Папа дернулся и открыл глаза. Он всегда чувствовал, рядом я или нет; нас связывала та невидимая нить, какая обычно бывает только у матери и ребенка.

— Прости, доченька, — сказал он. — Заставил я вас всех побегать.

— Это я, я тут, я приехала, — улыбнулась я, сжимая его плечо. Он показался мне удивительно хрупким. Мне хотелось прижаться к его груди, чтобы он утешил меня. Меня, расстроившуюся из-за того, что он заболел. Но сейчас утешать надо было его самого, так что я болтала и шутила, хотя и с трудом — в горле у меня стоял комок.

— Что случилось? — спросила я.

— Сидел в кабинете, хотел записать одну новую песенку, и вдруг меня в грудь лягнула огромная лошадь — ну, во всяком случае, мне так показалось. Ну а потом очнулся тут, весь опутанный этими штуками.

— Слава богу, с тобой была Хельга, — вздохнула я. А если бы он был один, сколько бы он пролежал там с приступом, пока я веселилась с мужчиной, который не был ни моим мужем, ни отцом моих детей?

Хельга открыла глаза и улыбнулась.

— Я, пожалуй, оставлю вас двоих ненадолго, — сказала она бодрым и радостным тоном человека, который пытается сделать вид, будто ему совершенно не о чем беспокоиться.

— Мне уже гораздо лучше, — кивнул папа. — Теперь рядом со мной две мои самые любимые женщины.

Хельга погладила папу по щеке, обняла меня и пошла подышать свежим воздухом.

— Мне она очень нравится, пап, — призналась я. — И она так тебя любит.

— Ты ей тоже нравишься, — ответил папа. — И я очень рад — для меня очень важно, чтобы две самые важные женщины моей жизни подружились.

— А где Сэмми?

— Они с Грегом уехали домой, примерно час назад.

— Грег говорил с врачом? — спросила я.

— Я не уверен, что меня вообще осматривали, — улыбнулся папа. — Одна девчушка в белом халатике, по виду лет двенадцати, пришла, посчитала пульс и заявила, что мне придется провести тут все выходные. Вот с ней Грег точно говорил.

Я отправилась к регистрационной стойке. Медсестра из мыльной оперы все еще говорила по телефону, и, судя по тому, как игриво она вертела пуговицу на своей груди, на другом конце провода был ее бойфренд. Я встала прямо перед ней и начала пристально на нее смотреть.

— Я перезвоню вам через минуту, у меня тут Чэ-Эр, — прощебетала она и повесила трубку.

— Чертов Родственничек, — расшифровала я, и она залилась краской. Откуда ей знать, что я проходила практику в больнице и замужем за врачом, а значит, мне наперечет известны все сокращения, которые использует больничный персонал? Я с удовольствием смотрела, как она краснеет.

— Моего отца уже осматривал врач? — спросила я.

— Да, его недавно осматривала доктор Эшби, ординатор из кардиологии.

Та самая двенадцатилетняя девчушка, поняла я.

— А старший врач его смотрел?

— Нет, в выходные его в больнице не бывает.

— А доктор Эшби тут?

— Нет, уже ушла, но, если что, она сразу приедет. Она сочла состояние вашего отца стабильным, — объяснила медсестра.

— Ясно, — хмыкнула я. — А что, если ему вдруг понадобится врач? Сколько времени пройдет, прежде чем кто-нибудь из них сюда доберется?

— Ну, сегодня все же выходные, так что пару часов подождать придется, — ответила она с сочувственной улыбочкой, которую приберегала для таких трудных собеседников, как я.

Я начала закипать.

— Вы так говорите, как будто выходные случаются раз в сто лет, — прошипела я. — Вы вообще понимаете, что выходные выпадают каждую неделю?!

Медсестра перекладывала по столу бумажки. Она аккуратно поставила телефон перпендикулярно башне из пластиковых папок, в которых хранились кучи человеческих жизней, воплощенных в бумаге. Может, она надеялась, что методичное перекладывание неодушевленных предметов меня как-то успокоит?

— Я как-то была не в курсе, что болезни нынче берут отгулы по выходным и нападают на своих жертв только по рабочим дням, — продолжила я.

— Простите, но таков режим работы больницы, — ответила медсестра. — С вашим отцом сейчас все в порядке.

Я перегнулась через ее стол.

— А как бы вы себя чувствовали, если бы это ваш отец лежал в больнице после сердечного приступа? Он ведь не какой-нибудь старик, на которого всем наплевать, не какой-нибудь несчастный неудачник. Все заслуживают лечения, но он — мой отец, человек, у которого полно друзей и любящих родственников, и, если с ним во время вашей смены хоть что-нибудь случится, я персонально прослежу, чтобы вы понесли за это наказание, — выпалила я. Из глаз у меня брызнули слезы, еще немного, и я бы совершенно вышла из себя, но, кажется, моя речь ее проняла. Для нее папа перестал быть обычным пациентом, а стал реальным человеком, у которого есть своя жизнь. За какую-то секунду он стал для нее личностью.

Медсестра нагнулась и положила на мою руку ладонь.

— Не беспокойтесь, мы за ним присмотрим, — пообещала она.

— Спасибо. Простите, что вела себя как типичный Чэ-Эр, — улыбнулась я.

Теперь мы объединились — дочери своих отцов, так что она улыбнулась в ответ и сказала:

— Уверена, будь я на вашем месте, я бы вела себя точно так же.

Когда я вернулась в палату, папа читал газету и имел весьма радостный вид.

— Ну, как твоя поездка на свадебный прием? — поинтересовался он.

— Ха-ха, очень смешно. Что, неужели настолько все заметно?

— Ты же моя дочь, — пожал плечами он.

— Ну, вообще я не уверена, — начала свой рассказ я. — Очень странно было снова его увидеть. И ты был прав, когда говорил о городе повседневной жизни и пригороде романтических забав. Мой город так опустел и зарос, что его скоро сносить уже можно будет, — грустно заметила я. — Покосившиеся дома, разбитые окна. Ты только вспомни, что у меня в последнее время происходило: сын напился и попал в вытрезвитель, муж объявил войну органам местного самоуправления, дочь наверняка в двух шагах от подростковой беременности, а у отца так вообще сердечный приступ.

— Не думаю, что ты хоть чуть-чуть виновата в моем инфаркте или в эксцентричности Грега, — ответила папа. — Правда, поведение Лео и Китти точно на твоей совести, ты же все-таки их мать, — сказал отец и взял меня за руку. — Грег хороший человек, Хло, и он тебя любит. Знаешь известное высказывание Симоны Синьоре?

Я покачала головой.

— «Брак держат не цепи, а нити, тысячи тоненьких ниточек, которыми люди пришивают друг друга многие годы подряд. Вот на чем стоит брак, а не на страсти и даже не на сексе!» И знаешь, мне кажется, она права. Именно это держало меня рядом с твоей мамой и именно поэтому сейчас я так привязан к Хельге.

Тут как раз вернулась Хельга, держа в руках пластиковый стаканчик с безвкусной коричневой жидкостью, которую по какой-то ошибке назвали чаем.

— Берти, ты отлично выглядишь, — заметила она. — Видимо, Хло для тебя — лучшее лекарство.

Папа улыбнулся и похлопал меня по руке.

— Я хочу спать, — заявил он. — Так что, девушки, может, отправитесь по домам и тоже отдохнете?

Мы с Хельгой переглянулись. Я видела, что она не хочет узурпировать мое место, но и оставлять папу одного тоже не желает.

— Вы оставайтесь, но обязательно позвоните, если что, — предупредила я.

— Уж лучше я буду спать в этом кресле, чем в кровати без Берти, — улыбнулась Хельга.

Непросто было передать право ухаживать за папой другой женщине. Обычно он был только моим. Но мне не терпелось попасть домой.

Выйдя из больницы, я включила телефон, на который тут же пришла эсэмэска:

«Позвони мне, чудо. Иван».

Я вдруг поняла, что облик Ивана от меня ускользает. Я с трудом могла вспомнить его лицо и голос, обычно так отчетливо звучавший в моих мыслях. Будто бы я долго болела, и вот наконец вирус отступил, лишив меня всяких сил. Мне показалось, что Иван сейчас странно далек от меня, как будто находился в другой, полузабытой уже жизни. Я набрала его номер.

— Как твой папа? — спросил он.

— В общем, неплохо, только вот бледный очень и слабый, а так все такой же живчик, — ответила я.