— Вы хотите, чтоб мы вас защищали? — понял Дунгаф, удивленно поднимая взгляд на собеседника.

— Вы можете, — Ю-Лдхат-И указал взглядом на мечи юношей. — Вы сильные.

— Э-э-э… А с чего вы взяли, что мы сильные?

— Условия? — прервал Ральдерик приготовившегося было скромничать ирольца.

— Мы вас кормим. Хорошо кормим. У вадразов много еды, и они умеют готовить, — принялся перечислять собеседник, зачем-то ехидно прищурившись. — Мы даже можем найти для вас дом на путь. Бесплатно. А вы охраняете нас, наших коров, наши дома. Не позволяете нас обижать. Ну, так как?

Герцог нахмурил лоб и задумался. Гудрон с Дунгафом обменялись вопросительными взглядами и пришли к выводу, что лично они не имели ничего против. Вадраз молча ждал ответа, теребя в руках какую-то веревочку с бусинами.

— А вы уверены, что вам с нами по пути? — поинтересовался гендевец.

— О, ну да! — кивнул Ю-Лдхат-И. — Вадразам все равно, куда идти. Если нам с вами не по пути, мы просто изменим свой путь и пойдем по вашему. Разницы нет.

— Как все просто… — буркнул себе под нос иролец.

— Договорились, — сдержанно кивнул дворянин.

— Сделка, — улыбнулся вадраз, касаясь указательным пальцем подбородка.

Когда предводитель народа удалился куда-то по делам управления племенем, путникам удалось спокойно поговорить.

— Странный он какой-то, — поделился впечатлением о собеседнике Гудрон. — Я сначала даже подумал, что он не вполне нормален.

— Ну-у-у… — Дунгаф выпустил колечко дыма. — Ю-Лдхат-И весьма своеобразен и, я бы даже сказал, эксцентричен, но он далеко не дурак. Не заблуждайся на его счет. Будь он дураком, вождем вадразов был бы кто-нибудь другой.

Ральдерик окинул взглядом многочисленные повозки, фургончики, скот и снующих между ними людей.

— Дунгаф, — позвал он гнома, не оборачиваясь к своим спутникам. — Надевай доспехи. Я хочу, чтоб ты их не снимал до конца пути. И еще возьми Герань.

— Зачем? — удивился тот, вынимая трубку изо рта.

— Я буду ехать в начале каравана, — не стал отвечать гному герцог. — Гудрон, ты едешь в конце, на случай нападения сзади. Дунгаф — в середине.

— А Филара?

— Филара — в каком-нибудь фургончике. Неужели не понятно?!

— Понятно, — обиженно буркнул кузнец.

— Герань — самый низкий из наших коней, тебе на нем будет удобней, чем на Неветерке, — снизошел до пояснения гендевец. — К тому же, он быстрее. Так что ты сможешь подоспеть на помощь любому из нас в случае опасности либо спереди, либо сзади. Вопросы?

Вопросов не было. Пререкаться с Ральдериком, когда он был в таком состоянии, никому не хотелось. Они разыскали Ю-Лдхат-И и попросили у него «дом на путь», где можно было скинуть мешавшие вещи и поселить девушку. Тот пообещал что-нибудь придумать и снова куда-то делся. Обед прошел в суматохе. Путники ходили как неприкаянные. Никому уже не было до них дела, вадразы мирно занимались хозяйством. Их, как и обещали, накормили, но дальше «сторожа» были предоставлены самим себе. Судя по всему, племя никуда не торопилось и было настроено на то, чтоб провести на этом месте целый день. Гендевца это, должно быть, ужасно раздражало и злило. Общая неорганизованность, неопределенность и спонтанность нервировали даже обычно спокойного, как удав, Дунгафа. Однако товарищи прекрасно понимали, что пытаться повлиять на целое племя, тем более настолько дорожившее душевным спокойствием, — пустая трата времени, дело совершенно глупое и бесполезное, а главное — чреватое тем, что, проснувшись утром, можно обнаружить себя лежащими в чистом поле, потому что ночью вадразы снялись и уехали от вас прочь. Так что им не оставалось ничего иного, кроме как мрачно сидеть на собственных сумках, позволяя лошадям попастись без поклажи, раз уж предоставилась такая возможность, и терпеливо ждать, когда же, наконец, о них вспомнят.

К тому времени, как наступил вечер, они успели окончательно вымотаться от безделья и возненавидеть беспечное племя. Вадразы зажгли костры, и их свет немного разгонял осенние сумерки. Народу стало заметно меньше: большая часть людей разошлась по своим фургончикам. Матери укладывали детей спать. Возле одного из костров сидела на бревнышке и терзала струны Филара. Остальная часть отряда решила составить ей компанию и разместилась рядом с девушкой. Несмотря на то, что была лишь ранняя осень, а вокруг простирались достаточно южные земли, вечер выдался прохладным. И если пламя костра грело лица, руки и колени, то спинам было, мягко говоря, не жарко. Гудрон встал и принес всем теплые плащи. Было слышно, как стрекотали кузнечики. Их оглушительный хор буквально сотрясал воздух, смешивался с фырканьем коней, мычанием коров, приглушенными звуками бесед, а также с неуверенным перебором струн. Филара мучительно подбирала мелодию, которая, по ее мнению, должна была лучше всего подходить великой песне, зревшей в ее голове. Несмотря на то что девушка придумала уже столько куплетов, что лишь фанатик мог их все запомнить, она до сих пор не исполнила ни одного, предпочитая пока держать их в тайне.

На противоположном конце костра сидела молчаливая грузная старушка. Седые волосы собирались на затылке в куцый хвостик, а несколько выбившихся прядей были заправлены за уши или непослушно висели вдоль висков. Ее лицо покрывала густая сеть мелких и глубоких морщин, пара дополнительных подбородков эффектно драпировалась на груди, из ушей и ноздрей торчало по пучку белых кучерявых волос. Женщина была одета в простое закрытое темно-коричневое платье до пят. Во рту она держала немыслимых размеров резную курительную трубку, подпирая ее ладонью, облокотившись о колено, и задумчиво дымила, глядя на пламя из-под полуприкрытых век. Сначала Гудрон с Дунгафом чувствовали себя несколько неуютно в подобном обществе (Филаре с Ральдериком, казалось, было совершенно все равно), но потом, поняв, что старушке до них нет никакого дела, они расслабились и тоже перестали обращать на нее внимание. Говорить никому не хотелось. Девушка закусила губу и взяла очередной аккорд, раздумывая над возможным продолжением мелодии. Получившийся результат ее не удовлетворил, и, недовольно побарабанив пальцами по деревянному боку инструмента с неизвестным названием, она раздраженно дернула головой.

— Спой свою песню, красавица, — сказала вдруг старушка, которую все присутствующие считали спящей.

От неожиданности кузнец вздрогнул, начавшая было подбираться к нему дрема мгновенно слетела. Филара серьезно покачала головой и, обняв гриф, тихо сказала:

— Она еще не готова. Сначала я ее допишу, и уж только потом буду петь…

— Ты спой, спой, — женщина выпустила изо рта такое облако дыма, какое Дунгафу и не снилось. — То, что не дописано, я могу помочь сочинить. Я ведь много песен знаю. Даже и не счесть сколько…

— Спасибо, но вы не сможете мне помочь, — девушка оперлась щекой на инструмент и грустно вздохнула. — Вы ведь его не знали…

Гудрон от удивления на миг лишился дара речи: СТОЛЬКО Филара не разговаривала уже больше недели, несмотря на все его бесчисленные попытки ее растормошить. А эта отталкивающего вида старуха одной фразой сумела достичь того, чего не смогли сделать кузнец с гномом, вместе взятые. Женщина ничего не сказала, лишь задумчиво затянулась и снова выпустила столб сизого дыма. Девушка опять принялась наигрывать.

Ситуация с фургончиком для путников была все такой же нерешенной. Дунгафа начало клонить в сон. В доспехах было очень неудобно и неуютно, но спорить с мрачным Ральдериком ему не хотелось. На небе вспыхнули звезды. Гомон в лагере почти совсем затих. Костер начинал затухать. Вставать за дровами никому не хотелось (тем более что никто не знал, где у вадразов они хранились). Старушка, уже полускрытая от соседей по костру маревом табачного дыма, клубившегося вокруг нее, пошарила рукой в кармане и что-то швырнула на красные угли. Полыхнуло зеленым. Ниоткуда возникший столб пламени, резко и громко выстреливший вверх, не оставил равнодушным даже герцога. Встав с земли через какое-то время и отряхнув одежду от сухих травинок и прочего мусора, прилипшего к спинам во время непредвиденного падения назад, друзья с опаской посмотрели на вновь полностью ушедшую в свою вредную привычку бабушку и, немного посомневавшись, сели обратно. Костер снова стал нормального цвета и весело потрескивал несуществующими дровами, разгоняя своим жаром промозглость этой ночи. Четыре пары глаз уставились на отрешившуюся от мира старуху. Даже сочинительство было на время заброшено. Однако, убедившись, что ничего, кроме молчаливого загрязнения окружающей среды, женщина в ближайшее время делать не собиралась, путники снова вернулись к своим мыслям и занятиям.