— Такое, знаешь, вроде шипение. Постоянно. Меня это просто достало, — объясняет он.

— Еще бы, — отвечает второй. — На нервы действует только так.

Я поставил сумку на стул и подошел к ним поговорить. Спросил, где в городе можно переночевать.

Один сказал:

— Ну да!

Другой:

— Хорошее дело!

Стою, положив руку на стойку. Выгляжу явно неловко, сбитым с толку.

— Негде, — покачал головой один.

— Было одно место, — добавил другой. — Да закрылось. У них там «тарелка» была — полный отстой.

— Ничего не видать, — сказал первый.

Что теперь делать, непонятно.

Заказал итальянский сандвич с оливковым маслом. Иногда оливковое масло в нем самое то. Те двое посмотрели на меня. Похлопал себя по животу.

Наконец сандвич готов. Сел за столик и стал есть, читая книгу к школе. Подчеркивая важное. Я взял с собой маркер.

Около десяти в пиццерию вошел какой-то человек и спросил что-то у тех, за стойкой. Они крикнули, что мне повезло.

Встал.

— Почему? — спрашиваю.

Пришедшим взглянул на меня. Подошел поближе.

— Я, — говорит, — заплачу, если ты одну ночь покараулишь покойника.

Пожал слегка плечами.

— Зачем? — спрашиваю.

— Пойдем со мной, — отвечает. Показал на дверь. Я выбросил за собой бумажную тарелку и фольгу, закрыл книгу, убрал в сумку. Вышел вслед за ним.

Подростки исчезли. Вечер холодный.

— Домой едешь? — спрашивает. У него широкий шаг.

Кивнул.

— Это хорошо, — говорит.

— Хотелось бы знать, куда мы идем, — интересуюсь я.

Некоторое время шли молча. Потом он спрашивает:

— Знаешь, как это, когда горе такое глубокое, что похоже на крик?

Жду. Он тоже. Наконец говорит:

— Жена моего лучшего друга просила найти кого-нибудь посидеть ночь у его тела. Он… — И хлопает громко в ладоши.

И дальше всю дорогу шел, прижав кулак к кулаку.

— Тебя как звать? — спрашивает.

— Джим.

— Джим. Ха. А фамилия есть?

Посмотрел на него. Покачал головой.

— Приятно познакомиться, — говорит. Пожали друг другу руки. Идем по улице. Горят фонари. Освещают старые дубы, булыжную мостовую и мусорные контейнеры.

— У нас проблемы с ведьмами, — наконец объясняет. — Ведьмы завелись. Все перестало расти. Жареное мясо дрожит, как от холода. Дрожит прямо в тарелке, а вилку воткнешь — кровь идет. Машины все время ломаются. Небо не то. Все из-за них. Вот в чем дело. Ведьмы выедают лица покойников. Могут принять любую форму. Мышь, воробей, насекомое, хоть таракан. Его жене, жене моего друга, нужен кто-нибудь, кто сможет покараулить.

— А как караулить?

— Просто сидеть. Они не войдут, если кто-то не спит. Входят-то через сны.

Оказались перед низким домом посреди лужайки. Когда мы приблизились, над дорожкой сам зажегся свет. Поднялись на крыльцо. Он постучался.

Открыла жена того, умершего. Красивая, не сильно старше меня. В футболке, похоже, вытирала ею слезы. По всему животу размазана тушь.

— Чарли, — говорит. — Нашел все-таки кого-то.

Он согласен посидеть, — отвечает.

— Я еще не согласился, — говорю.

— Спокойной ночи, Джен. — Это он ей. — Ты нормально?

— Нормально, — отвечает. — Мама здесь.

Я вошел в дом. Полумрак, какие-то люди. Поигрывают связками ключей. Расположились по всей гостиной, кто где. Из телевизора слышно: «Как ты можешь меня останавливать? Вся Америка с замиранием сердца следит за этой собакой!»

— Джен, говорит какая-то женщина. — Джен, я позвала плакальщиков. Они перезвонят. Надо сказать, сколько их нужно.

— Хорошо.

— И решить насчет громкости.

— Спасибо.

Жена повела меня на кухню. Остановилась, обвела взглядом гостиную.

— А кто с ребенком? — спросила, прищурившись. — Ты?

— Он с Мартином, — ответила та, кивнув.

Какой-то человек держал ребенка, что-то ему нашептывая.

Жена прошла через дверь на кухню, я за ней.

Ее муж лежал на обеденном столе. На красивой скатерти, подле головы, рук и ног расставлены свечи. Вокруг него кольцом рассыпана соль, чтобы смерть не распространилась. Голый, все тело бледное. Рот открыт, язык большой, черный.

Жена на своего мужа смотреть не могла. Все время отворачивала лицо в сторону, как от дурного запаха.

Я подумал, она, наверно, еще в школе училась, когда они поженились.

Сказал:

— Мои соболезнования.

Опустила голову. Кивнула куда-то в сторону покойника.

Встал, привалившись к раковине. Она подошла к шкафчику, достала пачку печенья.

— Мы скоро пойдем спать, — говорит. — Два дня не ложились.

— А мне что делать?

— Я заплачу сто долларов.

— Просто сидеть здесь?

— Просто сидеть, на стуле. Никто и ничто не должно входить, звать его, набрасываться на лицо.

— А если войдет?

Пожала плечами.

— Шугани.

Пошла к двери.

— Выключатель здесь. Он с реостатом.

Повернула реостат.

— Пожалуй, я прикручу немного, — говорю.

Я не мог стоять рядом с телом. Глаза у него закрыты, на каждом пластмассовый кружок с ангелом, но мне все время казалось, что он протянет руку и схватит меня за ногу.

— Ты не дергайся, — сказала она. — Просто карауль.

И вышла.

Подвинул стул. Десять тридцать. До рассвета восемь часов.

Сел. Достал книгу. Начал было читать, но задумался, как стоит стул. Я хотел видеть и дверь, и тело. Но не хотел оказаться спиной к окну.

Встал, взглянул на окно. Ни ставней, ни занавесок. На улице непроглядная тьма. На подоконнике расставлены морские раковины. Память о чудесном дне на пляже.

Стул поставил напротив двери кладовки. Сел и стал смотреть на труп.

С раскрытой книгой на коленях.

Стукнула распахнувшаяся дверь. Я вскочил.

Это оказалась Джен. В другой футболке и мужских трусах в клетку.

— Знаешь, что мне помогает заснуть? — спросила она. Сельдерей.

Прошла к ходильнику и достала сельдерей. Пока она стояла с пакетом в руках, я пытался заглянуть в прорезь на трусах, увидеть, есть ли у нее под ними что-нибудь. Так и не понял. Она принялась мыть сельдерей.

— Сегодня приходил некромант, — говорит. — Сказал, надо отрезать голову до заката.

Потерла пальцем стебель сельдерея.

— А я не смогла. Никак. Никак, черт побери!

Резким движением закрыла воду.

Пожелала мне спокойной ночи и ушла.

Я остался один с трупом.

Тикают часы.

Взглянул на книгу.

Восемь часов.

Достал маркер. Прочитал несколько страниц, выделяя важное. Несколько раз поднимал голову, проверяя, горят ли свечи. Я сидел в ногах трупа. Складки жира у него на животе уменьшились. У мертвых мышцы превращаются в жир.

Через некоторое время снова поднял голову. Какой-то свет, прежде я его не замечал.

Дверь холодильника приоткрыта. Свет горит. Пакет с сельдереем на столе.

Не помню, видел ли я, как Джен убирала его на место.

Встал, подошел, взял пакет. Держу в руках. На нем картинка — домашняя индейка.

Лицо трупа на месте. Глаза закрыты. Рот открыт.

Убрал сельдерей обратно в ящик холодильника.

Пока, сидя на корточках, с грохотом задвигал ящик, сзади вроде что-то послышалось.

Оборачиваться не хотелось. Хотелось остаться лицом к холодильнику.

Заставил себя посмотреть через плечо.

Труп на столе неподвижен. Нигде никакого шевеления.

Закрыл дверь холодильника.

Потом открыл, достал бутылку колы и снова закрыл.

Кофеин.

Выпил колу, опершись о раковину. Прикинул, может ли труп до меня дотянуться на таком расстоянии. Вопрос в том, сделает ли он выпад, прежде чем схватить.

У этого человека волосы на груди росли неравномерно, пятнами.

Чтобы скоротать время, задрал рубашку и стал смотреть в окно на свой торс, сравнивая. Окно в качестве зеркала. Снаружи, за моим зеркалом, было темно. Поднял руку, потрогал грудь. У меня волосы клочками, но симметрично. Соски торчат.

Заправил рубашку и сел.

Прочитал еще несколько страниц, выделяя важные места. Попробовал выучить несколько. Не запоминались. Попробовал произнести их в слух, громко, тихо. Но так как в памяти все равно ничего не оставалось, бросил.