— Новая игра, как ты говоришь…

— Новая игра звучит лучше, чем новые трудности, — быстро вставил он, — и мне надо иметь ясную голову и хладную кровь, а для этого я не должен о тебе беспокоиться. И ты, пожалуйста, помоги мне в этом — слушайся меня и не сопротивляйся.

— … будь умницей.

— Да. Ты помнишь наш разговор в Эфесе? — неожиданно спросил царь.

— Про твои любимые запахи?

Тут Александр расхохотался от души и надолго.

— Про цели моей жизни! — Он сокрушенно покачал головой. — Ай-яй-яй, девочка моя сладкая. Девочка, она и есть девочка! Что мне с тобой делать?

Так она осталась в обозе, а он — ее любимый, неистовый, неукротимый, как буря, герой ушел, ушел, ушел. Где он? Как он? Знать бы, что все хорошо. Поберегите его, боги!

Геро, ходившая к начальнику сопровождения узнать, есть ли почта и новости, вернулась к ужину ни с чем и на вопрос Таис, как она думает, почему Афродита мучила Психею, прагматично заметила: «Бабкой не хотела становиться».

Сегодня почты и новостей опять не было. А последние новости десятидневной давности были плохи. Сатрап Арии Сатирбазан, после того как бросился в ноги Александра, был оставлен на своем посту. Но едва македонцы отошли, он устроил резню среди приданых ему фессалийцев и провозгласил всеобщее восстание. Такие черные овцы очень вредили усилиям Александра примирить эллинов с персами. Поступок подлого арийца стал для македонцев лишним подтверждением того, что варварам нельзя доверять.

Таис понимала Александра. Огромную империю не удержать в повиновении лишь с помощью силы и страха. Число греков и македонцев было ничтожным по сравнению с миллионами персов, индийцев, парфян, арийцев и других народов империи! Но она также понимала, что людей, привыкших относиться к варварам как к врагам, невозможно переубедить в этом так просто и скоро. Она сама спокойно относилась к тому, что персов можно было встретить повсюду. Они бросались в глаза своими роскошными яркими одеяниями: их священные огни повсюду горели на алтарях, их имена уже не резали слух. Но для многих македонцев, особенно пожилых, служивших еще Филиппу, неприятно было видеть, что вход в шатер Александра охранялся персами, что сам царь все чаще одевался на персидский манер, благо хоть не в эти ужасные штаны, что персы сидят с Александром за одним столом, по-рабски падают перед ним ниц — невыносимое зрелище! Недовольство не выказывалось пока открыто, но оно имело место. Таис была в этом уверена. Македонцы осуждали царя за «забвение» своего происхождения и незаслуженные милости к покоренным народам. А покоренные народы, несмотря на милости, все равно видели в нем захватчика, чужака. Как угодить всем? Как найти приемлемое для обеих сторон равновесие?

Геро на правах «хозяина» дома ходила за покупками: купила свежую кровяную колбасу и белый хлеб. У них еще были запасы нового, но пришедшегося по вкусу кушанья с Гирканского моря — черной рыбьей икры, которую они ели с маслом и белым хлебом, запивая кикеоном — вином, приправленным медом. Вернее, запивала Таис, а Геро, как истинная спартанка, не пила вина совсем.

— Завтра поем черной похлебки, — сказала Геро, — надоела мне эта сухомятка… Все рис да хлеб.

— Неплохой хлеб. Конечно, это тебе не финикийский (считался лучшим) и даже не беотийский, но вполне… — миролюбиво отметила сытая Таис.

— Это из пекарни Главка. Рыночные инспекторы проверяли качество помола и выпечки и признали его пекарню лучшей. Он теперь всем хвастается и показывает грамоту.

— Ах, мне надо завтра выбраться в люди: разбила свой кратер, хочу понести осколки в мастерскую Стратона, чтобы сделал такую же.

— Нехорошо держать разбитое в хозяйстве, — недовольно заметила Геро и поплевала себе за пазуху.

— Я уж сделала все отвращающие действия, — Таис обернулась к статуэтке Афины Паллады, которая хранила ее «дом». Это была копия знаменитой фидиевской «Афины Ламнии» с Парфенона, которую Таис особенно любила. — Так хочется помолиться не у домашнего алтаря, а в настоящем храме.

— Александр же приказал строить Александрию Арийскую. Пока мы туда доползем, наверняка ее уже и построят со всеми храмами, гимнасием, театром, агорой и акрополем.

— Да уж с акрополя[32] начнут, что ты его в последнюю очередь назвала, — заметила Таис.

— Да, конечно, прежде всего защита. На дружелюбие местных жителей уповать не приходится. — Геро опять подумала о предательстве перса. — Сатирбазан, сатир-базар, сортир-базан, как там его звали?

Несмотря на грустный повод, подруги долго смеялись над таким именем.

— Да, ты права, пока мы доползем, там будет все готово, — новый эллинский город, кусочек прекрасной цветущей родины, — вернулась Таис к теме.

— Насчет цветущей, я сомневаюсь… Песок да камень кругом.

— Да, тут хоть степи, а там, Птолемей писал, вообще одни солончаки, голо, ветрено, в Дрангиане, где они сейчас.

— Хотя, милая подруга, ты не станешь спорить с тем, как бы охотно мы очутились там сейчас, в этих солончаках.

— О, да! — улыбнулась Таис мечтательно.

Они вздохнули и подумали каждая о своем… и об одном и том же:

Почта задерживалась, и это было странно. Таис начала беспокоиться не на шутку. Уж не случилось ли чего? Она ходила к прорицателям, но те давали уклончивые ответы, а сердце предчувствовало недоброе. Наконец прибежала взволнованная Геро с целым ворохом писем: от Неарха, Птолемея, Александра. Свое она уже прочла по дороге и выпалила с порога:

— Все в порядке, сядь, не беспокойся. Александр жив, здоров, заговор раскрыт.

— Заговор?!

— Не дошло до заговора, все обошлось. Александр не пострадал.

— Они покушались на Александра?!

— Все казнены.

— Кто… кто посмел?!

— Димн, Никанор, Аминта, Деметр, Филота.

— Филота?! Правая рука Александра?! О, Афина! — Таис схватилась за голову, потом трясущимися пальцами стала разламывать печать на письме Александра, Геро помогла ей. Таис пробежала глазами письмо, но зрение ее не ухватило ни слова «заговор», ни имени Филоты. Тогда она принялась за письмо Птолемея, ожидая там полного отчета, и не ошиблась:

«…некоторые подлые, малодушные злоумышленники строили планы покушения, идея которого принадлежала Димну. Дружок его Никомах, узнав об этом, хотел предупредить царя и обратился с этим к Филоте, тот же не дал делу хода и умолчал об опасности. Через два дня Никомах рассказал обо всем пажу Метрону, который все и доложил Александру. Димна арестовать не удалось: он или покончил с собой, или был убран кем-то из заговорщиков. Филота же оправдывал свое молчание тем, что „не принял всерьез болтовни мальчишек“. Посоветовавшись с Пердиккой. Леоннатом, Гефестионом и Кратером, Александр решил, что это преступление должно расследовать и судить войсковое собрание, что и было сделано. Были выслушаны все свидетели. Александр сам выступал перед войском, зачитал письмо Пармениона к Филоте, которое подтвердило подозрение, что если даже Филота и не был организатором заговора, то идея его совпадала с его собственными умыслами. Александр сказал следующее: „Какие должны быть мысли у человека, который молчит, зная, что на его царя готовится покушение? Мысли, которые бывают у убийцы. Отпрыску рода, представляющего цвет аристократии, я доверил защищать свою жизнь. Не раз вы, солдаты, просили меня о том, чтобы я берег себя. И вот я вынужден просить спасения у вас, у ваших мечей“.

Эти слова вызвали у солдат гнев, и некоторые хотели казнить Филоту тут же, но Александр настоял, чтобы Филота воспользовался правом сказать слово в свою защиту. Филота божился, что не имел преступных намерений, но под пытками признался, что желал гибели своему царю, и его руку направлял Парменион. Все предатели, в том числе и Парменион, казнены, судьба снова хранила нашего божественного царя, вокруг которого все сплотились еще тесней…»