Таис относилась к Кратеру с симпатией, хотя по личностным качествам они были далеки друг от друга и вряд ли могли стать близкими друзьями. Кратер и Александр дружили с ранней юности, однако Кратер никогда не входил в число соматофилаксов — семи личных охранников Александра, его главнейших приближенных. Таис много общалась с гетайрами, вела себя ровно и дружелюбно со всеми, но никогда не вникала и, конечно, не вмешивалась ни в какие интриги, царившие в их среде. Лучшее средство спастись от интриг — вовсе о них не знать. Но и от нее не укрылась вражда между Кратером и Гефестионом. О ней знали все.
Александр часто повторял, что Гефестион — друг Александра, а Кратер — друг царя, показывая, что у каждого своя роль и соперничеству нет места. Однажды в Индии ссора между ними дошла до того, что они схватились за оружие. Царь объявил обоим, что если подобное повторится, зачинщику не сносить головы, несмотря на любовь царя к обоим. (Птолемей считал, что Гефестион в конце концов «сожрет» Кратера, и тот факт, что Александр отправил его другой дорогой, удалил от себя, намекало на подспудно проделанную Гефестионом работу.) После этой ссоры тайные враги при царе вели себя вежливо, и человек посторонний ни за что бы не догадался, какие страсти кипят в их груди. Но от проницательных глаз Таис не укрывалось, как деревенело лицо Гефестиона, когда Александр обнимал Кратера и их русые головы прижимались друг к другу. Она представляла, как шевелится змея ревности в сердце Гефестиона, как отключает разум желание быть единственным обнимаемым. Это негативная, черная, эгоистическая сторона любви. Ничего не бывает без оборотной стороны.
Кратер, узнав Таис поближе, понял, что с ее стороны нет никакой предвзятости к нему как нет прогефестионовых настроений. Через пару дней с его губ слетел первый комплимент:
— Ты напоминаешь мне мою жену.
— Филу? Чем же я похожа на благородную дочь Антипатра? — Таис вскинула ресницы и улыбнулась. (Птолемей и Кратер были женаты на сестрах. Почти все в македонской верхушке были крепко связаны между собой узами брака или родства.)
— Она очень умная женщина, дипломатка — не я!
Кратер был действительно больше воином, чем царедворцем. Во всех вопросах военного дела он разбирался отлично и подходил к ним неординарно. Таис поняла, о чем Александр беседовал с ним часами, ведь армия и война интересовали царя больше всего на свете. Сейчас же часами беседовали они. Таис хотелось говорить об Александре. Заодно у нее появилась возможность пополнить свои знания в военных вопросах и увидеть гениальность Александра-полководца еще и глазами Кратера. Александр не любил говорить с Таис о «делах», считая, что ей не стоит забивать голову подобными вещами. У них хватало своих тем для обсуждения. Приходя к ней, Александр настраивался только на нее, а все остальные заботы старался оставлять за порогом ее дома, не желал тратить драгоценное время не по назначению. Его вечное: «Давай я буду думать о плохом, а ты о хорошем».
Таис с улыбкой вспоминала времена, когда не могла отличить гипасписта от петзетайра, не знала, в чем заключается их боевая задача в строю бронированной, ощитиненной сариссами фаланги. Неудивительно, что враги приходили в ужас и бежали уже от одного устрашающего вида фаланги[46]. Птолемей — ее основной консультант, в свое время подшучивал над ее расспросами: «Ты что, в армию вступить собралась? В качестве кого?» Сейчас по цвету плащей и изображениям на щитах Таис без труда определяла, к какому подразделению относится тот или иной солдат, по штандартам узнавала, перед чьим лагерем она находится, и где будут расположены штаб, кухня, склад, лазарет, различала все сигналы трубы, барабанов или флейт. Знала, какая машина и для чего применяется при осаде, какую роль играют агриане, пэоны, «бегуны», почему появились конные пехотинцы и лучники. Но по-прежнему для нее оставалось загадкой, какая сила несет конницу на выставленные копья вражеской пехоты, как не боятся кони и люди? Вернее, она знала, что они боятся, но как они преодолевают свой страх?
Кратер, открыв в Таис заинтересованную слушательницу, рассказывал ей о тактике и стратегии времен Филиппа и Александровых новшествах, о необходимости проведенной реорганизации и той пользе, которую она принесла, о сражениях — битве за битвой, восхищаясь гениальностью решений и находок Александра и не находя достойных сравнений в истории.
— Не знаю, есть ли в нем Зевс — Амон, наверное, есть, а вот боги войны — Арес и Афина присутствуют точно, — с горячностью говорил он. — Я не первый день в армии и скажу, что никто, включая Филиппа и Пармениона, не был в состоянии придумать и делать вещи, которые делает он. Например, при Гранике. Все в один голос говорили — не атакуй с ходу. Или при Гавгамелах — не атакуй там, где сосредоточены главные силы врага, не оголяй фланги. А он знал, что внезапность, прорыв в самом центре, на главном участке, даже если есть опасность, что на флангах могут прорвать тебя, принесут успех. Всегда атаковал первым, дробил силы противника и брал в кольцо, пока враг не очнулся, непременно преследовал. Ведь мы же были всегда в меньшинстве, но всегда побеждали! И в этом его заслуга, такой науки не найдешь ни в одной книге по военному искусству. Как персы хорошо стояли при Иссе — идеальное расположение войск! Я, честно, подумал, что наши дела плохи. А Александр с такой легкостью подходит к сложному и с такой серьезностью к простому, что всегда добивается успеха. Не знает ни страха, ни усталости, и нас заражает сиянием своего героизма. Я понимаю, что нет ему равных, и горд служить под его началом. А Парменион не мог пережить, что Александр переплюнул его уже в 18 лет, уже при Херонее, не хотел согласиться, что царь с его новыми, небывалыми идеями — на правильном пути. Ретроград не желал признать, что его время прошло, все его поучал. Не могут люди смириться, что с ними рядом человек выдающийся, чувствуют свою убогость и ненавидят его за то, что он — лучше.
— А эта расхожая мысль, что Александру везет? — осторожно спросила Таис.
— Судьба помогает только сильным, одержимым, только тем, кто трудится, не покладая рук.
Геро, присутствовавшая на этих ужинах — «заседаниях генерального штаба», зевала и удивлялась Таис, слушавшей затаив дыхание. Спартанку больше развлекали анекдоты о нравах в гареме, который тоже двигался с ними. Тема гарема с его 365 обитательницами и армией евнухов была предметом нездорового любопытства и шуток с того времени, когда после смерти Дария это беспокойное хозяйство перешло к Александру. На все шутки Александр отвечал неизменным: смеетесь над несчастьем другого, или вздыхал, что к самому приятному занятию на земле начинаешь испытывать отвращение. На предложение распустить гарем отвечал отказом, обосновывая его тем, что это традиция, святое, и он только теперь понял, почему на самом деле Кира прозвали Великим.
Воспоминания, разговоры и мысли об Александре отвлекали Таис от ее первостепенных тревог — что с ним, как он сейчас, жив ли, здоров, — но не успокаивали по-настоящему. Она очень волновалась о нем и каждые три минуты молилась о его благополучии. Ее собственное положение, отвратительное самочувствие, постоянные боли угнетали Таис и сильно беспокоили Геро, которая созывала свои «гинекологические» советы из опытных, неоднократно рожавших женщин и повивальных бабок. Живот удвоился в размере и болел, ребра разошлись и чуть не трещали, постоянно ломило спину. Точеные, стройные когда-то ноги, предмет гордости Таис и вожделения Александра, теперь отекали так, что она едва втискивалась в обувь и с трудом передвигалась.
Да, Таис чувствовала себя плохо, как физически так и душевно. Но… С какой гордостью носила бы она свой живот, как безропотно переносила бы боль и бесконечные удары изнутри, будь это ребенок Александра. Однако какой беспокойный ребенок! Может, потому, что так беспокойна мать? Мать… Ладно, Александр так хотел, значит, так надо. А как отвратительно Таис вела себя перед разлукой! Сила духа и разум совсем покинули ее. Александр даже процитировал в назидание любимого Еврипида:
