И Саша вновь взглянул на лежащий у него на ладони бриллиант с гадливостью, словно на вырванный змеиный глаз в запекшейся крови. И показались ему все только что промелькнувшие видения такими детскими, мелкими и суетными, что стыд и ненависть к себе скрутили душу в жгут, будто комок сырого белья.
«Париж, говоришь… — криво улыбнулся он и сжал кулак так, что побелели костяшки, а камень уже не змеиным глазом, а змеиным зубом впился в ладонь. — Дом в центре…»
Он вернулся обратно и приблизился к сидящему на прежнем месте нищему.
— Где ноги потерял, братец?
— Под Хайбером-горой, ваше благородие! — разом преобразился тот, даже на несуществующие ноги подняться попытался, видно, не привык еще к убожеству своему. — Накрыли горцы нашу роту с минометов — только клочья полетели! Семерых сразу убило, а уж поранило — ужасть! Мне вон обе ноги — в кашу. Больно — жуть! Думал: сразу помру, ан нет — не идет Костлявая. Ну, я автомат чей-то подгреб — мой-то осколками покорежило да пару пальцев при этом снесло — во, глянь! — инвалид продемонстрировал левую кисть, и вправду напоминающую рачью клешню. — И давай супостата поливать. Загнусь, грю, да чучмеков этих с собой хоть парочку, да заберу… А дальше не помню. Очнулся вон уж в госпитале, на койке. Хвать ноги, а их нету… Ну все, думаю: п… прощения просим, ваше благородие… Конец, в общем, тебе, Васятка — и отвоевался ты, и землю-матушку отпахал… А уж потом енерал какой-то припожаловал с цельной свитой, крест мне на грудь пришпилил, стакан водки поднес да речь сказал. Что герой я, мол, что царь-государь мной гордится…
— А сам-то откуда? — перебил Александр словоохотливого инвалида: как-то неловко ему было рядом с ним, безногим, целому и здоровому… почти. А про то дело на Хайберском перевале он помнил: еще Еланцев рассказывал.
— Откуда? — округлил и без того большие глаза солдат. — Так ведь пскопские мы! Аккурат из-под Гдова! Домой добрался, а родня…
— Почти земляк.
— А вы откель будете, ваше благородие?
— Новгородский я, солдат.
— Во! И взаправду земляки! Ну, тесна Рассея-матушка!
— Держи, земляк. — Александр нагнулся и положил в нищенскую миску бархатный мешочек. — Справь себе протезы и не позорь награду.
— Так ведь, ваше благородие, — невесело рассмеялся инвалид, нагибаясь над миской, чтобы разглядеть, чем это его осчастливил офицер, и подгребая багровый комочек клешнявой рукой. — Народ говорит: от сумы да от тюрьмы — не зарекайся!.. А что это за цацка? Дорогая, чай?..
Но странного щедрого поручика рядом уже не было…
* * *
— Ну что за гад этот Коротевич!..
Саша стоял на ступенях «Невского Коммерческого Банка», вертя в руках так и эдак цветную бумажку, врученную ему генералом перед расставанием.
— Да вы что? — изумился банковский кассир (между прочим, третий по счету — первые два, один из которых, к слову сказать, был очень симпатичной девушкой, только хлопали глазами, изучая никогда не виданную доселе бумагу), выслушав версию генерала Коротевича в изложении поручика. — Это же чек ПОЛЕВОГО казначейства!
— Ну и что? — Бежецкий уже уверился, что денег ему не получить, но не желал сдаваться.
— А то, что он действует лишь в пределах театра боевых действий. Понимаете, эти чеки специально предназначаются для того, чтобы не держать наличные в непосредственной близости от фронта, где они могут попасть в руки врага.
Справедливости ради нужно заметить, что речь эту сутулый очкарик, наверняка близко не стоявший к воинской службе, держал перед офицером, лишь основательно покопавшись в толстенном справочнике, извлеченном из банковских глубин, и проведя ряд консультаций по телефону с кем-то невидимым, но, несомненно, очень компетентным. За это время томящийся перед конторкой поручик успел изучить все рекламные буклеты и изрисовать рожицами и виселицами с повешенными на них генералами целую стопку каких-то бланков.
— И?
— И получить по ним деньги можно лишь в пределах действия выписавшего их казначейства. А кроме того, ваш чек снабжен не казначейской печатью установленного образца, а всего лишь печатью какого-то ведомства. Сейчас… Тут смазано… — Кассир вооружился огромной лупой и прочел по складам: «Полевое интендантство…» непонятно… Да, «город Хорог». Вы служили в Хороге?
— Нет, несколько дальше… — буркнул Саша, забирая никчемный образчик чиновной жадности, которой конца и краю в России-матушке не предвиделось. — Честь имею…
Конечно, не так уж и велика была сумма на чеке, но и не мала. И вот теперь он стоял на ступенях банка без гроша в кармане, разрываясь между желанием скомкать чек и швырнуть его в мусорную урну или отнести в военную прокуратуру вместе с жалобой на произвол Коротевича. В битве злости и жажды справедливости победил сарказм: поручик аккуратно припрятал бумажку, пообещав себе повесить в рамочке на стенку своего будущего рабочего кабинета, дабы напоминал о юношеской глупости и доверчивости до седых волос.
Увы, факт оставался фактом: Саша вернулся домой, а в кармане у него не было и ломаного гроша. Можно было, правда, заглянуть в фамильный особняк Бежецких: дворецкий Иоганныч, знавший «младшего барина» с пеленок, конечно, без звука выдал бы требуемую сумму, но возвращаться домой вот так, нищим, тем более — начинать гражданскую жизнь с долгов, пусть и перед родителями, молодому человеку претило. Лучше уж до штаба добраться на трамвае зайцем (вряд ли кто потребует билет у офицера), а до дома потом — на перекладных: слава Всевышнему, дорожное предписание было подлинным и действовало пока без осечки…
— Ба-а-а! Кого я вижу! — раздалось рядом, и Саша, вздрогнув от неожиданности, завертел головой. — Сам блистательный покоритель Памира и Гиндукуша! Или уж сразу Гималаев? Сашка, черт тебя подери!
К поребрику тротуара приткнулась дорогая сверкающая машина, из открытой двери которой высовывалась знакомая физиономия.
— Фон Тальберг? — Поручик не верил собственным глазам. — Карлуша? Откуда? Ты же вроде бы должен…
— Да и ты, Бежецкий, тоже должен быть далеко! — выбрался наконец из-за руля барон, кидаясь в распростертые объятия старого приятеля. — Где-то там, на Востоке…
— Как я рад, Карлуша!
— А я-то как рад! Я не могу, Саша! Право, я сейчас зарыдаю!
— О-о! Да ты уже поручик, — отстранился Бежецкий, чтобы рассмотреть погоны товарища. — Как это тебе удалось?
— Долгая история, — смутился честный фон Тальберг, отводя глаза. — Родня подсуетилась, то да се… Словом, я теперь адъютант генерала… А ты-то как? — сменил он тему. — Какими судьбами в столице? Служба? А что это вид у тебя такой? Заморенный, что ли… Прости, если обидел ненароком.
— Это еще более долгая история, — рассмеялся наш герой. — Вот, вернулся…
И внезапно ему стало так стыдно, так невыносимо признаться товарищу по учебе, одному из тех, с которыми еще недавно строил наполеоновские планы, в своем решении оставить службу, что он смешался и принялся мямлить:
— Вот… понимаешь… за новым назначением… такое дело получается… Ты ведь за рулем? — нашелся он. — Не подбросишь меня?
— Мое авто к вашим услугам, мон женераль! — картинно распахнул дверь «Даймлера» барон. — Кстати, расстегнись — у меня в салоне жарко, как в Африке. Ты же помнишь, Бежецкий, какой я мерзляк? Немец-перец-колбаса, помнишь, а?
— Конечно! Карл у Клары украл кораллы…
— Ага! А толстяка Ардабьева помнишь?
— Он-то хоть в адъютанты не собрался?
— Да ты что! Делает карьеру в своем Екатеринбурге!
— А Володька?
— В Варшаве! Танцует мазурки с паненками и через день стреляется на дуэлях с панами.
— А помнишь?..
— Нет, а ты помнишь?..
Друзья, перебивая друг друга, вспоминали однокашников, хохотали над старыми, теперь казавшимися милыми до умопомрачения шутками, смаковали прозвища товарищей и преподавателей. Карл все время порывался зарыдать, тем не менее цепко держась за руль и педантично, по-немецки следуя всем тонкостям Дорожного Уложения. Казалось, что училище было давным-давно, лет двадцать назад, а они сами тогда, с высоты нынешних зрелых лет — совсем сопливыми мальчишками. А прошел-то всего лишь какой-то год с небольшим…
