— Какую сумму взять?

— По крайней мере, половину от общей. Остальное пусть будет в сертификатах и чеках, которыми можно воспользоваться за границей.

Марио в мгновение ока становился трезвым и практичным, когда речь заходила о деньгах. Он был воспитан в семье финансистов, и это давало о себе знать.

Он запер чемодан.

— В крупных купюрах, я думаю?

— Любые другие займут слишком много места. Ты должен будешь также купить нам пояса для денег. Подойдут дешевые, из плотной ткани.

— Это ведь буржуйские деньги, не так ли, — усмехнулся Марио. — И мы используем их, чтобы уничтожить буржуев.

— Зайди сначала к парикмахеру, — инструктировал Стурка. — И купи хороший костюм, ты должен выглядеть респектабельно.

— Естественно.

— Можете взять машину. Пегги поедет с тобой. Высадишь ее в Нью-Йорке на стоянке около гаража. У полиции может быть описание машины, полученное от Барбары, но у них нет ее номера. — Они сменили номерной знак прошлой ночью.

— Вероятность того, что вас арестуют на многолюдных улицах, слишком ничтожна, чтобы об этом беспокоиться. Вы растворитесь в толпе. Но в банке вам придется выдумать правдоподобную причину, чтобы занять деньги под залог ценных бумаг.

— Безусловно. Мы сПегги собираемся пожениться и хотим купить яхту для нашего медового месяца.

— Нет. Это слишком легкомысленно.

Марио нахмурился. Стурка кончиками пальцев коснулся его руки.

— Намечается сделка по продаже земельного участка. Очень крупная. Будь откровенен со служащим в банке, доверь ему свою тайну. Тебе нужны деньги для подпольной взятки, чтобы убедить земельный комитет пойти тебе навстречу. Это краткосрочный проект, и ты сможешь вернуть ссуду в течение трех месяцев.

Алвин изумленно посмотрел на Стурку. Этот человек приказывал абсолютно невероятные вещи.

Марио кивнул.

— Это сработает.

Сезар тихо сказал:

— Мы были вынуждены убрать ее.

— Господи, — невнятно прошептала Пегги.

Стурка ткнул пальцем в ее сторону.

— Твой отец был профессором колледжа — ты знаешь, как держать себя.

— Мой отец — надутый либеральный пьяница. Чертов лицемер.

— Ты будешь секретаршей Марио. Секретаршей очень богатого человека — и ты должна вести себя так, как подобает в приличном обществе.

— Буржуйском обществе.

— Пегги… — У Стурки был очень тихий и спокойный голос, но он заставил ее замолчать. — Пока Марио будет в парикмахерской и магазине, ты купишь себе строгое платье и сделаешь прическу.

Поскольку она ничего не возразила, он опять повернулся к Марио.

— Убеди служащего в банке, что все строго конфиденциально. Никто не должен ничего знать, иначе это может расстроить твою сделку.

— Непременно. Таким образом акции не будут переходить из рук в руки, их продажа не будет зарегистрирована ни на бирже, ни в SEC. [6]

— И твоя семья ни о чем не узнает.

— Да.

Стурка подошел к Пегги.

— Когда ты закончишь дела в городе, поезжай на метро до Ньюарка и там возьми такси до отеля «Вашингтон». Тебе надо вернуться в интервале от шести тридцати до семи. Будешь ждать у центрального входа.

— Внутри или снаружи?

— Снаружи, мы будем наблюдать. Когда у меня не будет сомнений, что за тобой не следят, мы заберем тебя.

— Что делать, если мы не сможем там встретиться?

— Оставь для меня сообщение обычным способом, мы что-нибудь придумаем.

Стурка был абонентом службы телефонных сообщений под именем Чарльза Верника. Когда требовалось что-то передать ему, следовало назвать цифры телефонного номера в обратном порядке: если вы звонили с телефона 691–6243, нужно было оставить номер 342–6196.

Алвин зевнул.

— Проснулся наконец, — сказал Сезар.

— Я два дня не спал.

— На пароходе у тебя будет целая неделя, чтобы отоспаться. — Сезар вытащил из кармана пузырек с таблетками. — Возьми одну из них.

— Стимуляторы?

— Амфитамин. Возьми одну.

— Что-то не хочется.

В армии Алвин бросил колоться героином и с тех пор не прикасался ни к наркотикам, ни к другим медикаментам; он испытывал к ним отвращение и боялся опять сесть на иглу.

Стурка проводил Марио и Пегги до дверей. Алвин слышал, как захлопнулись дверцы машины, завелся мотор, и они отъехали от мотеля.

Сезар вытаскивал баночки из наборов театрального грима, которые они купили неделю назад в Нью-Йорке. Они заготовили еще кое-что: пластмассовые подкладки, засунув которые за щеки, можно было сильно изменить форму лица; парики и шиньоны для изменения прически; краску, чтобы поменять оттенок бровей и волос.

Пара подкладок, густые прокуренные серые усы и пегий шиньон в мелких кудряшках состарили Алвина лет на двадцать.

Сезар сказал:

— П о мни, что ходить надо слегка ссутулившись.

В парике и очках, с наложенным гримом Сезар уже не был похож на загорелого бандита, а скорее на бизнесмена средних лет. Стурка же выбрал себе курчавый коричневый парик и аккуратно подстриженную бородку, и в результате принял аскетический вид.

— Теперь идем.

Снаружи воздух был насыщен выхлопами машин, непрерывной лентой идущих по двадцать второму маршруту в сторону города и Ньюаркского аэропорта. На площадке для автомобилей перед мотелем было оживленно: слышалось хлопанье дверей машин; толкаясь, люди укладывали грузы в багажники; дети возбужденно бегали; продавцы выезжали на запруженную автомобилями магистраль. Небо хмурилось, что предвещало после тумана ясный день к северо-востоку от Нью-Джерси.

14:15, восточное стандартное время.

Лайм вышел из кабинета Саттертвайта в Белом доме в мрачном настроении и, поймав такси, отправился в управление полиции.

Он был еще под впечатлением этого ужасного официального ленча в кабинете сардонического главного советника президента по безопасности, который проходил под высокопарные рассуждения Саттертвайта о целях и средствах в политике. Всю дорогу в такси Лайм полулежал, откинув голову на мягкую спинку, закрыв глаза и держа в зубах незажженную сигарету; в его сонной голове Проносились эротические видения Бев Рейланд.

— Эй, приехали.

Он заплатил кэбби [7]и вышел из машины. День был солнечный и не такой холодный, как перед этим. Лайм задрал вверх голову и посмотрел, нет ли в небе следов инверсии самолетов, продолжая думать о Бев. Ей всегда удавалось настоять на своем без показной аффектации: ей было тридцать четыре, разведенная, женственная, работала административным помощником спикера палаты представителей Милтона Люка. Он посмотрел на часы. В этот момент она, наверное, диктует ответные письма Люка избирателям. «Дорогой господин Смит. Благодарю Вас за Ваше письмо от 2 января. Относительно вашего запроса…» Днем она не тратила времени даром, вечером была вялой, в обоих случаях строго держала себя в определенных рамках, и Лайм завидовал ей.

Репортеры уже знали его. Они устроили засаду в коридоре; казалось, что их одежда пропиталась копотью и плесенью, которыми были покрыты стены. Лайм провел в воздухе ладонями, и, когда их выкрики стихли и перешли в бормотание, сказал:

— Никаких комментариев — и вы можете ссылаться на меня. — Он прошел мимо них на лестницу через дверь, охраняемую полицейскими.

Наверху следователь ФБР вел допрос; допрашиваемой была Сандра Уолберг. В углу сидел со скучающим видом молодой адвокат из конторы Хардинга. Он выглядел как все ученики Хардинга — косматый, беспокойный защитник правды. Хардинг снискал дурную славу, побуждая своих клиентов нарушать порядок на суде буйными высказываниями.

Лайм пересек комнату и сел справа от следователя — так чтобы свет от окна не падал ему в глаза, мешая смотреть на девушку. Когда он опускался на стул, следователь приветствовал его кивком головы; защитник никак не отреагировал, а Сандра один раз бросила на него взгляд. Это была хрупкая девушка, и природа явно поскупилась на ее лицо, но весь ее вид выражал угрюмое сопротивление. Следователь ФБР был молод, въедлив и хорошо знал свое дело. Его вопросы были логичны и неотразимы. Он говорил осторожным тоном, скрывая недоброжелательность. Конечно, все это было безуспешно — Сандра не говорила ничего. Никто из них не говорил. Было лишь несколько замечаний со стороны арестованных — особенно Боба Уолберга, который казался более нервным, чем остальные. «Некоторые перемены в Капитолии!» — выкрикнул он с усмешкой и поднятым сжатым кулаком. «Вперед!» Но молодой адвокат всегда успевал прервать эти выпады, заставляя его замолчать: «Все в порядке, мой милый, не горячись».