Однако если я не могла видеть Короля и принцев, то каждый день видела тех, кто видел их вблизи; лучи Солнца еще не падали на меня, зато отражались на лицах моих знатных друзей. И первой, кого озарило это сияние, была моя подруга Бон д'Эдикур.

За несколько месяцев до свадьбы госпожа д'Альбре повезла свою племянницу в Сен-Жермен, где ее прелести не остались незамеченными. Даже молодой Король проявил к ней интерес и, как говорили, некоторое время колебался между нею и мадемуазель де Лавальер, его тогдашней любовницей. Маршальша, разумеется, ничего не заметила, однако знакомые посоветовали ей не оставлять юную особу при Дворе слишком долго, дабы не подвергать опасности ее честь. Вняв этим предупреждениям, госпожа д'Альбре спешно увезла свою подопечную в Париж, под предлогом болезни маршала. Найдя господина д'Альбре в добром здравии и узнав причину сей вымышленной хвори, мадемуазель де Понс не скрыла от меня своей досады.

— Ах, Франсуаза, ведь Король — не просто Король, но еще и самый красивый мужчина на свете!

— Я знаю, что он несказанно прекрасен, — отвечала я, мне довелось видеть его с балкона, шесть лет назад, когда он въезжал в Париж.

— Он больше чем прекрасен, — сказала она, всхлипывая, уверяю вас, он так хорош собою…

Тут я решила проявить некоторую строгость.

— Верно, он хорош собою, мадемуазель, но не забывайте, что он женат. Надеюсь, вы не собираетесь стать его любовницей?

— О, Франсуаза, что вы понимаете! Быть любовницею Короля вовсе не то, что иметь связь с обыкновенным человеком! — восклицала она, прижимая кулачки к щекам. — А я упустила такой случай по вине этой дуры-маршальши, которая только и мечтает, как бы толкнуть меня в объятия своего супруга!..

Во все последующие недели я непрестанно слушала рассказы о Короле, о его вкусах и предпочтениях: Король терпеть не может духов, Король обожает танцы, Король предпочитает сосать пастилки с ванилью, Король никогда не носит парика, Король играет на гитаре, Король любит плотно закусить среди ночи, Король обожает клубнику, Королю нравится играть в комедиях, Король говорит по-испански, Король любит блондинок, Король любит брюнеток, Король любит рыжих, Король любит герцогинь, Король любит горничных… и дочь своего садовника.

Но тщетно моя сумасбродная подружка, так много узнавшая о Короле в свой первый приезд ко Двору, возвращалась туда после свадьбы, — место было уже занято. Теперь наступил черед госпожи де Монтеспан просвещать меня на тот же предмет.

Она презирала меня за скромное происхождение, я не слишком любила ее за высокомерие, но в остальном мы прекрасно ладили: она так гордилась своим умом, что не могла устоять против тех, кто восхищался им. Благодаря ей я узнала множество тайн из дворцовой жизни в Сен-Жермене и Тюильри: «Королева не ложится спать, пока не придет Король. Верите ли, несмотря на все свои похождения, он всегда проводит с нею ночи! Моя обязанность — развлекать Ее Величество чуть ли не до утра, пока не пожалует Король… Признаюсь, это большая докука, — Королева глупа до крайности. И вдобавок добродетельна, как монахиня-кармелитка, притом, испанская кармелитка! Однако Королю нравится испытывать эту добродетельность своими любовными причудами. На самом деле, его привлекают почти все женщины, кроме собственной супруги… и меня, разумеется!» — с улыбкой добавляла она. — К счастью, Королева привязана ко мне и почти не отпускает от себя; пока мы ждем Короля, я насмехаюсь над мадемуазель де Лавальер, а она с восторгом слушает. Ей очень понравилась моя последняя эпиграмма:

А поскольку людям ничто так не нравится, как осмеивать героев дня, заглушая низкими издевками свою зависть к баловням Судьбы, общество бурно аплодировало подобным инвективам.

18 июля 1668 года медленный путь к возвышению, на который я, почти неведомо для себя, вступила в четырнадцатилетнем возрасте, ознаменовался в глазах света первым большим успехом: я была представлена ко Двору. Тут только я поняла, насколько далеко ушла от Ниорской тюрьмы, где родилась. Мне было 32 года и я танцевала на балу моего Короля.

Король только что победоносно завершил свою первую военную кампанию[38]. По мирному договору, заключенному в Экс-ан-Шапель, он получил одиннадцать городов-крепостей во Фландрии и большую территорию вокруг них. Не пожелав ограничиться сим триумфом, он уложил к себе в постель прекраснейшую из фрейлин Королевы, кузину моего маршала, Франсуазу-Атенаис де Монтеспан, и решил отметить свою двойную победу, политическую и любовную, пышным празднеством, которое должно было затмить блеском «Услады Волшебного острова», праздник пятилетней давности, устроенный тогда в честь робкой простушки Лавальер, Торжество это проходило в Версале: хотя Король жил и в Сен-Жермене и в Тюильри, он все больше любил свой маленький охотничий замок в Версале, который постоянно украшал и достраивал.

Итак, в Версале Король «освятил» одновременно и свою новую любовницу и свое превосходство над властителями Европы. Одних только дам на праздник было приглашено около трехсот. Мне повезло оказаться в числе так называемых «прочих» гостей за добрые услуги, которые в течение трех лет я оказывала госпоже д'Эдикур, а также из доброго отношения ко мне блистательной Атенаис; ее новое положение уже не позволяло мне видеть ее в свете, однако она, как мне донесли, соблаговолила вспомнить о наших послеобеденных беседах на улице Паве и о моем остроумии.

«Большой королевский дивертисмент» был достоин пера лучшего из писателей. Для начала зрителям представили забавную комедию Мольера; спектакль проходил под куполом из зеленой листвы, в павильоне, затянутом роскошными шпалерами и освещенной тридцатью двумя хрустальными люстрами. Симфония Батиста Люлли перемежала своими восхитительными мелодиями акты комедии; музыканты были невидимы, и казалось, будто музыка льется прямо с неба. После спектакля дамы, в сопровождении двадцати четырех скрипачей и десятков гобоистов королевского оркестра проследовали в другой павильон, с расписанным позолоченным потолком и также украшенный зелеными ветвями; там их ждал праздничный стол.

На высоких серебряных консолях ярко горели канделябры с сотнями белых восковых свечей. Цветочные гирлянды обвивали карниз, уставленный фарфоровыми вазами и хрустальными шарами. В центре залы возвышалась «гора Парнас», с вершины которой шумно сбегали четыре реки; по углам стояли мраморные раковины, также извергавшие потоки воды. Неизвестно, что было прекраснее — яркие диковинные цветы, разбросанные по серебряным столам, или разноцветные платья дам, составлявшие такую пеструю палитру, какой позавидовал бы любой художник, жемчужины, блестевшие на шеях герцогинь, или те, коими пенились прохладные каскады; и кто знает, что опьяняло сильнее — эльзасские вина в наших бокалах или ароматы мускуса и майорана, исходившие от роскошных кружев.

— Не правда ли, это празднество — великолепный «Te Deum»[39]? — спросила меня маркиза д'Эдикур.

— Дорогая моя, я отвечу вам словами госпожи Корнуэлл, что «Te Deum» великих государей нередко превращается в «De profundis»[40] для их подданных.

Говоря это, я думала о горе моей бедняжки Нанон Бальбьен, чей младший брат, взятый в армию, погиб во Фландрии во славу Короля; не забывала я также и о маркизе де Монтеспане, растоптанном и униженном; его кузина, герцогиня д'Альбре, подробно рассказала мне о безумных выходках маркиза: узнав о падении своей жены, он надел по ней траур и приказал сделать повыше дверные проемы у себя в доме — чтобы в них проходили рога. Нужно признать, сильные мира сего легко и бездушно предают забвению тех, кого уничтожили. «Мой муж, моя собачка и мой попугай развлекают толпу», — обронила маркиза; Король, со своей стороны, с удовольствием аплодировал плоским дифирамбам, которые Мольер и Бенсерад вынесли в тот вечер на сцену, дабы оправдать содеянное: «В том, чтобы поделиться с Юпитером, нет никакого бесчестья…»[41]