— Ну, Кухаренко, как? Справитесь?
— Будьте уверены! — бодро ответил Цимбал, и щеки его сжались, как от оскомины.
— Имейте в виду: десять тысяч неустойки! Если подведете — мне будет плохо, но и вам тоже будет плохо. Вам будет гораздо хуже, чем мне. Вы у меня тогда все до одного попадете в «Куртя Марциала» и уж оттуда живыми не выйдете! Я ни с чем не посчитаюсь.
— Так, так… — строго закивали головами интенданты, поняв из всего разговора лишь хорошо известные им слова «Куртя Марциала», и многозначительно похлопали по новеньким желтым кобурам пистолетов.
— Будет! — воскликнул Леонид Цимбал. — Даже, может быть, еще скорее! Как из пушки!
Разумеется, он прекрасно понимал, что при полном отсутствии исправных механизмов произвести погрузку двух тысяч тонн вручную за три дня — вещь абсолютно невозможная. Но так как жажда легкой наживы уже полностью овладела «домнуле агентом» и интендантами, которым была обещана доля прибыли, то они уже ничего не соображали, а только нетерпеливо топтались на месте, желая как можно скорее начать погрузку. Что же касается Леонида Цимбала, то вся его задача состояла в том, чтобы устроить при погрузке «зонтик» и этим спасти как можно больше недогруженного зерна.
Пока агент и интенданты обмеривали рулеткой трюмы парохода «Царь Фердинанд» и записывали в акт количество кубометров, Цимбал успел сбегать к своим ребятам, которые в ожидании начала погрузки сидели на солнышке под стеной элеватора. Здесь Цимбал провел нечто вроде производственной летучки. Он разбил людей на две группы. Одна группа должна была работать на элеваторе, подавая зерно в трюм парохода через спусковые трубы, другая — находиться в самом трюме и следить за тем, чтобы засыпка производилась равномерно. В первую группу Цимбал назначил людей, в которых он не был вполне уверен, во вторую же — исключительно «своих», то есть именно тех, которые и должны были сделать «зонтик».
Для того чтобы создать некоторое впечатление механизации погрузки, Цимбал велел поставить между крыльцом элеватора и пароходом несколько старых ленточных транспортеров, приспособленных для работы вручную, их крутили несколько наиболее выносливых грузчиков. Остальные члены элеваторной группы насыпали зерно на ленты транспортеров, пользуясь спусковыми трубами или просто из мешков, а также ведрами и лопатами.
Давно уже в одесском порту не видели такой оживленной погрузки. В тучах амбарной пыли, пробитой косыми крутящимися столбами солнечного света, падавшего из верхних окон, бегали с мешками на плечах и с лопатами обнаженные по пояс грузчики, наваливая в бункера грязное, непроветренное зерно. Пшеница ползла по лентам транспортеров между элеватором и пароходом и сыпалась в открытый люк темного, глубокого трюма, слабо освещенного переносной лампочкой в проволочной сетке. На дне трюма под струей зерна копошилось несколько человеческих фигур. Это были сам Цимбал, Туляков, Свиридов и два самых надежных грузчика из числа состоящих на учете у Черноиваненко. Трюм был глубок, и сверху их фигуры казались совсем маленькими. Они принимали зерно, распределяя его большими фанерными лопатами ровным слоем по дну трюма. Так, во всяком случае, могло показаться каждому, кто бы захотел заглянуть в трюм сверху. Впрочем, мало кто заглядывал в трюм. Раза два заглянул третий помощник капитана, которому по должности полагалось наблюдать за погрузкой. Затем в квадратном люке, на фоне синего неба, показалась приплюснутая капитанская фуражка «домнуле агента», и сверху послышался его пропитой баритон с начальственными интонациями:
— Эй, там, в трюме! Кухаренко, как дела?
— Дела идут, контора пишет! — бодро откликнулся Цимбал.
— Сколько уже насыпали? Метр будет?
— Ну, это вы много захотели, домнуле агент! Сантиметров тридцать.
— Так мало? — тревожно закричал сверху агент.
— Это не мало. На такую большую площадь это далеко не мало, — ответил Цимбал.
— Смотрите, Кухаренко! Если вы меня зарежете…
— Как из пушки! — крикнул Цимбал, не расслышав, и снова взялся за лопату.
Агент махнул рукой и, быстро мелькая пропотевшими туфлями, побежал по сходням на пристань — подгонять элеваторную бригаду. Весь осыпанный амбарной пылью, со старой мякиной в бороде, красный, возбужденный, то и дело вытирая грязным платком свой почерневший пробковый нос, он хлопал грузчиков по голым спинам, заискивающе приговаривая:
— Братцы, не подкачайте! Братцы, нажмите! С горки на горку, барин даст на водку! — И уже совсем ни к селу ни к городу, видимо окончательно желая подольститься к пролетариату, неуверенно воскликнул: — Даешь Варшаву!
Он зубами развязывал мешки и несколько раз сам, кряхтя и кашляя, брался за лопату или помогал крутить ручку транспортера.
В это время бригада трюмщиков торопливо занялась своим главным делом — устройством «зонтика». В трюме каждого парохода, превращенного во время войны в транспорт, имеются приспособления для перевозки солдат. Это доски и специальные подпорки, из которых в случае необходимости легко можно сложить два или три яруса нар, вроде того как это делается в товарных вагонах. Пока двое трюмщиков, стоя под люком, откуда продолжала все время сыпаться струя пшеницы, делали вид, что усиленно разравнивают зерно, остальные быстро стали составлять из досок второй ярус нар. Когда нары были готовы, они застелили проход между ними досками, предназначенными для первого яруса, и покрыли помост брезентом, так что в трюме оказался как бы второй пол, поднятый метра на три. Теперь трюмщики стояли на этом втором полу. Зерно продолжало сыпаться, покрывая пол. Они стояли с лопатами по щиколотку в пшенице, и никто бы не сказал, что под ними — три метра пустоты. Было такое впечатление, что трюм уже наполовину насыпан зерном. Так что когда через некоторое время агент снова заглянул в трюм, чтобы проверить, как идут дела, он не поверил своим глазам: две трети трюма уже было заполнено, и, по колено в зерне, совсем недалеко от люка стоял, гордо опираясь на лопату, Леонид Цимбал, и темный пот струился по его вдохновенному лицу.
— Ну, что вы теперь скажете, домнуле агент?
— Кухаренко, вы гений! — закричал агент.
— Не будем спорить! — с достоинством ответил Цимбал.
Он с трудом переводил дыхание. Его могучая грудь тяжело поднималась и опускалась, ноги и руки дрожали. Туляков и Свиридов, со штанами, подвернутыми выше колен, обнаженные по пояс, с рубахами, закрученными на голове в виде чалмы, закрыв глаза, сидели на зерне, прислонившись спиной к дощатой стене трюма. Остальные двое лежали лицом вниз, как убитые. Они до сих пор еще не могли прийти в себя после того страшного напряжения, с которым за несколько минут сложили из тяжелых досок второй пол.
Успех дела решала быстрота. Они торопливо выкапывали двухдюймовые доски из-под слоя зерна, волокли, поднимали, поддерживая плечами и головой. В полутьме, в тучах амбарной пыли, доски срывались с подпорок, сталкивались, падали. Их нужно было тотчас поднимать и снова вдвигать в пазы, забитые мусором. Доски были нумерованы, но в темноте невозможно было рассмотреть номера. Доски плохо складывались. Подпорки валились. Не было гвоздей, чтобы их наскоро приколотить. Свиридову прищемило пальцы, и он делал страшные усилия, чтобы не закричать. На Туликова упала подпорка и ободрала ему бок. То и дело они получали ушибы, но не чувствовали боли, подобно тому как раненые не чувствуют боли в первый момент ранения. Это было похоже на короткий ночной штурм, когда первая линия занята и немедленно нужно закрепляться, накатывая на разбитые перекрытия блиндажей новые бревна, забивая новые подпорки.
Это и вправду был маленький бой за спасение нескольких сот тонн советского зерна. Каждую минуту кто-нибудь из врагов мог заглянуть сверху в трюм, увидеть, что они делают, и тогда это была бы верная гибель. Поэтому они напрягали все свои силы, не чувствуя ни усталости, ни боли, как в бою. Теперь же, когда все было сделано, они отдыхали после нечеловеческого напряжения этого короткого, но бурного аврала, отнявшего у них все физические и душевные силы. Сверху на них продолжала сыпаться слабая струя зерна, но под ними была пустота «зонтика».
