— Сыщики гнались за мной, будто бешеные псы… К профессору Мерцу добраться труднее, чем к господу богу. Я скорее согласился бы лезть на Эйфелеву башню. Но все же я как будто у цели, чорт возьми…

Человечек прищурился:

— Так, что ли, молодчики?

Мерц приподнялся из-за стола:

— Эдвар, это вы? И, по обыкновению, пьяны?

Человечек приложил правую ладонь к котелку по-военному:

— Эдвар Мильх не пьян, ваше высокопревосходительство. Он может провалиться сквозь землю, но прежде он выполнит обещание.

Хессель заметил, как задрожали губы и руки шефа.

— Вы хотите сказать…

Эдвар сел у лабораторного стола, снял с головы котелок и осторожно положил его к себе на колени. Лицо его изменилось, стало строгим, серьезным и даже, пожалуй, важным.

— Распорядитесь, ваше высокопревосходительство господин советник, чтобы ни один пес не сунул сюда носа. Это во-первых. А во-вторых, сегодня удивительно прохладное утро. И я ничего не имел бы против стаканчика какого-либо горячительного напитка. В-третьих, я чертовски устал. И в-четвертых, господин профессор, проба духов под названием «Спокойной ночи», или «Можете тихо скончаться», — в моем распоряжении.

Мерц кивнул головой Хесселю. Ассистент надавил кнопку сигнала охране — прекратить всякое сообщение института с внешним миром. За окнами послышался лязг захлопываемых железных ворот. Хессель услыхал тонкую трель сигнальных звонков — это значило, что по проволочным заграждениям, искусно скрытым в кустарниках институтского парка, пущен смертельного напряжения электроток.

— Где? — пробормотал Мерц.

Эдвар кивнул на котелок. Шеф и ассистент взглянули туда. Внутри головного убора к фетровому дну была пришита крохотная стеклянная ампула.

Рыжеволосый толстолицый человек в черном мундире встрепенулся, услыхав еле слышный телефонный звонок совершенно особого тембра. Из десятка телефонных аппаратов, выстроившихся на большом письменном столе, звонил самый крайний справа. Человек поспешно взял трубку и почтительнейше приложил ее к уху:

— У телефона. Это вы, господин секретарь? Да, слушаю. Что? Со мной будет сейчас говорить лично?..

От излишнего прилива почтительности человек даже привстал, выпрямился, как на официальном приеме, и поднял свое лицо, похожее на масляную ватрушку, к портрету, висевшему над столом, но успел разглядеть на портрете только ноги в сапогах с большими шпорами. В трубке кто-то откашлялся и прохрипел:

— Он ждет?.. А?

Человек щелкнул каблуками:

— Начальник разведывательной полиции Пумпель у телефона, ваше высокопревосходительство.

Трубка кашлянула:

— У телефона — я.

Пумпель выпятил грудь вперед и напыжился:

— Безмерно счастлив, ваше высо…

Голос в трубке нетерпеливо перебил:

— Пумпель, начинайте дело номер сорок первый. Действуйте осторожно и наверняка. Мои личные указания остаются в силе.

Трубка кашлянула и смолкла.

Все еще продолжая стоять навытяжку, Пумпель мизинцем левой руки нажал крошечную кнопку на краю стола. Чуть слышно скрипнула дверь. Личный секретарь Пумпеля появился из-за портьеры и замер в отдалении.

Осторожным жестом Пумпель положил трубку на аппарат справа, как будто это была очень хрупкая и деликатная вещь, сел, сдвинул брови:

— Начальника восемнадцатого кабинета!

Секретарь исчез. Пумпель опять посмотрел на сапоги портрета. Ему нравилось, как добротно и похоже нарисованы солидные каблуки, а голенища, казалось, только что начищены до блеска сапожной мазью известной фирмы «Боттенау и Ко». Пумпелю всегда правилось предаваться созерцанию прекрасных сапог на ногах начальства и философствовать о пользе шпор для воспитания молодых лошадей. И даже сейчас, ожидая начальника 18-го кабинета, Пумпель подумал, что не мешало бы унифицировать сапоги для всего населения империи. Он даже постарался вообразить, что произошло бы, если бы все в империи стали носить каблуки одинаковой высоты…

Но тут из-за портьеры появилась с докладом фигура секретаря:

— Начальник восемнадцатого кабинета.

— Впустите!

На месте коричневой фигуры секретаря на фоне портьеры появилась фигура в черном мундире, несколько мешковато сидевшем на длинном туловище. Сухое, морщинистое лицо вошедшего изображало готовность и внимание.

— Здравствуйте, Хох, — важно проговорил Пумпель, двигая бровями. — Садитесь.

Большим пальцем левой руки Пумпель солидно надавил бронзовую кнопку, и вверху, на потолке обширного зала-кабинета, парадно зажглась роскошная хрустальная люстра. Пумпель выждал несколько секунд, пока Хох уселся в кресло напротив, и солидно произнес, топорща усы:

— Встаньте!

И сам встал, официально выпрямившись. Хох вскочил, поднял подбородок вверх, как будто ему наподдали кулаком под челюсть, выпучил глаза.

Пумпель размеренно произнес:

— Предлагаю выслушать внимательно. Личное распоряжение самого его высокопревосходительства.

Тут Пумпель скосил глаза на крайний справа телефонный аппарат; Хох почтительно и понимающе сделал то же самое.

— Да, распоряжение — усилить дело номер сорок первый. Оно начато по моей инициативе, как вы знаете.

Пумпель слегка откашлялся, подражая начальственному кашлю, слышанному в трубке, и выговорил, намеренно сгущая голос до хриповатого баска:

— Сядем. Поговорим о деталях.

Сел, поправил натянувшиеся на коленях форменные брюки, подвигал бровями в стороны. Пумпелю всегда казалось, что такое двигание бровями придает его лицу выражение необходимой строгости и действует на собеседников устрашающе.

— Сначала несколько мелочей. Как идут дела у профессора Мерца?

Хох наклонился над столом:

— Он под прекрасным наблюдением, ваше превосходительство. Занят анализом доставленного ему газа.

— Хорошо. А как чувствует себя ваш молодой человек?

— Если только у него имеются какие-либо интересные документы, то ручаюсь, что через двадцать четыре часа они будут лежать перед вашим превосходительством на этом столе.

— Вы полагаете, что его предложения серьезны?

— Он дурачит нас.

— Каким образом?

— Я подозреваю, что он решительно не нуждается в деньгах. Ему только важно войти в контакт с нами. Он действует по заданию с другого конца европейской оси. Я получил сведения, что синьор Чардони в нашем городе и сам ищет свидания с неуловимым юношей.

— М-м… А скажите, Чардони очень обеспокоен пропажей у него стеклянной ампулы?

— Агентура доносит, что Чардони не показывает видимых признаков беспокойства, но все-таки я полагал бы, на всякий случай, задержать его и слегка… поговорить с ним.

Пумпель в легком беспокойстве задвигал бровями:

— Это вызвало бы излишние разговоры в министерстве иностранных дел… Лучше приставьте к нему Эдвара для постоянного наблюдения.

— Слушаю, ваше превосходительство.

— Теперь расскажите, как обстоит у вас дело на Востоке. Направили ли вы кого-нибудь на помощь нашим людям?

— Нет, ваше превосходительство. Теперь не тридцать шестой год, когда мы могли оперировать более свободно. Переправлять наших людей к красным стало почти невозможным. У них на каждом метре кордона стоят пограничники. А если даже каким-либо чудом нашему проскользнуть и удается, то любой колхозник задерживает его на первом же километре от границы. Да что колхозник! Мальчишки и девчонки сообщают обо всем начальникам красных застав! Каждое дело, которое мы с такой тщательностью готовим здесь, лопается там, будто мыльный пузырь.

— Его высокопревосходительство осведомлен об этом. Поэтому дело номер сорок первый, согласно его личным указаниям, нам придется вести совершенно особым методом. Приступим…

Пумпель подошел к большому портрету и нажал рычаг, скрытый за оконной портьерой. Портрет отодвинулся в сторону, обнажив стену. Второй нажим на рычаг — и кусок стены приоткрылся, обнаружив замаскированный несгораемый шкаф. Маленьким ключом Пумпель открыл тяжелую дверцу и вынул из шкафа черную шелковую папку: