Я буду очень рад услышать какой-нибудь совет на этот счет. Пока что мне приходит в голову лишь одно: посредник. Переговоры должен вести тот, кто действительно хочет мира, а не разгрома — и с имперской, и с вашей стороны.

Я думаю в первую очередь о Церкви. Это может вам не понравиться, но только Церкви не нужен разгром Рива. Церковь не имеет права на владение каким-либо доменом, а значит — ей не нужно освобождать на Картаго место для своих поселенцев. Любой доминатор может поддаться соблазну — а потом еще и подать это дело как справедливость. Людям иногда нужен такой самообман — поступая неправильно, уговаривать себя, что это не грех, а то и вовсе торжество добродетели. Зачем? Спросите себя. Вы именно так поступаете с гемами.

Самое плохое на этом пути — то, что ему нет конца. Катишься под гору и не можешь остановиться. Сначала скажешь себе — если это дело нужно, как его не сделать? А потом захочешь чувствовать себя хорошим и скажешь, что оно было правым. А раз уж оно правое, то почему бы его не повторить? Потому я и не хочу, чтобы Империя ступила на него. Она превратится тогда во что-то много хуже Вавилона — зачем тогда нужно было воевать и побеждать?

Ваши беды начались с того, что вы отказались признавать других своими ближними. Всех все равно невозможно любить, так будем любить тех, кто действительно близко к нам. Людей своего клана, потом — людей своего Дома, потом — людей Вавилона, а потом уж все остальных. Другие дома зашли по этой дорожке дальше вас, но вы все шли в одну сторону. Можно сказать — вам просто меньше повезло. Вы просто налетели на Райана Маэду, когда решили подобрать Сунагиси, потому что она плохо лежала, а вам нужна была база в том районе. Это же очень удобно: заключить договор со станционерами, и делать вид, что вы не знаете о том, что по этому договору планетники будут голодать. В конце концов, они вам не ближние, так? И тут появляется Райан Маэда, которому они ближние. И говорит: раз такие дела, мы поищем себе ближних в Империи. Чем дело закончилось — вы и сами знаете.

Сейчас вы разбегаетесь, чтобы прыгнуть в ту же грязь. Шедайин вам не ближние, а Инара плохо лежит, почему бы ее не подобрать. Ну ладно, допустим, вы подсчитали, сколько будет стоить кровь шедайин и ваше пиво и решили, что дело выигрышное. Не знаю, по каким правилам это подсчитывается, и знать не хочу, но допустим, что это так. Но Империи-то они ближние. Каждый новый император подтверждает договор Брайана и Ааррина. Если имперцы сейчас готовы вас разорвать — что будет после этого вашего „эбера“?

Закрытие планеты — тоже не выход. Вам не хватает технологий, вы не можете развернуть необходимое производство, вы не обходитесь без импорта оборудования из Империи. Если вы закроете планету — вы провалитесь во времена до Эбера. Такое уже бывало на некоторых планетах, вы знаете.

Несправедливость нельзя остановить, приумножая несправедливость. Если вы элиминируете гемов или закроете планету, оставив все как есть, это не спасет вас от Империи. Вы вами должны решить — будут у вас два миллиона голосов в вашу защиту или нет. Если вы элиминируете гемов, у вас их не будет. Если вы оставите гемов немыми рабами, у вас их не будет. Чтобы получить их голоса в поддержку, эти голоса вы должны им дать. Иначе не получится. Они умеют любить и они любят вас. Вы для них — ближние, хотите вы того или нет. Вы обязаны им хотя бы благодарностью — но если вы и этого долга не признаете, подумайте о своей безопасности.

Благодарю за внимание».

— Какой… оригинальный… стиль, — проговорила Бет, возвращая бумажку. Датирована эта расшифровка была вчерашним числом.

«Первое послание Дика к вавилонянам», как его наполовину в шутку называла Бет, широко разошлось по инфосети и вызвало массу толков. Обсуждения были горячими и бурными, мнения колебались в диапазоне от «Да кем этот имперский щенок, убийца и вор, себя вообразил?!» до «Слушайте, а ведь он где-то прав». Второе послание бет видела впервые.

— Да, — согласилась Ли. — «оригинальный» будет, пожалуй, самым подходящим словом. Вы, похоже, научились разбираться в оттенках смыслов.

Она забрала распечатку и вместе с другими исписанными бумагами.

— Э-э-э… не совсем, опустила глаза Бет. — Например, у слова «справедливость» есть оттенки?

— О, да. И много. Его можно записать, например, вот так: — Ли набросала два простых и изящных знака. — Читается как «коохэй». Обозначает справедливость, честность как личную и социальную добродетель. А вот эти два знака, — кисть опять клюнула тушь и зашуршала по бумаге, — читаются как «сэйги». Это та самая справедливость, которую вершат…

— А знак тот же, что и в слове «ответственность», — заметила Бет.

— Браво, — сказала Аэша Ли. — Мало кто с первого раза может запомнить и различить такой сложный знак. А если мы объединим два знака из двух слов, мы получим еще одно понимание справедливости — всеобщее равенство перед законом. Читается как «кооги». Но конечно же, это имеет смысл только для того, кто обладает чувством справедливости, — она написала еще один знак рядом со словом «сэйги». — Читается как «сэйгикан».

— Здесь тоже есть элемент «Сердце», — Бет показала пальцем и чуть-чуть размазала надпись. Синоби внимательно посмотрела на нее.

— Да. Здесь есть элемент «Сердце», — согласилась она.

— И что теперь?

— Теперь мы совершим жертвенное сожжение этих надписей, — сказала Ли, складывая все бумаги, с распечаткой вместе, в каменную чашу. — Мы медитировали над такими понятиями как «ответственность», «терпение», «долг»… А теперь пожертвуем эти размышления. Опустите сюда руку, пожалуйста, — престарелая шпионка показала на вмятину у основания, грубо повторяющую очертания ладони.

Бет выполнила ее просьбу — и почувствовала, как рука проваливается в какое-то бесцветное желе. Над чашей сомкнулось силовое поле, внутри которого что-то загудело. Бумаги пожелтели, потом почернел — а потом вспыхнул разом, очень ярко и красиво, словно взлетела стайка ало-черных бабочек. Потом они рассыпались серым пеплом и наконец — со свистом ушли в отверстие, открывшееся в дне чаши.

— Мой отец… — проговорила Бет, глядя, как письмо Дика превращается в прах, — он был справедливым человеком? В смысле личной добродетели?

— Пожалуй, так можно сказать, — согласилась Ли, — но если вести речь об элиминации гемов, то дело не только в этом. Даже к справедливой цели нельзя идти прямыми путями. Если бы программа Фаррана была принята, люди скоро возмутились бы тем, что их оставляют без надежных рабочих рук. Дома, рассчитывавшие на экспансию, схватились бы за голову. И когда они дозрели бы до понимания того, что без гемов не обойтись, но без рабовладения можно — тогда можно было бы и поднимать вопрос об освобождении. Иначе любое давление сверху воспринималось бы как прогиб под имперскую идеологию.

— Но Рихард…

— Рихард — воспитанник Бона. Подумайте об этом.

— Какой интересный урок каллиграфии… — Бет плотнее завернулась в тонкую шаль. — А можно его как-нибудь повторить?

— Отчего бы и нет? — пожала плечами Ли. — В ближайшее время я буду сильно занята, но как-нибудь мы еще встретимся здесь, в храме.

Из храма Бет направилась не домой, а в муниципалитет — узнать, как идут дела с регистрацией убежища для гемов. Заикающийся от почтения чиновник, встретивший ее, заверил, что дело движется, но санитарная комиссия не совсем довольна условиями в старой рабочей казарме Кордо.

— Что за чушь! — взвилась Бет. — Если эти помещения подходят для рабочих гемов, почему комиссия их не находит подходящими для гемов на отдыхе?

— П-помещения были найдены подходящими в-восемнадцать лет назад, — развел руками чиновник, — с тех пор там износились к-коммуникации, водопровод и к-каналзация могут быть не совсем надежны…

— Знаете что! — взорвалась Бет. — Я сильно сомневаюсь, что вы так же придирчиво проверяете коммуникации рабочих казарм.