В конце концов я пошел на компромисс. Водитель автомобиля, в котором они ехали, почувствовал слежку минут через десять. Он начал по два-три раза огибать кварталы, нарочно тянул, а затем старался проскочить на желтый, по Люмпини-парку выжал из мотора все что можно — теперь бесполезно, решил я, до тех пор, пока он видит меня в зеркале, никуда не приведет. Куо наверняка приказал избавиться от слежки во что бы то ни стало, и ему безразлично, сколько времени это займет.

Я сбросил газ, отстал немного, затем притворился, что на углу Сукумвит и Рамы IV попал в затор, далее изобразил лихорадочную погоню: по Сукумвит на Дхэб-Празит-Лейн и обратно, снова на Раму IV, оттуда на полной скорости через Люмпини-парк на запад — больше мне просто-напросто ничего не оставалось. Однако шансы свои я оценивал выше, чем fifty-fifty, скорее — семьдесят на тридцать.

В моем зеркале они не появились. Ботанический музей располагался в районе Линк-роуд. Я оставил «тойоту» во дворе и, прихватив «юпитер», вошел в музей.

В Ботаническом музее есть лестница, которая поднимается вдоль одной из стен, на каждой площадке имеется по одному маленькому окошечку. За последние восемь дней я побывал там несколько раз. Я поднимался якобы на верхний этаж, в читальный зал, стараясь, чтобы девушка в холле внизу, встречающая посетителей, не слышала, как на третьей лестничной площадке мои шаги стихают, и не удивлялась бы этому (эхо в здании очень сильное). На площадке я подкрадывался к окошечку и смотрел на возвышающийся над Линк-роуд храм Пхра-Чула-Чеди.

Они подъехали минут через пять. Я навел бинокль.

Кто-то, но не Куо, один вышел из автомобиля и,' пройдя в ворота храма, вернулся вскоре в сопровождении человека в желтом одеянии, священника или жреца. Тот наклонился к окну, что-то сказал (в объективе 8x60 я видел, как шевелятся его губы), выпрямился и принял из машины золотистый сверток. Торжественно, с благоговением он понес сверток по саду. Автомобиль развернулся и уехал.

Мне нелегко внушить отвращение, но самым мерзким было то, что Куо стремился облечь убийство в форму ритуала. Это было священнодействие.

Все едва не развалилось.

При наших с ним отношениях этого следовало ожидать: с самого начала мы оба прекрасно знали, что друг с другом нам не ужиться, как знали также и то, что волей-неволей терпеть друг друга придется. Но на сей раз дело носило не личный характер — это был вопрос политики.

Первой реакцией Ломана было:

— Такое санкционировать я не могу.

Он ни секунды не стоял на месте, все ходил и ходил по комнате, время от времени замедляя шаги то перед палисандровым Буддой, то у коробки с образцами самоцветов, то перед висящим на стене календарем компании «Пан-Ориент Джюэл». Я страдал, но терпел возникающие при этом долгие паузы.

— Просто не понимаю, как я могу такое санкционировать.

Я плюнул, закрыл глаза и не открывал их даже тогда, когда он ко мне обращался. Но и обращаясь ко мне, Ломан наполовину разговаривал с собой, излагал вслух мысли, словно пытаясь за что-то зацепиться. Спать хотелось страшно. Если бы я не чувствовал себя сидящим на бомбе с часовым механизмом — уснул бы прямо на стуле.

— Это самая хрупкая операция, с какой я когда-либо сталкивался.

Услышав, что его шаги снова замерли — прямо передо мной — я открыл глаза и сказал:

— Тебе нужна была схема. Я дал ее. Ничто другое здесь не сработает. Есть, конечно, и еще варианты, но все они сопряжены с риском. Ты о них думал, я о них думал, в каждом из них есть изъяны, за исключением этого, так что давай не будем тратить зря время…

— Но в этойсхеме все не так.

— И в то же время в ней все правильно.

Я видел, что, в нем происходит борьба. В предложенной мной операции действительно было много такого, от чего дрогнуло бы сердце не у одного бывалого агента, — да что там, вся схема, как колесо на оси, крутилась буквально на острие иглы. Но были в моем плане и преимущества, и большие, больше, чем в любом другом, о котором могла идти речь. И Ломан хотел запустить его, он многое бы дал, чтобы посмотреть, как этот план сработает; имея за плечами солидный опыт службы в качестве направляющего директора, Ломан не мог им не восхищаться, план возбуждал его, притягивал, как магнит, и щекотал нервы. Да, он был хрупок, но изящен. Метания Ломана по комнате, отсутствующий взгляд — за этим крылось только одно: он уговаривал себя сказать «да».

Я не мешал Ломану. Пусть его решение созреет. Меня занимали другие мысли. Для себя я уже решил: если Ломан согласится и одобрит операцию, я доведу ее до конца и выйду из нее либо со щитом, либо на щите; если же нет — я умываю руки и покидаю Бангкок. Никаких полумер. Убеждать меня в возможности осуществления какой-то другой схемы — пустой номер.

Второй причиной моей инстинктивной тяги к храму в районе Линк-роуд (первая причина, как я уже говорил, — механизм Мальца), было то, что он являлся отправной точкой одного из переданных мною Ломану альтернативных планов. Схема организации и осуществления покушения, которую я разработал по его просьбе, предусматривала непременное использование этого великолепного монументального сооружения с красивыми фресками на белых стенах, с золотой башней и сказочным садом. Для Куо Пхра-Чула-Чеди был выгодной позицией, дающей все преимущества — засевший там стрелок контролировал всю длину Линк-роуд.

Именно туда Куо собственноручно доставил обернутый в золотистую ткань предмет и вручил его на сохранение человеку, облаченному в одеяние жреца. Вокруг были люди, по тротуару шли прохожие, но это не имело ровно никакого значения. Гобелены, священные занавеси, драпировка — золотая материя в храмах не редкость. В длину сверток был фута три с небольшим, а вес — если судить по тому, как его передавали и несли, — фунтов десять — двенадцать. Золотое шитье само по себе немало весит, значит, содержимое свертка потянет фунтов на пять или шесть.

Снующие мимо обыватели в расчет не принимались. Хотя в определенном смысле без них ритуал многое бы потерял. Это и был стиль Куо, его пробирное клеймо. Взять орудие Каина и доставить его в место поклонения Господу на виду у всех, средь бела дня; орудие, удар которого повергнет в траур и скорбь весь город, всю Англию. Куо удовлетворял этим свою извращенную натуру.

В его исполнении акция не могла не иметь этого ореола священнодействия. Монгол Куо. Невысокого роста, плотного телосложения, уверенная ровная походка, лицо скрыто под дымчатыми очками… Это его портрет. Но куда более точное представление о Куо создавал совершаемый им ритуал. В одном-единственном жесте, он раскрывался полностью. Монгол Куо, Diabolus.

Я открыл глаза. Ломан стоял в метре передо мной.

— Ты отлично знаешь, что ни при каких обстоятельствах я не могу санкционировать убийство, — сказал он.

— Я и не прошу.

— Но все задание сводится к тому, что…

— Ради Бога, Ломан, избавь меня от пустых сотрясений воздуха. — Он мне надоел. Я встал. — Кто-то из них должен умереть, не так ли? Кого тебе больше жаль?

Он снова начал расхаживать туда-сюда, как тигр в клетке, наконец я его остановил и заставил говорить. Он говорил не переставая. Прошло полчаса. Он договорился до того, что совершенно запутался и оказался в полнейшем тупике. Потребовалось еще полчаса, чтобы пробить хоть какую-то брешь. От разговора ему становилось легче, нам обоим становилось легче. Мы начинали привыкать к операции, и она нас уже не пугала.

— Мы все время подходим к одной и той же проблеме, Квиллер. Недостаток периферийной поддержки. Мы не располагаем второстепенными агентами, которые взвалили бы на себя неизбежную черновую работу — следить, дежурить, передавать информацию и так далее. Все вожди и ни одного индейца на побегушках. Почему ты упустил Куо в «Лотос-баре»? Потому что второй выход никто не прикрывал. Ждать помощи от полиции нельзя, я уже объяснял тебе. Полковник Рамин откажется иметь со мной дело и будет прав. Как следствие — у нас недостаточно информации. Множество обрывочных данных, но нет никого, кто бы мог свести их воедино и проанализировать. У нас нет целостной картины. По той же причине нам практически неизвестны планы бангкокской «Метрополитен», а впрочем, уж если на то пошло, и нашей собственной Безопасности. На них давит груз ответственности, и они ревностно ограждают себя от чьих-либо посягательств. — Ломан впился в меня стальным взглядом. — Все это я говорю лишь для того, чтобы объяснить: если мы начнем операцию, то полагаться придется только на самих себя. Исключительно на свои силы.