— А от переписки с заграницей перешли к прямому шпионажу и диверсиям, — вмешался в разговор Груздев. — Мерзавец систематически фотографировал через окно мастерской, что делалось у наших ангаров. И часть этих снимков Любителю удалось переправить своим хозяевам.

У Голованова гневно сжались кулаки:

— Это-то я и прозевал! Все хотел на разговоре его изловить. А он моим ротозейством пользовался, чтобы к окну пробраться…

Константин Иванович заметил с удовлетворением:

— Шпиону ничего важного заснять не удалось. Теперь об этом и вам сказать можно.

— Не удалось?

Константин Иванович утвердительно кивнул головой.

— Испытание моделей мы тогда же перенесли на другой аэродром. А из пятого ангара нарочно кой-когда выводили дефектные экземпляры, ста-арые, из складов доставали. Перехитрили мы любителя фотографии.

Голованов с восторгом посмотрел на секретаря:

— Вы все знаете, Константин Иванович!

Звягин хитро улыбнулся:

— Теперь и вам, Иван Васильевич, нужно знать кое о чем. Вам не казалось странным, что товарищ Груздев стал что-то мало бывать на заводе?

Голованов смутился:

— Да… то есть нет… Я не понимаю.

Груздев тоже улыбнулся. Потом стал простым и серьезным, взял Голованова под руку:

— Видите ли, Ваня, есть одна такая лаборатория, номерная, недавно организована. Я руковожу ее работами. Туда подбирают людей только сугубо проверенных. Вот мы с Константином Ивановичем и решили привлечь к работе и вас.

Тот подтвердил:

— Обязательно.

Война не пришла с пышностью торжественных объявлений и традиционных мобилизаций, как это бывало раньше. Она грянула ночью, тихой осенней ночью, когда серые облачка ленивыми лохмотьями тянулись по прохладному небу, когда над городом моросил мелкий, прыскающий дождь, когда звезды мирно подмигивали в просветах разорванных туманящихся высот, когда озябшая луна, сгорбившись, проковыляла по краю дальнего холма и свалилась за темную кайму перелеска, а петухи по деревням только еще готовились прокричать в последний предрассветный час.

В городах еще не звучали утренние гудки. На заводах заканчивали работу ночные смены. Раньше трамваи, троллейбусы и такси только еще готовились к выезду из своих депо и гаражей. Люди еще спали в теплых постелях. И лишь редкие огоньки загорались в жилищах тех, кому надо вставать очень рано. Ротационные машины типографий гудели, выбрасывая экземпляры газет, остро пахнущие краской. Выпускающие в редакциях, окончив работу, докуривали последнюю папиросу. На столах перед ними лежали не успевшие высохнуть гранки, исчерканные красным карандашом и чернильными закорючками ночных корректоров. Черные буквы ночных телеграмм кричали:

А в воздухе, готовясь растерзать на куски Центральную Европу, уже кружились фашистские самолеты. Они ждали сигнала к войне. От момента схваток их отделяли не дни и часы, а минуты или, может быть, секунды.

Условный сигнал по радио не взбудоражил эфира. Передавалась самая невинная на первый взгляд метеорологическая сводка. Но это был сигнал:

«Над Центральной Европой — сплошной туман!»

Летчик целится через окошко внизу самолета, тянет ручку бомбосбрасывателя. Натягиваются тросы, освобождаются крепления, которые поддерживают подвешенную под самолетом бомбу. Эта начиненная мелинитом громадная узкомордая гильза летит сначала плашмя, боком, потом выпрямляется. В хвосте бомбы начинает вертеться стабилизатор — пропеллер-вертушка, который не позволяет авиабомбе менять в воздухе своего стоячего положения, заставляет ее лететь острой, хищной мордой вниз. Бешено крутится вертушка, визжит, свистит пронзительным, отвратительным свистом. И чем ближе к земле, тем свист тоньше и злее.

А внизу, на земле, мирные люди еще спят, еще не успели досмотреть своих утренних предрассветных снов.

За одни сутки война изменила лицо Центральной Европы. Ночью города погрузились в черную тьму. Вокруг крупных центров выросли линии воздушных заграждений. Центры маскировались хитрыми переплетами ложных сооружений. Линии, краски, контуры были призваны на службу, чтобы обманывать воздушных противников-наблюдателей.

С утра над городами тянулись покровы маскировочных дымов. Люди выходили из жилищ с противогазами наготове. Эфир превратился в хаос встречных шифров. По земле протянулись бесконечные провода полевых телефонов. Вдоль линий фронтов выстроились танки, моторизованные пушки, гаубицы, минометы. Людей не было видно. Они сидели в бронированных убежищах, готовясь управлять по радио механизмами сверхдредноутных танков.

Ночью небо бороздилось тысячами прожекторов. Поднимали к небу свои металлические уши специальные звукоулавливатели, прислушивались к настороженной тьме, — не летит ли где самолет? Зенитные пушки, сдвоенные и счетверенные пулеметы противовоздушной обороны глядели вверх черными отверстиями дул зорко и тяжело. Высоко над землей кружились, как мухи, самолеты-истребители. Они свирепо схватывались в поединках, и на землю сваливались обгорелые остатки летательных аппаратов. Эскадрильи тяжелых бомбовозов шли на прорыв воздушных заграждений противников, и оглушительные взрывы тревожили сумрачную тишину ночи.

Лопались фосфорные бомбы. Клубы едкого непроницаемого дыма стлались над землей. Ночь пронизывалась летящими во все стороны кусочками горящего желтого фосфора. Они жгли, ранили, ослепляли и душили. Взрывались бензиновые цистерны. И когда песком пытались тушить эти дьявольские огни — начинали дубасить зенитные орудия, а пулеметы стрекотать непрерывными очередями, будто гигантские цикады. И в этом небывалом гуле тонул треск и шум домов, разваливавшихся под ударами авиабомб. Багровое зарево пожаров вздымалось к небу.

Раннее утреннее солнце блеснуло тонким лучом из-за дымных развалин, невинно отражаясь в осколках стекла. Оно осветило черные отряды смертельных птиц, несущих мирному населению боевой груз.

В тихих переулках бедных рабочих окраин с глухим ворчаньем начали рваться новые химические бомбы. Они струили новый, никому доселе не известный отравляющий газ. Приятный сладковатый запах стлался по улицам, проникал во все щели и закоулки бедных комнат, тонко и легко раздражая ноздри вдыхавших. И этот запах был так приятен, что хотелось дышать шире и глубже, хотелось вдыхать этот аромат больше и сильнее. Противогаз казался смешным и ненужным. Вдохнувшие сначала чувствовали себя бодро и радостно. Приходило такое хорошее настроение, как будто каждый выпил по бокалу вкусного шампанского. Вот наступает приятное опьянение. Глаза слипаются от легкой усталости, но надо дышать, дышать во что бы то ни стало. Дайте дышать… Дайте воздуха!..