— Так что там насчет десяти кувшинов «хуры»? — напомнил я Сардельке об ее обещании ознакомить меня с местными сказками о прошлой жизни аборигенов.

— Так, сейчас…. Вот слушай.

Я опустился в кресло и словно локаторы развернул свои уши. Между тем Марион хорошо поставленным голосом начала читать:

— …Во время правления достопочтенного имуха Ульчи кончилась вся мука, иссохли клубни арупариса, настал голод.

Собрал умудренный старейшина мужчин и повелел самым сильным и выносливым идти на поиски пропитания. Десять квиблов покинули племя и разбрелись по всей округе в надежде спасти детей и немощных стариков от скорой смерти.

Был среди них и Хобош — маленький тщедушный парень, который решил ни в чем не уступать взрослым мужчинам. Положил он в карман пару черствых лепешек, привесил к поясу кувшин «хуры» и пошел к скалам.

Через день налетела буря. Никто не вернулся из ушедших — все погибли или пропали. Видимо, так распорядился Вершитель Судеб. Пали духом квиблы, приготовились встретить неминуемую смерть от голода.

Однако через десять дней, когда многие уже почти не держались на ногах, со стороны гор вернулся Хобош. Был он весел и здоров. Объявил Хобош, что переждал он ненастье в скалах и чудом уцелел. И еще поведал квиблам, что принес им еду, после чего показал на мешочек с маленькими кубиками, напоминавшими по виду крошки от лепешек.

Не поверили ему соплеменники, потому как были эти крохи тверды, как камень, и серы, как глина.

Воскликнул тогда Хобош: «Правду говорю вам! Накормлю всех! И пусть каждый, кто останется жив, на новый урожай отдаст мне десять кувшинов «хуры» за свое неверие».

«Зачем тебе с каждого десять кувшинов браги? — удивились квиблы. — Скиснет она».

«Не ваша печаль», — ответил Хобош.

Попросил он принести ему самую большую глиняную миску, налил в нее озерной воды и кинул в посудину кубик из мешочка. Забурлила вода, и стала та кроха на глазах изумленной толпы превращаться в огромную лепешку. И впитывала она влагу, покуда не заполнила всю миску. И каждый подходил к ней, отламывал себе кусок и насыщался.

Возрадовались тогда квиблы, и сам престарелый имух Ульчи провозгласил Хобоша старейшиной, ибо спас тот от верной смерти все племя…

— Похоже на то, как Иисус пятью хлебами и пятью рыбами накормил пять тысяч голодных. Или десять тысяч? Впрочем, не важно… «Хура»-то тут при чем? — вставил я.

Марион фыркнула и негодующе посмотрела на меня.

— Ты же знаешь, как трудно уловить все нюансы на языке квиблов. К тому же, когда я слушала этот рассказ из уст Ванавы, то не придала ему большого значения. И вообще ты меня благодарить должен за то, что я тебе помогаю!

Ох уж эти женщины. Слова им не скажи. Что, мне теперь до конца жизни ей в ноженьки кланяться? С Сорди, например, намного проще — моему сердцу значительно ближе простецкие замечания «Понял, кэп» или «Вы не правы, шеф».

— Продолжим, — взмолился я.

Девушка не стала со мной препираться и вернулась к тексту.

— Ладно, слушай дальше… Когда взошли посевы и квиблы сняли с поля урожай, имух Хобош взял от каждого дома по десять кувшинов «хуры» и слил брагу в один большой чан. Посмеялись все, видя, как неразумно поступил их новоявленный правитель, даже пожалели, что достался им в предводители глупец.

Но сказал соплеменникам Хобош: «Можете теперь приходить ко мне и брать «хуру» хоть каждый день. Всем хватит».

И приходили к нему квиблы в любой день, и всегда был полон чан свежей браги.

Возблагодарили они Вершителя Судеб за то, что послал он им мудрого вождя, и решили установить в селении глиняную статую Хобоша, дабы всегда иметь возможность лицезреть своего спасителя и защитника. Воспротивился этому Хобош, но сдался перед уговорами народа.

Долго возводили статую квиблы, и наконец памятник в десять локтей вышиной был готов. Собрались жители поселка, украсили цветущими водорослями основание монумента, стали петь гимны в честь своего молодого правителя.

Но только Хобош подошел к статуе, как качнулась она, накренилась и упала, придавив при этом молодого старейшину. Успел только крикнуть он: «Все беды ваши от вашего неверия!» И испустил дух.

Так закончились дни благоденствия, и пришла к квиблам великая скорбь. А потому с той поры нет крепче клятвы, чем слова «Клянусь десятью кувшинами хуры!». Вот в общем-то и все.

— Занятная история, — подытожил я наши с Марион полуночные чтения. — Только ясности она все же не внесла.

Однако девушка со мной не согласилась и, тряся темными, забранными в пучок волосами, с укоризной выпалила в мой адрес гневную тираду:

— Тоже мне Наблюдатель. Разве ты ничего не понял?

— А что я должен был понять? — озлобился я.

Марион расхохоталась.

— Хорошо. Скажи, как квибл скажет «Клянусь десятью кувшинами хуры!»?

— Ну, положим… Хура фер силид туад!

— Хуру фер силид туад! — спонтанно поправила меня девушка. — Не забывай про служебный падеж. Так, а теперь скажи «Дай!».

— Это что, экзамен? — с досадой произнес я, чувствуя, как краснею.

— Нет, ты ответь.

— Ладно, уж… «Уат!»

— Теперь понятно?

— Честно говоря, не очень.

— Да ведь все очень просто! Пьяный Мархун в тот вечер физически не мог правильно выговорить «силид туад», поэтому Бабуку вместо «Клянусь десятью кувшинами хуры» послышалось «Дай десять кувшинов хуры!».

Объяснение было настолько просто, что я даже не сразу в него поверил.

— По-твоему, Бабук не знает притчу о Хобоше?

Марион загадочно улыбнулась и спросила:

— А ты знаешь сказку про белого бычка?

— Откуда у квиблов быки? — в ответ усмехнулся я. — Разве что снуксы.

— Тебе — разве что снуксы, мне — разве что снуксы. Рассказать тебе сказку про белого бычка?

— Ладно, ладно. Вспомнил я эту сказку.

— И не забывай, что Бабук с приятелями тоже были навеселе, — добавила Сарделька, сладко потягиваясь. — А вообще ты бы мог сам обо всем догадаться.

— Как говорится, одна голова — хорошо, а полторы — лучше, — резюмировал я и с достоинством проследовал к выходу из отсека.

Вдогонку мне уже летел пустой пластиковый стакан.

Мой друг Вадимыч, расскажи я ему о своей недогадливости, наверняка поднял бы меня на смех. В тот момент я и сам был не в восторге от собственного скудоумия и, заметив, как Сорди в кают-компании священнодействует над регенератором, направился туда в надежде обрести поддержку и понимание.

— Как дела? — угрюмо вопросил я и присел поблизости.

Сосредоточенный взгляд Ури изучил меня с ног до головы.

— Если вы о вихревых потоках класса «Апшерон», шеф, — тут же отреагировал климатолог, — то могу вас обрадовать. Уже сегодня тучи рассеялись, и небо проясняется. Буря почти утихла. Завтра выходим из заточения.

— Это хорошо, — отрешенно вздохнул я. Но Сорди было трудно провести.

— Поцапались с Марион?

Эх, мне бы такую проницательность! Цены бы мне не было.

— У нее проблемы, — нашелся чем ответить я. — Из компьютера пропало несколько файлов. Вероятно, стерла их, приводя в порядок структуру данных, а теперь ищет виноватых.

Кивок Сорди согрел мне душу.

— Не берите в голову, кэп. Женщинам вообще свойственны перепады настроения.

Тихое шуршание регенератора на мгновение ниспослало мне непередаваемое чувство блаженства.

Еще будучи ребенком, я частенько садился дома у работающей старой стиральной машины, укутывался в потрепанный плед и на целый час погружался в мир своих детских фантазий. Увы, с годами я лишился не только воображения, но и того полного радужных надежд ощущения исключительного умиротворения, заменив его, увы, не по своей воле, на какое-то противное чувство опустошения и неопределенности.

Мягкий и мелодичный голос Сорди вывел меня из прострации:

— Не собираетесь принять душ, кэп?

— Нет, Ури. Мне еще надо покопаться в Информатории…

— Тогда я займу душевую на полчасика. Спокойной ночи!