Дядю Яфая поддержал отец Ахмадея.

— Конечно, — сказал он, — от матери очень многое зависит…

Но его перебила Люциина мама:

— А что отцы? Почему им тоже не заняться детьми?

— Не мешайте мне высказаться! — обиделся отец Ахмадея. — Про матерей это я так, к слову. А главное, тут Яфай сказал про справедливость. Я тоже так думаю: детей нужно воспитывать строго. Помнится, мне исполнилось всего-навсего пятнадцать лет. Нужда заставила работать на складе, где солили рыбу. Соль разъедала руки, работа была тяжёлая и за неё хозяева складов платили мало. Однажды я матери сказал: «Я сбегу! Больше нет сил работать среди соли!» Мать, ничего не говоря, вынесла из другой комнаты тужурку. «Если хочешь бежать, то я тебе помогу, — сказала она. — Вот твоя одежда, убегай куда хочешь. Значит, ты растёшь трусом!» Давным-давно был этот разговор, а я до сих пор не забыл. Вот так надо разговаривать с детьми…

«А сам бьёшь Ахмадея!» — подумал я.

Тут, к моему удивлению, заговорила и моя мама. Обычно она никогда не выступала. Я съёжился, боясь, что она начнёт жаловаться на меня перед всем двором, а мне очень этого не хотелось.

— Мне чаще других приходится бывать среди детей нашего двора, — заговорила мама. — Я не согласна, что наши мальчики такие уж плохие, как говорит Магира-опай (это так Люциину маму зовут). Конечно, одни похуже, другие получше, но вообще ребята ничего… Про воспитание детей книг я не читала. Ращу сына как могу, по-рабочему. У меня он тоже начал было озорничать. Понятно, я тогда на заводе работала, а он дома оставался один. Вижу, ленится, хочет жить на всём готовом. Думаю, так дело не пойдёт! Кого я выращу? Сроду в нашей семье не было баринов. И всё это от себя, от нашей ласки, значит, идёт. Сын ждёт, пока я вернусь с завода, даже чай себе не вскипятит, пол не выметет, дров не принесёт. А он уже большой был, седьмой год шёл. Однажды вернулась с завода, разделась и легла спать. Мой Мансур удивился. «Разве, мама, не будем обедать?» — спросил он. «Устаю после работы. Нет чтобы тебе самому картошку почистить или там чай вскипятить!» — говорю ему. Боролась так с недельку. Вижу, сынок мой начал исправляться: к моему приходу пол подметён, дрова принесены, посуда чистая…

Мне под столом так приятно было, что мама меня хвалила. Я лежал и на пальцах считал, какую работу я дома выполняю.

— Мама, а ты забыла, что я сам себе стираю! — подсказал я, совершенно забыв, что нахожусь под столом с тайным заданием.

Не успел я договорить, как закричала Люциина мама:

— Караул! Под столом кто-то есть!

Все переполошились, засуетились. Даже тогда, когда убедились, что под столом нет людей, что находился там я один-одинёшенек, всё равно никак не могли успокоиться.

— Вот твой хвалёный сын! — говорила Люциина мама, вытаскивая меня за уши.

Так из-за своей глупости мне не удалось дослушать собрание. А потом ещё и от ребят попало. Я чуть-чуть не разревелся от обиды.

Но плакать у нас в семье было запрещено.

Да, в нашем доме запрещено плакать.

Моя семья состоит из двух человек — мамы и меня. Третьим был отец. Он защищал Родину на фронте и похоронен под Ржевом. На его могиле стоит красная звезда, и больше ничего. Весной на небольшом бугорке растут ландыши, а зимой ложится мягкий и пушистый снег.

Снег ложится высоко, но красную звезду видно всегда. Её никакой снег не закрывает.

Мама до сих пор считает нашу семью из трёх человек. Ей виднее.

Я хочу рассказать о своей семье. Значит, о маме.

Она у меня очень красивая. Так считают не только наши соседи, но и на заводе, где она работала более десяти лет. Я тоже считаю, что нет никого на свете красивее моей мамы.

Я готов смотреть на неё и слушать её целыми днями. Она рассказывает лучшие сказки, которые когда-либо слушал человек. Она сама придумывает сказки, и они не похожи на те, которые можно услышать от учительницы или Фатымы.

Для тех, кто не знает маму, быть может, не будут понятны её сказки. А я их люблю.

О человеке и горе она рассказывает:

— Гора может быть одинокой. Или дерево. Они не имеют ног, чтобы подойти друг к другу. Человек идёт куда хочет! Он может найти себе товарищей. Значит, человек сильнее дерева и горы. Человек от рождения добрый, — говорит она, — добрый и весёлый. Весёлый человек много думает о жизни. А жизнь любит песни и смех.

В нашем доме мы любим улыбку. Но весёлость должна вести себя благоразумно — так учит мама. Мама стоит за улыбку. Я — тоже. Она против слёз. Я — тоже.

Она хочет, чтобы я был хозяином жизни.

— Мама, а как стать хозяином? — спрашиваю я её, когда мы остаёмся одни и приходит время для сказок.

— Ты строй и паши для людей, — говорит она мне, — и немного для себя. Другие поступят так же: для людей и немного для себя. И получится, что мы все пашем и строим для всех.

Особенно часто она говорит о друзьях:

— Друг должен быть лучше тебя. А товарищ — не хуже тебя. Если не так, то ты помоги ему стать лучше Злой сам приходит. А доброго надо найти. Иногда ищешь его всю жизнь.

— Мама, — спрашиваю я её, — разве не бывает так, что ищешь, ищешь и не находишь?

— Не бывает, — отвечает она. — Добрых людей всегда больше, чем злых.

Она учит меня не делить общее добро и богатство.

— Солнце нельзя разделить, — говорит она. — Птица — часть синего неба. В нашем доме нет одного хозяина — все мы хозяева. Дари людям всё, что ты можешь: улыбку, труд, воздух и солнце.

В нашем доме принято жить для людей.

Люциина мама сегодня дежурит по двору.

— Бегать нельзя! — говорит Магира-опай, следя за мной. — И скользить по льду тоже!

Я нехотя опускаюсь на скамейку в саду. Но она и этим недовольна.

— Разве тебе нечего делать? — спрашивает она. — Иди домой, бездельничать нельзя!

— Я все уроки приготовил, — отвечаю я ей.

— Так-таки все? Наверно, что-нибудь оставил.

— Нет, не оставил, — говорю я.

— Взрослым грубить нельзя, — напоминает Магира-опай.

И я уже знаю: Магира-опай сегодня же пожалуется маме.

За нас взялись по-настоящему. Пролетела наша вольная жизнь.

Мамы приняли самые крутые меры. Теперь они сами следили за выполнением домашних заданий. Выделили двух дежурных: одну по двору, другую по школе. Не успеешь заработать двойку или тройку, как эта весть обгоняет тебя по пути домой. Если раньше за плохую отметку пожурит, бывало, мама, то сейчас каждую отметку обсуждали всем двором.

Но особенно серьёзный контроль установили за нами, мальчишками.

Сегодня, например, мне обязательно надо повидать Яшу, но это невозможно. Он сидит взаперти за двойку по английскому: мама его наказала. Раньше, бывало, крикнешь со двора или там свистнешь, и друг выглядывал в окно. А теперь кричать или свистеть нельзя: за этим строго следит Люциина мама.

Конечно, приходится приспосабливаться.

Теперь мы носим в кармане по куску разбитого зеркала. Незаметно направишь в окно зайчика — и готово! Условный сигнал принят. Друг выглянет в форточку и при первой возможности обменяется с тобой словечком.

Вот до какой жизни мы дошли!

Я дождался-таки, когда дежурная ушла домой, и тут же вызвал Яшу к форточке.

— Яшка, брось «Трёх мушкетёров»! — попросил я.

— Не могу, — отказал он. — Ахмадей взял.

Разговор на этом пришлось прервать, потому что вернулась Люциина мама.

Ахмадея тоже запрягли. Всё свободное от уроков время его заставляли работать по дому.

— Труд — самый лучший вид физкультуры, — говорил его папа, кондуктор. — Полы моешь — пояснице и животу тренировка. За стиркой мышцы рук укрепляются. Когда сходишь за хлебом или на базар за мясом, то ноги спортом занимаются. При физической работе голова отдыхает. А для носа форточку можно открыть. Благо, свежего воздуха достаточно!

Девчонкам, конечно, было легче. У них и отметки лучше. Они умели приласкаться к мамам, поэтому им жилось вольготно. Они стали полными хозяевами «Большого оркестра».