Зеленовато-карие глаза Ройе-младшего сфокусировались. Он попытался улыбнуться.

— Ты спас мою аптечку?

Детонатор кивнул.

— И что ты мне вколол?

— Медиал.

— Это правильно. У меня сломаны ребра? Сколько?

— Пять или шесть.

— Паршиво. Там игла с трубкой… Введешь до упора… между пятым и шестым ребром подмышкой. И адреналин. Одну ампулу сейчас. Еще одну — если… не полегчает.

— Что еще?

— Еще медиал. Часа через два. Или раньше. Если мне… станет… хуже.

— Что еще?

— Больше ничего, — Пауль попробовал улыбнуться. — Ничего же нет. Можно еще… согревать… растирать конечности… давать мне… больше… питья… но это так, па… — раненого передернуло, — пал-ли-а-тив… Шок, Макс. Я или выживу… или умру.

— Ты не умрешь, — решительно сказал Детонатор. — Я видел раны и похуже.

— Но из нас двоих… — прошептал Пауль. — Тора… ка… льный хирург… именно я. И я тебе говорю: в этих условиях… либо я одолею шок… либо он меня. Где «Юрате»?

— В пяти часах ходу. Они нас подберут.

— Пять часов… — Пауль поморщился, глаза ушли под лоб. — Ну… шансы есть.

Потом он сфокусировал взгляд на Дике.

— Молись.

И закрыл глаза.

— Я попробую заснуть… если вы не против.

Анат и Акхат расходились на небе, каждое светило к своей точке зенита, и в этих широтах они неплохо прогревали воздух, но Паулю Ройе не становилось теплее, хотя его укрыли одеждой брата, а когда высохли вещи Дика и Шаны — то и ими тоже. Чтобы не сгореть на солнцах, плот накрыли пологом, и под ним было душно, жарко — но тело Пауля не могло согреться. Плот покачивался на волнах, часы ползли один на другим, и Дик молился, в первый раз за последний месяц он просто-таки дышал молитвой, Готовый отдать почти все — и Бет, и свободу леди Констанс, не говоря уж о собственной жизни, но Бог не слышал, а может, не слушал — Паулю становилось все хуже. Он начал задыхаться, а когда Детонатор проколол ему бок и дыхание выровнялось — оно оставалось неглубоким и все более редким. Шана поила его из инъектора сладкой обеззараженной водичкой, но стоило Паулю хоть немного утолить жажду, как холодный липкий пот покрывал его с ног до головы. Инъекции адреналина помогали только на короткое время, а растирание рук и ног, кажется, не помогало совсем.

Он угасал медленно, но неотвратимо, как тонул глайдер, и когда в лучах двух закатов на горизонте показалась «Юрате», Пауль был уже совершенно, полностью, безнадежно мертв.

— Упырь, — вполголоса сказала Хельга. — Как есть упырь.

Дик вцепился в поручни палубной надстройки. Его разрывало надвое при одном только взгляде на Максима Ройе. Совесть требовала возразить: люди разные и горе их проявляется по-разному, и Максим Ройе совсем не такой человек, чтобы рвать на себе волосы и одежды. Но голос обиды был громче, и он вторил словам Хельги. А еще вернее — обида у них с Хельгой была одна на двоих. Может, даже на троих, но Шана держалась в стороне и скрывала свои чувства, пожалуй, не хуже, чем Детонатор. Выучка синоби, не пропьешь и не выбьешь.

— У нас про таких говорят: порежешь — не текут ни слезы, ни кровь, — сказал Дик, глядя на широкую спину Ройе, командующего подъемом глайдера убийц.

Вообще говоря, никто из них не рыдал и не бился о палубу — ни Хельга, ни Дик, ни тем более Шана. То есть, Хельга-то поплакала, но одна, в своей каюте. Поплакала, выпила швайнехунда и пошла устраивать подъем с глубины. Дик и хотел бы заплакать — да не получалось, почти как в детстве. Может быть, Ройе тоже хотел заплакать и не мог — но почему он вел себя так, словно ни Хельга, ни Дик отношения к Паулю не имели? Словно у него тут монополия на горе, а он ею и сам пользоваться не намерен, и другим не даст?

Никто из них не заговорил о Пауле с того момента, как его тело нашло временный приют в холодильной камере. Как будто они не любили убитого — а были соучастниками преступления.

— Он… наверное хуже всех нас себя чувствует, — слова были как табачная крошка на губах. — Он просто… ну, не может, наверное…

— Он просто думает, что мы рылом не вышли, — Хельга нехорошо оскалилась. — Если ты ему скажешь то, что мне вчера сказал — так он, небось, еще и спляшет, что со мной родниться не пришлось.

Дик скрипнул зубами. Слова Хельги прозвучали весьма гнусно — но юноша не смел ее упрекнуть, потому что у него внутри звучал тот же голос. Детонатор не имеет права смотреть на нас так, будто мы и ему, и Паулю никто. Только не он. Потому что три к одному — целились именно в него, а значит, он должен чувствовать себя виноватым, мы же чувствуем! Хельга — за то, что не выжала из старого корыта больше тринадцати узлов, как ни билась, я — за то, что целиться могли и в меня…

Отсутствие Пауля в мире ощущалось как выбитый зуб. Все время хочется трогать языком и бередить это место, а если удается забыться — то при первой же попытке что-то жевать кровавая дырка о себе напомнит. Дик попытался вспомнить, как он жил, когда погибла команда «Паломника». Ведь жил как-то… Нет, тогда было иначе. Тогда все время нужно было что-то делать: прокладывать курс, обучать гемов, на ходу учиться самому… А сейчас он просто торчит на палубе и смотрит на Детонатора. А Детонатор смотрит на монитор слежения Кендры, а Кендра контролирует спуск водолазов. Наблюдение наблюдающего за наблюдающим. Дик закрыл глаза. Хотелось курить — просто чтобы занять чем-то руки и рот. Хотелось уснуть — просто чтобы ни о чем не думать.

Кендра подняла руку и показала большой палец: есть. Хельга спустилась по трапу.

— Зачалили здесь и здесь, — Кендра показала на экране. — Поднимать или для верности спустим третий трос?

Хельга, видимо, хотела ответить, но Ройе опередил ее:

— Спускаем третий. Торопиться нам некуда.

Кендра покосилась на Хельгу, и та кивнула: спускаем. Кендра взяла управляющий пульт третьей лебедки и нажала кнопку. Под тяжестью крюка трос пошел вниз, в морские пучины. Впрочем, не такие уж и пучины: вражеский глайдер затонул на глубине семнадцати метров.

— Мастер Ройе, — сухим до треска голосом сказала Хельга. — Это мой корабль, и я здесь решаю, торопимся мы или нет. Вообще-то у нас отстрелены и мотаются по волнам две секции. Вообще-то нам дали штормовое предупреждение на двадцать часов. И если вы не забыли — за вами может еще быть погоня из Киннана.

Ройе какое-то время смотрел на нее сверху вниз, потом согласился:

— Да, прошу прощения. Превысил свои полномочия. Что вы намерены предпринять?

— Если у нас не получится поднять глайдер с первой же попытки — мы поднимем только трупы.

Ройе опять какое-то время смотрел на нее, сжав челюсти, потом снова согласился:

— Резонно.

Хельга развернулась к своему лейтенанту.

— Ты слышала. Если напряжение на лебедке превысит расчетное — бросаем эту жестянку, поднимаем только трупы. И ходу отсюда: Габо уже беспокоится.

Торопясь на помощь Паулю, Хельга отделила ходовую секцию навеги от заводской и складской. Теперь они болтались в океане — огромный плот, лишенный управления и хода. Состыковать их снова было занятием трудоемким и в шторм почти невозможным, а ветер уже начинал задувать крепко.

То, что делала и чем рисковала Хельга, — было не ради Макса Ройе, но ради Пауля. Ради Детонатора она бы и пальцем лишний раз не двинула, и он ради нее, в общем, тоже. Неприязнь их была старой и взаимной. Нет, Макс, конечно, не стал бы плясать из-за того, что теперь ему не придется родниться с Хельгой. Но когда он узнал, что брат и Хельга были любовниками (Дик не сказал ничего, но Ройе все равно узнал, потому что знал весь экипаж), его это не обрадовало. Но ему волей-неволей приходилось с этим считаться: Хельга рисковала кораблем, уловом, оборудованием, потому что любила Пауля, и не меньше, чем Детонатор, хотела рассчитаться за его смерть. А для этого нужно было узнать, кто нанял убийц, а для этого — поднять и опознать их трупы — а также, по возможности, глайдер. Так что Ройе никуда не деться было от этой связи между Хельгой и братом — и, похоже, это его напрягало пусть меньше, чем смерть Пауля — но ненамного. Он был здесь один, среди чужого и отчасти враждебного окружения. Работы по подъему велись не из симпатии к нему и не из обязательства перед ним — но ради Хельги и отчасти Пауля, который многим на «Юрате» успел понравиться. Он был обязан тому, кого не сумел уберечь — и тем, кого в некоторой степени презирал.