто во взводе Коптюка не звал. И когда Дерюжный объявил о проведении вечером во взводе политзанятий в «учебном классе» — на поляне в глубине опушки, метрах в трехстах от окопов, весь личный состав без проволочек и недовольства прибыл в означенное место и целый час, затаив дыхание, слушал монотонное бормотание Веселова по поводу гитлеровских и геббельсовских методов агитации и пропаганды, а также о зверствах фашистов на оккупированных территориях и о положении на фронтах.

Весь май батальон находился в движении. У старшего лейтенанта Коптюка ощущение странного состояния — и не войны, и не мира. Несколько раз меняли дислокацию, и все время — один и тот же сценарий: ночной марш, окапывание, потом бои. Но таких жарких столкновений, как в апреле, уже нет.

Батальон перемещается, все время двигаясь на юго-восток. Будто обтекает южный скат многокилометрового выступа, нащупывая его контуры, обозначая передовую, рубеж, на котором сходятся две противоборствующие силы.

Создается впечатление, что обе стороны намеренно не затевают ничего серьезного. Копят силы, маневрируют, перемещают подразделения, хитрят, стараясь сохранить в тайне от противника все свои действия, запутать его.

Командование событий не форсирует. В атаку штрафников не гонят. Установка — на удержание позиций, усиленную боевую подготовку, экономное расходование боеприпасов. Вот и получается, вроде враг все время в прицеле, и будто вот-вот начнется серьезная буча, но это вот-вот длится уже которую неделю и все время откладывается. А немцы будто принимают эти правила игры. От прямого столкновения уходят, держатся на расстоянии, но и расслабиться не дают.

Вот и сейчас все перемещаются почти ползком. Вражеский снайпер не дает голову высунуть. С самого утра охотится и без перекуров. Вроде тишина, а чуть зазеваешься, тут же в воздухе повисает сухой, протяжный звук выстрела. И засечь никак не получается. Всем взводом все глаза проглядели, а ничего не наглядели.

Местность подходящая: ни кустиков, ни лесочков, а вся земля сплошь исполосована неглубокими балочками и овражками. Где-то в одной из ложбинок затаился и делает свое черное дело. Двое раненых с утра — это никуда не годится.

Замаскировался, гад, будь здоров. По всему видать, что основательно устроился, всерьез и надолго. А значит, и взводу на весь день нет спокойной жизни.

Ползком на пузе Федор отправляется на ротный КНП, на совещание. Вместе с ним оба зама и командир второго отделения Потапов.

У разведчика есть идея, как вражеского снайпера наказать. Идея дельная, и взводный ее одобрил. После совещания Коптюк вместе с Потаповым обращаются к Лазерко с «магарычовой» просьбой. Попросили у командира минометчиков перископ, чтобы фашиста выследить. Так с перископом, на пузе и возвращаются обратно в окопы.

Командира с радостным видом встречает Степанков. Доволен, что тот и остальные добрались целыми и невредимыми.

— Ну, что снайпер? — с ходу спрашивает Федор.

— Все не унимается, Кондратыч… Бьет, гад… — радостно докладывает Степанков.

Потапыч принялся за реализацию своего плана. Вначале осторожно устроился с перископом возле бруствера. Высматривал нейтральную полосу, бугорок за бугорком, складку за складкой.