А через несколько дней он решил, что настало время отправиться в Уайтхолл, чтобы собственными глазами взглянуть на то, что там происходило.

Сев в седло, лорд Монтгомери отправился на верховую прогулку вдоль Стрэнда, чтобы понаблюдать за обстановкой в Уайтхолле. Территория вокруг старого Савойского дворца кишела вооруженными людьми, и было ясно, что проникнуть туда почти невозможно.

Прежде чем вернуться к себе на Солсбери-Корт, Роберт зашел в лавку старьевщика в Чипсайде, где за шесть шиллингов приобрел поношенный мундир, принадлежавший когда-то лейтенанту войск парламента. Порывшись в коробах со споротыми латунными пуговицами и фестонами, нашел в одном из них потускневшие капитанские нашивки. Доставив покупки домой, Роберт основательно поработал иголкой, пришивая на мундир новые нашивки, и лишь после этого отправился спать.

На следующее утро, поморщившись, лорд Монтгомери надел вражескую форму. Но изменником себя он не чувствовал, испытывал лишь легкое нервное возбуждение, размышляя о своих дальнейших действиях.

Одевшись, Роберт прицепил к поясу шпагу, отсалютовал своему отражению в зеркале и отправился к Темзе.

В этот утренний час людей на пароме было совсем немного. Высадившись у причала старого дворца, Монтгомери деловито зашагал по присыпанной гравием дорожке, ведущей к Уайтхоллу. Встретившегося на его пути стражника он одарил таким строгим взглядом, что солдат поторопился вытянуться в струнку и отсалютовать капитану мушкетом.

Не моргнув глазом Монтгомери прошел на территорию дворца и уверенно зашагал дальше, как если бы точно знал, куда направляется. Проходя мимо группы солдат, он коротко кивнул им и продолжил свой путь. Войдя в Уайтхолл вместе с несколькими офицерами, облаченными в такие же, как у него, мундиры, Монтгомери, ориентируясь на запах, двинулся прямиком на кухню. Шум здесь из-за звона посуды и звяканья кастрюль и горшков стоял оглушительный, так что кухаркам и поварятам, чтобы услышать друг друга, приходилось перекрикиваться. Осмотревшись, Монтгомери приблизился к полной женщине в полосатом фартуке, сидевшей в стороне за столом и с аппетитом поглощавшей завтрак. Подмигнув ей, он сказал:

— Не позволите ли присесть с вами рядом?

Женщина ответила ему широкой улыбкой:

— Сделайте одолжение. — Она с восхищением окинула взглядом стройного широкоплечего офицера. — Но что привело вас на кухню, капитан?

Он наклонился к ней и вполголоса произнес:

— Инспекция.

Толстуха уставилась на него в изумлении:

— Но что вы собираетесь здесь… инспектировать? Пищу? Или, быть может, поваров?

Грейстил Монтгомери приложил палец к губам.

— Некая особа, занимающая очень высокое положение, изволила высказать определенные подозрения.

— Ах, так вот почему еда на подносе, предназначавшаяся Старому Ноллу, вернулась нетронутой… Должно быть, он решил, что мы хотим отравить его.

— Успокойтесь, моя дорогая. Пока что я не обнаружил у вас на кухне ничего подозрительного.

Женщина поджала губы.

— Очень надеюсь, капитан, что вы ничего не обнаружите и в дальнейшем. Позвольте предложить вам небольшое угощение, чтобы вы могли лично убедиться в качестве наших продуктов и блюд.

Она вскочила из-за стола и куда-то ушла. Вернулась же через несколько минут с подносом, уставленным тарелками с копченой ветчиной, яичницей и жареными почками.

— Вот, отведайте это.

Роберт с удовольствием позавтракал, после чего с улыбкой сказал:

— Мои поздравления, дорогая. У вас прекрасная кухня. А может, Старый Нолл отправил обратно свой поднос только потому, что еда успела остыть, пока ее несли к нему в кабинет?

— Нет-нет, капитан. Хотя кабинет лорда-протектора находится на третьем этаже, сержант Бромли, который носит ему еду, всегда накрывает поднос серебряной крышкой именно для того, чтобы ничего не остыло.

— Что ж, поговорю с сержантом. Но вы, дорогая, храните молчание о нашем разговоре. Никому ни слова.

Монтгомери поднялся со стула и прошел в другую кухню, поменьше. Взяв там серебряный кувшин, он наполнил его кипящей водой и поднялся с кувшином в руках на третий этаж Уайтхолла. Окинув взглядом коридор, он сразу увидел дверь, возле которой стоял охранник. На полу же у двери лежал поднос, накрытый серебряной крышкой.

Монтгомери прошел по коридору и остановился у двери. Сокрушенно покачав головой, проговорил:

— Что ж, опять не смог проглотить ни кусочка?

— Одно и то же каждый день, капитан.

Дверь неожиданно распахнулась, и Монтгомери вновь заговорил:

— Сержант Бромли, наша кухарка, чтобы не заставлять вас лишний раз бегать по лестнице, попросила меня принести вам горячей воды. Вот, возьмите…

— О, благодарю… — Бромли взял у Грейстила кувшин и мотнул головой в сторону кабинета: — У него опять разлитие желчи.

— Может быть, мне сходить за доктором, сержант?

— Нет, не стоит, — ответил Бромли. — У него уже перебывали все лондонские лекари, но легче ему не стало. Сейчас он молится… стоит на коленях уже, наверное, несколько часов. Но мне пора идти. Кажется, он зовет меня…

— На этом этаже есть отхожее место? — спросил Грейстил.

Сержант махнул рукой:

— Там, в конце коридора.

Монтгомери дошел до конца прохода, завернул за угол и, присев на ступени лестницы, стал ждать. Ему очень хотелось как следует рассмотреть Оливера Кромвеля.

Прошло около часа, и терпение Монтгомери в конце концов было вознаграждено. Услышав шарканье ног, он проворно вскочил со ступеньки и укрылся в тени лестницы. Свет, проникавший в холл из высокого стрельчатого окна, упал на человека, которого Монтгомери сразу же определил как Оливера Кромвеля. Последний болезненно сутулился, а его лицо имело нездоровый оттенок, как если бы он страдал от желтухи. Однако внимание Грейстила прежде всего привлек его взгляд. Ему не раз приходилось видеть в бою горящие глаза пуритан, считавших себя избранным орудием Господа Бога. Так вот: Оливер Кромвель обладал таким же пламенным взглядом религиозного фанатика, знающего, что умирает, но стремящегося исполнить свою миссию до конца.

В тот вечер Монтгомери долго сидел за столом в своем кабинете, пытаясь заставить себя составить рапорт генералу Джорджу Монку, как они и договорились. Ему претило помогать врагу, пусть даже этот враг мог в дальнейшем стать союзником. Наконец он заставил себя взяться за перо и написал всю правду о том, что видел и слышал в Лондоне за прошедшие несколько дней.

После этого Грейстила охватило необоримое желание написать письмо Карлу II и сообщить, что Кромвель опасно болен. Он хотел, чтобы король знал о том, что жители Лондона устали от пуританской диктатуры, а некоторые из них даже высказывались в пользу восстановления монархии. Но, поразмыслив, он решил, что с письмом королю спешить не следует, чтобы не внушать ему, возможно, ложные надежды.

Внимательно перечитав письмо, написанное Монку, он запечатал его и запер в ящике стола. После чего поднялся на ноги и долго расхаживал по комнате, обдумывая свои дальнейшие действия.

Велвет рассматривала свое отражение в зеркале. Хотя большинство молодых женщин ее круга сказали бы, что серенькое суконное платьице с белым воротничком и манжетами ее простит, она все равно чувствовала себя почти счастливой. Ведь платье было совершенно новым и прекрасно на ней сидело.

Взяв с туалетного столика серебряную щетку для волос, Велвет тщательно расчесала свои золотистые волосы, после чего надела белоснежный льняной чепец и сбежала по лестнице в столовую. Там ее уже дожидалась Кристин, не любившая завтракать в одиночестве.

— Доброе утро, дорогая! Ты чудесно выглядишь! — воскликнула пожилая графиня. Внимательно посмотрев на девушку, она продолжала: — Велвет, у тебя удивительный цвет лица. Ты как будто вся светишься изнутри. В чем твой секрет?

Девушка вспыхнула и в смущении пробормотала:

— Простоя пользуюсь холодной водой для умывания, вот и все. Правда, мама говорила мне, что для кожи хорош глицерин с добавлением розовой воды. Но ничего этого у меня нет, хотя я и не прочь попробовать.