— На каждую хитрую дырку, Агдам Никифорович, выходит, есть болт с резьбой.

Это Ольга Валентиновна «посочувствовала» Агдаму Никифоровичу, когда они собрались все вместе в кабинете Дудинскаса, чтобы подвести итоги и наметить план дальнейших действий. С главбухом или без. А Виктор Евгеньевич все его намерения сразу срезал.

Начал он с того, что зачитал заявление Агдама Никифоровича с просьбой освободить его от обязанностей. После чего вполне невинно сообщил, что, похоже, пора исполнить то, о чем они в самом начале сговорились: с уходом любого из учредителей немедленно закрываем фирму.

Тут Агдам Никифорович посмотрел на Дудинскаса с ужасом.

Фирму ведь закрывать придется главбуху, и никаким заявлением тут не спасешься — это Агдамчик сразу понял, отчего совсем сник. Снова Виктор Евгеньевич его переиграл, так вот просто показав, что к веслам на этой галере прикованы они все. И хочешь не хочешь, Агдаму Никифоровичу придется еще долго выгребать — в соответствии с трудовым законодательством. Уйти по собственному желанию главбух мог всегда, но только до того, как принято решение закрыть фирму...

Помолчали.

— Где же выход? — спросила Ольга Валентиновна.

Павлик Жуков недвижимостью никогда не владел.

Когда у него, хозяина и главного редактора одной из неформальных газет, описали имущество за долги перед государством, Петя Мальцев тут же опубликовал его портрет. Дело в том, что стоимость всей собственности Павлика Жукова составила 2,3 миллиона рублей, то есть около 3,2 доллара по рыночному курсу. «Симметрично получилось, — радовался Павлик, — 2,3 — 3,2 — это к счастью».

Несмотря на разницу в возрасте, они дружили с тех давних пор, когда Павлик бесстрашно печатал и расклеивал вместе с неформалом Ванечкой листовки Народного фронта, а потом, помогая Дудинскасу сражаться с Галковым, разносил по почтовым ящикам цветные плакаты. Он же печатал для «Артефакта» журнал «Референдум», меняя типографии быстрее, чем на них наезжали. Начал в Республике, потом в Литве, Латвии... Позднее он точно так же менял и названия своих газет, переходя из одной редакции в другую и перенося с собой «арендованную» у сотрудников оргтехнику.

Менялась при этом и власть (Орлов, Капуста, Тушкевич, Лукашонок), что не мешало Жукову ко всякой власти оставаться в отчаянных оппозиционерах.

Когда до него совсем дошла очередь и взялись за него не понарошку, то сразу же размотали хитроумный клубок его подставных фирм, посредников и «одуванчиков». Размотали Павлика в три дня.

На четвертый день приехали брать фирму, куда сходились все концы. Все, как положено, правда, дверь не вышибали, так как она была приоткрыта. Ворвались в масках, с автоматами[96].

— Всем лечь на пол! Не двигаться!

Но всех-то — один пожилой мужчина, который на пол лечь не мог, потому что сидел на корточках посреди большого стола и приседал, взмахивая локтями, вроде курицы на насесте.

Оказалось — директор. Охотно все тут же объяснил. Его наняли подписывать счета.

— Вежливые такие молодые люди, разговаривают все на мове.

Зарплату ему установили в долларах. Пятьдесят долларов в месяц. И еще десять за то, что он не только директор, но и главный бухгалтер, по совместительству. С главврачом психбольницы тоже сами договорились, что его раз в месяц будут выпускать, чтобы подписывать все бумаги и получать зарплату. На столе он сидит и приседает, потому что скучно.

— Сегодня пришел — никого нет. Хорошо, что хоть вы заглянули...

Наступил день перелома.

Последнее время они работали только мимо кассы. Паша Марухин, забросив все свои бессмысленные дела, перешел в «Артефакт», крутился, осуществлял боковые проплаты. Все деньги, приходившие на банковские счета «Артефакта», автоматически изымались — в погашение штрафных санкций. Поэтому те немногие заказы, что удавалось заполучить, приходилось оформлять на одного «подснежника», материалы закупать на другого, третий расплачивался за аренду помещения, воду, электроэнергию...

Колбасный заводик, который доходов и так не давал, продали почти задаром — лишь бы им не заниматься и не платить работникам зарплату. Не до деликатесов...

Из музея уволили почти всех, даже профессора Федорчука, оставив только Тамару Ивановну и двух рабочих во главе с Геннадием Максимовичем, привыкшим держать оборону «до лучших времен»... В городе штаты сократили почти втрое — это уже предвещало неизбежный конец, потому что уходили люди обученные, знавшие «секреты», овладевшие технологией, их сразу подхватили конкуренты. Остались только те, кто смог бы делать марку, если бы повезло. Дудинскас отчаянно сражался, понимая, что или марка, или им кранты; в самом лучшем случае придется подбирать заказы, не нужные Спецзнаку.

Зарплату тем, кто остался, Виктор Евгеньевич выплачивал «из своих», безоглядно беря в долг у каждого, кто ему еще верил.

Но вот заявляется Агдам Никифорович, почерневший, осунувшийся, даже нос поблек, утратив лиловость, и сообщает, что он произвел свой «первый в жизни» качественный анализ. И наконец, разглядел суть.

«Суть» состояла в том, что счет сравнялся. Пеня, начисляемая за непогашенные кредиты, неуплаты штрафных санкций, налогов и доначисленных налогов, пеня за просрочку всех прочих платежей сравнялась с тем, что «Артефакт» зарабатывал мимо кассы. То есть каждый день отдавать приходилось сколько, сколько всеми ухищрениями удавалось заработать.

— Пусто-пусто! — сказал Агдам Никифорович торжественно, как хлопают костяшкой домино, — Рыба! И полный пиздец, как сказал бы ваш Георгий Викторович.

Дальше упираться было абсурдом. Работали, как при коммунизме.

Это московский друг Дудинскаса, публицист Василий Селюнин, описал, а сейчас так кстати вспомнилось — про гигантский деревообрабатывающий комбинат в Сибири, который из года в год ударно производил товарную щепу, перевыполняя план. А вся его продукция шла на топку котлов.

Виктор Евгеньевич распорядился пригласить Станкова и Ольгу Валентиновну.

— Закрыть фирму нельзя. Значит, надо ее продать, — подвел он итог, когда они вошли.

— Кто ее купит?! — взорвался Агдам Никифорович. — Кому она нужна, эта ваша фирма!

— Наша, Агдам Никифорович, наша...

— Да кто за нее даст хоть ломаный грош?! — не унимался главный бухгалтер, позабыв, что он еще и финансовый директор, а значит, стратег.

Но нет, не напрасно Виктор Евгеньевич столько лет кувыркался...

Отношения его к собственности так определились, столько он уже всего понял, так выучился соображать, что недавно самому Мише Гляку пришлось обратиться к нему за практическим советом.

Испытывая некоторые финансовые затруднения, Гляк решил продать особняк за городом, почти построенный им ^в ту пору, когда все кинулись строить. Огромный домина стоял без отделки уже несколько лет среди таких же «почти построенных» чудовищ на когда-то весьма привлекательном участке (один землеотвод обошелся ему в десять тысяч «зеленых»), теперь перерытом траншеями, захламленном, замусоренном... По объявлению в газете Гляку несколько раз позвонили, но, едва услышав, что дом без отделки, раздраженно швыряли трубку.

Как избавиться от недвижимости, подсказал ему Дудинскас.

— Сначала ты должен дом достроить, — говорил Виктор Евгеньевич не без злорадства. — Это тебе обойдется тысяч в тридцать. Ну, еще тысяч пять отдашь за благоустройство. И тогда ты свободно продашь его за все тридцать пять тысяч, «почти ничего не потеряв».

По всему выходило, что Гляка кинула сама жизнь. Как и всех остальных, кто польстился на обещания: будут коммуникации, будут дороги, будет благоустройство и электрический свет. Даже магазины индивидуальным застройщикам обещали, даже автобусы в новые поселки пустить.