Серая громада замка выглядела в этот теплый сентябрьский день величественно и романтично. Красноватые плети дикого винограда взбирались вверх по массивной кладке, минуя узкие прорези окон и вплетаясь в каменное кружево архитектурного декора. Голубое небо отражалось, как в зеркале, в темной воде окружающего замок рва. Подъемный мост был опущен.

Она стояла, опершись о парапет, и смотрела на роскошные зеленые луга, залитые золотистым солнечным светом. Еще по-летнему ласковый ветерок играл тяжелыми блестящими прядями ее волос. После всего того что ей пришлось пережить в последнее время, она наслаждалась покоем и тишиной окружающей природы. И счастье переполняло ее существо.

Конечно, погода скоро изменится, станет сумрачно и сыро. Еще бы — ведь все-таки уже наступила осень. Тучи скроют солнце, и от каменных стен повеет холодом. Но это не пугало ее. Горячей любви, наполняющей ее сердце, хватит, чтобы согреть их обоих и даже…

Сильные руки нежно обняли ее сзади, и знакомые теплые губы, откинув черные, как вороново крыло, волосы, поцеловали в шею.

— Вот ты где, — раздался голос, дороже которого не было для нее на свете. — А я ищу тебя уже около получаса.

Она ничего не ответила и даже не повернула головы в его сторону, а, слегка откинувшись назад, спиной приникла к нему. И замерла, ощущая, как в унисон бьются их сердца.

— Я чувствую себя сказочной принцессой, спасенной отважным принцем из лап кровожадного чудовища, — наконец мечтательно произнесла она.

— Принцессой? Я думал, что излечил тебя от всей этой чепухи.

На этот раз она повернулась к нему, в ее серых глазах светилась безграничная нежность.

— Это не чепуха. Проблема в том, что очень молоденькие глупые девушки не имеют представления, каким должен быть их принц. Но если им повезет, очень-очень повезет, то однажды, когда они вырастут, они встретят своего единственного принца.

Он поцеловал ее, затем обнял за талию и повел обратно в замок. Хорошо, пусть он будет принцем. Он не станет больше возражать против того, чтобы она считала его таковым. Когда рядом с тобой такая женщина, как его любимая, стоит быть мужчиной ее мечты.

Мужчина, сидевший за массивным антикварным письменным столом, протянул изящную, но удивительно сильную руку к замшевому футляру, который его визитер только что положил перед ним, и достал из него тяжелое ожерелье. Свет упал на драгоценность, и в то же мгновение полдюжины камней вспыхнули зеленым огнем.

— Я говорил вам, что это нечто особенное, не так ли? Тридцать тысяч, Стивенс, и ни цента меньше.

Ничего не говоря, Энтони Стивенс достал ювелирную лупу и пристально изучил ожерелье под ярким светом настольной лампы. Его внимание привлекли шесть больших каплевидных изумрудов, обрамленных многочисленными более мелкими бриллиантами в мастерски сделанной золотой оправе. Наконец он поднял голову, посмотрел на собеседника и слегка улыбнулся.

— Тридцать тысяч, Ломакс?

Ломакс знал эту улыбку, и в его ответной улыбке почувствовалась некоторая неуверенность.

— Вы не можете сказать, что оно их не стоит.

— Позвольте спросить, — любезно поинтересовался Энтони, — сколько лет тюрьмы — десять или около того — оно стоит?

— Говорю вам, оно не украдено, — запротестовал Ломакс.

Воцарилось молчание, и обычно насмешливые глаза Энтони вмиг поскучнели, когда он посмотрел через стол на Ломакса. Наконец он сказал на редкость мягким голосом:

— Это изумруды Стерлингов.

Удивление, промелькнувшее во взгляде Ломакса, быстро сменилось пониманием.

— Черт, я и забыл, что вы можете знать их.

— Да, я их знаю.

Что-то в ровности его голоса заставило торговца быстро, даже нервно выпалить:

— Но они не украдены, клянусь в этом. Ко мне пришла… одна леди и сказала, что ей очень нужны деньги, но она не может продать ожерелье открыто. Я не спросил почему.

Энтони пристально посмотрел на замшевый футляр и спросил:

— Сколько вы ей дали за них, Ломакс?

— Это нечестный вопрос, — пробормотал тот. Он мог бы соврать, но, когда живые, проницательные глаза Стивенса встретились с его, он решил не рисковать. Несколько лет делового общения с изысканным и аристократичным Стивенсом научили его, что под внешней сдержанностью скрывается железная воля, редкостный взрывной темперамент и явная физическая сила, которые глупо было бы игнорировать. Вздохнув, Ломакс сказал:

— Десять тысяч.

— Я дам вам пятнадцать.

— Что? Но…

— Пять тысяч за беспокойство. А поскольку оно состояло в менее чем пятиминутной работе, вам не следует чувствовать себя обманутым.

— Я могу найти другого покупателя.

— Нет, не можете, — улыбнулся Энтони. — Я позабочусь об этом.

Ломакс с раздражением взглянул на него.

— Это уж точно, черт вас побери.

— Разве это не сделка?

— А у меня есть выбор?

Полчаса спустя Энтони стоял у большого окна в своем кабинете и смотрел в ночное небо. Комната позади него была пуста, посетитель ушел с пятнадцатью тысячами долларов в кармане, и замшевый футляр с дорогим ожерельем остался на письменном столе. Энтони не надо было снова смотреть на него после первого тщательного осмотра, чтобы описать в мельчайших деталях.

Изумруды Стирлинга.

Когда он впервые увидел их? Одиннадцать лет назад? Нет, двенадцать. Это было двенадцать лет назад, когда он встретил ее. Стефани Стирлинг была уже признанной красавицей и, хотя ей едва минуло шестнадцать лет, уже разбивала сердца. Смерть матери за год до этого заставила Стефани играть роль хозяйки в доме отца, и она исполняла ее с грацией и достоинством, далеко превосходившими ее возраст.

Энтони до сих пор со смущавшей его ясностью помнил, как она сидела во главе длинного обеденного стола. Она обещала стать замечательной красавицей, в ее широко раскрытых серых глазах светились ум, юмор и необычное обаяние. На ее плечи падали блестящие, цвета воронова крыла волосы, и она почти не пользовалась косметикой, а тон платья превосходно подчеркивали изумруды. Детская пухлость ее фигуры со временем исчезла, на смену ей пришли соблазнительные изгибы маленького, стройного женского тела.

Общество смотрело на нее, как на взрослую женщину, задолго до того, как она стала таковой по закону. Учитывая занятость отца, его доброту по отношению к ней и предоставляемую ей свободу, она могла бы стать избалованной и неуправляемой, как многие подростки в ее положении. Но она явно наслаждалась приемами и общественными мероприятиями, была первой ученицей в своем классе в частной школе и упорно отказывалась выходить из дома с каким-либо мужчиной, кроме своего отца, до тех пор, пока ей не исполнилось восемнадцать.

Джеймс Стирлинг ни в коей мере не был строгим отцом. Он открыто заявлял, что у дочери своя собственная жизнь. Но Стефани пользовалась далеко не всеми преимуществами своего положения. Энтони думал тогда, что под навязанной ей силами обстоятельств социальной маской скрывается врожденная робость: иногда в его обществе она казалась немного застенчивой и настороженной. Невинной, думал он. Ибо, несмотря на внешнюю уверенность в себе и лоск, она была еще очень молодой девушкой, и не однажды он видел в ее глазах почти отвращение, когда какой-либо пылкий поклонник осыпал ее комплиментами или пытался остаться с ней наедине. Она, казалось, чувствовала себя уютнее, когда воздыхатели сохраняли в общении с ней определенную сдержанность.

Устремив невидящий взгляд на ночной пейзаж за окном, Энтони беспокойно тряхнул головой, стараясь отогнать воспоминания.

Было бы все по-другому, подумал он, если бы он выбрал игру по иным правилам, если бы следовал своим инстинктам? Он хотел ее с первого раза, когда его взгляд упал на нее, но она была слишком юной, и он знал это. Два года он насыщал терзавший его внутренний голод прозаическими беседами и степенными танцами, вынуждая себя терпеливо ждать, пока она подрастет.