Наконец напряжение стало непереносимым и окончилось взрывом, от которого пошли многочисленные волны пульсирующего экстаза. Жар омыл и поглотил ее.

— Ты плакала? — спросил он.

Стефани почувствовала, что он приподнялся на локтях и смотрит на нее, но не открыла глаз. Ее руки все еще обвивали его шею, ноги были переплетены с его. Она чувствовала себя истощенной, почти бестелесной и не знала, сможет ли посмотреть ему в глаза. Она теряла голову в его объятиях, и это приводило ее в замешательство. Даже больше того, пугало. Никогда ничего подобного не происходило с ней раньше, и она боялась, не сделала ли она что-то неправильно. Даже несмотря на то что ощущения ее были изумительно чудесными…

— Милая, я не сделал тебе больно?

Тогда она взглянула на него, пораженная как вопросом, так и взволнованным тоном его низкого голоса. Она не знала, что его глаза могут быть такими нежными. Сердце у нее замерло, и она должна была прочистить горло, прежде чем сказать:

— Нет, ты не причинил мне боли.

Он откинул прядь волос с ее виска и ласково погладил там ее нежную кожу.

— Ты плакала, — сказал он снова.

Если бы она только плакала, подумала Стефани. Она не помнила, сколько раз умоляла его, но краска бросилась ей в лицо, и она отвела глаза.

— Я не знала, что мои чувства проявятся таким образом, — должна была признаться она, чтобы успокоить его. — Должно быть, поэтому я и плакала.

Энтони, казалось, колебался, на его лице промелькнуло выражение нерешительности. Затем он нежно поцеловал ее.

— Я знаю, о чем ты думала, когда я вернулся, но я не мог ждать. Ведь я уже так долго ждал. Даже теперь… я не хочу оставлять тебя.

Она сфокусировала взгляд на его подбородке, не в состоянии посмотреть ему в глаза. Свет лампы был ярким, и они лежали поверх покрывала, их обнаженные тела были переплетены. Она не испытывала физического дискомфорта, но… воспоминания о недавних диких мольбах и неистовой пылкой страсти совершенно смутили ее.

Ее собственное поведение было для нее тем более ошеломляющим, что оно невероятно отличалось от того, что было у нее с Льюисом. Он был одержим ею в течение первых месяцев их брака, он был нежен с ней и стремился доставить как можно больше удовольствия, даже если первым достигал чувственного удовлетворения. Но с Льюисом она никогда не теряла над собой контроль и никогда не испытывала в постели чего-то большего, чем слабое удовольствие. На этот раз ощущения были такими острыми, что граничили с безумием. Она отдавалась ему, как по требованию древнего инстинкта, всецело и с необыкновенной пылкостью. Правда, она любила Энтони так, как никого до сих пор, и Льюиса в том числе. Но осознание этого не уменьшало ее беспокойства. Безумная несдержанность заставляла ее чувствовать себя крайне беспомощной.

Нежные руки ласково легли на ее лицо. Она задержала дыхание и посмотрела в глаза Энтони.

Они слегка сузились и были так затуманены, что она не могла догадаться, о чем он думает.

И когда Энтони заговорил, его голос был низким, почти грубым, каким-то требовательным:

— Ты пытаешься спрятаться от меня. Яне позволю тебе этого, Стефани. Что случилось? Что не так?

Она не хотела отвечать, но отказывать ему в чем-либо было свыше ее сил, и она не могла даже отвести глаза в сторону, потому его взгляд не разрешал ей этого.

— Я не могла… себя сдержать, — прошептала она.

Энтони видел, как горит от смущения ее лицо, а глаза полны беспокойства и неуверенности. Вот почему она казалась такой далекой от него, несмотря на их физическую близость, она переживала из-за интенсивности своего отклика.

Он понял, что так оно и есть, и испытал чувство триумфа, зная теперь наверняка, что ни один другой мужчина не вызвал огня ее страсти. Но у него не было намерения позволить ей сдерживать себя. Он хотел уверить ее в том, что, что бы она ни чувствовала в его объятиях, что бы ни сказала или ни сделала, ничто не могло быть неправильным.

Он поцеловал ее в уголок дрожащих губ, и по движению его тела она почувствовала его возобновившееся желание.

— Ты знаешь, что ты со мной сделала? — прошептал он. — Ты свела меня с ума. Я люблю ощущения от прикосновения к твоему нежному и теплому телу и то, что наши тела так совершенно подходят друг другу. Я люблю твою страсть, твой неистовый, сладостный отклик на мои прикосновения.

Стефани ощутила его губы на своей шее и закрыла глаза, пока изумительное наслаждение начало волной подниматься внутри нее. Ее дыхание участилось, она пришла в лихорадочное возбуждение и, забыв о своем утомлении, подняла ноги и обвила ими его бедра, ее руки безостановочно скользили по напряженным мускулам его спины и плеч.

Он поднял голову, чтобы посмотреть на нее.

— Взгляни на меня, — прошептал он, когда ее глаза изумленно открылись.

Его голос стал глуше и напряженнее, каждый нерв его тела кричал от удовольствия.

— Той ночью в твоем доме… ты выглядела такой холодной, такой далекой. Бесчувственной. Это свело меня с ума. Я хотел увидеть тебя такой, как сейчас, обнаженной и горящей от страсти. Я хотел, чтобы ты сходила с ума, как схожу я, когда мои руки прикасаются к тебе. Ты такая прекрасная.

Стефани слегка постанывала, ее тело инстинктивно извивалось под ним, ногти впивались ему в спину. Отчаянные мольбы и бессвязные звуки слетали с ее губ.

Его руки гладили ее, пока ее разгоряченное тело обольщало его. Его голос побуждал ее к полной раскрепощенности, он хрипло бормотал откровенные сексуальные признания. Безостановочные движения Стефани свидетельствовали о страстном желании, которое невозможно было отрицать, и которому невозможно было сопротивляться.

Энтони застонал и запустил свои пальцы в ее густые волосы, требовательно целуя ее, его размеренные ласковые движения сменились внезапно более сильными толчками. Он чувствовал, что готов взорваться, он ничего не осознавал, кроме все сокрушающего огня и женщины, обвившейся вокруг его напряженного тела, побуждающей его удовлетворить ее неистовое желание. Он входил в нее снова и снова, едва слыша ее нежные стоны и свои собственные хриплые вскрикивания. И если бы он знал, что завершение акта будет означать его собственную смерть, он не захотел — не мог бы остановиться. Она снова плакала — он почувствовал вкус ее слез, и завершение любовной схватки заставило его содрогнуться с такой силой, которая совершенно опустошила его. Последующие часы Стефани не думала ни о чем. Она уснула в его объятиях, даже не почувствовав, как он потом накрыл ее и выключил свет. Она проснулась в темноте, его руки и губы оживили ее тело, и она отдалась ему, даже не пытаясь противостоять. Если она не кричала вслух о своей любви, то это только потому, что она была убеждена, что он не хотел бы этого.

Проснувшись во второй раз, Стефани еще до того, как открыла глаза, осознала, что она одна, и поняла, что, если он оставил ее, она не перенесет этого. Когда она все-таки открыла глаза, то увидела, что он стоит у окна. Его лицо было замкнутым, но Стефани теперь знала, что его замкнутость лишь маска. Он был обеспокоен чем-то, что заставило его подняться еще до рассвета. Живое воспоминание о нем как о любовнике глубоко запечатлелось в ее уме и теле. Он сказал, что она узнает, что значит быть порабощенной кем-то, теперь она это знала. Если такова была его цель, он мог чувствовать себя удовлетворенным, ее желание к нему было подобно гибельной страсти, неизлечимому безумию.

Если он хотел обидеть ее, более подходящего случая не нашлось бы. Несколько слов или холодное «до свидания», и она была бы уничтожена.

Не в силах притворяться, она села в постели, обняв ноги руками.

Он не повернул головы, но догадался, что она не спит. Когда он заговорил, его голос был мягким.

— Почему, Стефани?

Она промолчала, не уверенная, что поняла вопрос.

— Почему ты вышла за него замуж?

На это было нелегко ответить, но, по крайней мере, это было не «до свидания». Она глубоко вздохнула.