Это известие произвело большое впечатление на армию. Александр повторил поход своих предков Геракла и Персея, признан Зевсовым сыном, и ему обещано исполнение всех желаний. С таким царем теперь нечего бояться. Ни Дария с его несметной армией, ни кого-то другого, кто осмелится встать на его пути, — Зевс хранит Александра и его народ!

То, что Александр наделен богами больше, чем рядовой смертный, чувствовалось уже всегда. Еще учитель Александра Аристотель указывал ему на его огромные возможности, внушая, что человек, выдающийся добродетелью и политической мощью, прилагающий свою власть на благо людей, подобен богу среди людей. Македонцы гордились, что именно им достался такой необыкновенный царь. Нет ничего удивительного в том, считали они, что Зевс снизошел до Олимпиады. Он делал это не раз с разными смертными женщинами, а Олимпиада была красивой женщиной, нисколько не хуже, чем Семела — мать Диониса, Алкмена — мать Геракла, или Леда, родившая Зевсу Полидевка и Елену. Может, это была шутка, но в каждой шутке есть доля правды. И именно на эту долю рассчитывал Александр.

Александр не пришел к Таис и не позвал ее к себе ни в день своего возвращения, ни на следующий. Таис не знала, что ей думать: беспокойство и сомнения мучили ее. Царя не было дома, и Таис поспешила к Гефестиону. Тот поговорил с ней приветливо, но уклончиво, и ей показалось, что он скрывает что-то. На ее прямой вопрос, что с Александром, где он, Гефестион неопределенно ответил, что царь хотел побыть один.

— Но как же можно оставить человека одного, если он дошел до того, что ему хочется быть в одиночестве?!

Если мужчине надо обдумать что-то очень важное, он делает это без свидетелей, ни с кем не советуясь и не делясь. (В отличие от женщины, которой надо посвятить в свои проблемы если не весь свет, то по крайней мере лучших подружек.) Так считал и Гефестион, но он уважил женскую логику Таис и ее беспокойство.

— Он ускакал в пустыню через южные ворота.

…Издали увидела Таис скучающего коня Александра, потом его самого, лежащего на песке. Он был настолько углублен в себя, что даже не сразу услышал ее приближение. Когда он обернулся, и Таис увидела его отрешенное лицо, она испугалась — мрачная дума покрывала его потухшие глаза.

— Александр, — Таис бросилась к нему. — Что случилось, любимый?

— Ничего, я просто пытаюсь пережить этот день, — бесцветным голосом произнес он.

— А что сегодня за день такой?

— День усталости, бессилия, бывают иногда такие дни, когда… я… как будто должен умереть, чтобы потом возродиться…

— Это так, будто уходишь на дно, все глубже, чтоб потом оттолкнуться от него ногами и всплыть на поверхность?

Александр слабо улыбнулся, в его глазах мелькнула первая искорка жизни.

— Твои волосы сливаются с песком, — невпопад заметила Таис.

— А твои глаза сливаются с небом, — он остановил на ней свой взгляд, — уходишь на дно… как люди умеют описывать свои странные состояния. Я должен умереть совсем, все должно выйти из меня, все силы. Как кувшин из-под прокисшего молока надо вымыть перед тем, как туда вольют свежее, так и я должен опустошиться и очиститься. Но жизнь непременно появится непонятно откуда. Надо только иметь терпение…

— Имей терпение! В каждый момент может все измениться. Иногда даже не надо ждать следующего дня, — зашептала Таис.

— В моей жизни все решено. А как бы я хотел быть творцом себя и единовластным хозяином своей жизни. Я не хочу никаких вмешательств извне.

— Это так и есть, поверь мне. Узнав тебя, я поняла, что тебе ничего не упало в руки с неба. Все, чего ты достиг, ты достиг своим трудом, потом и кровью. И то, какой ты есть — плод твоего труда. У тебя есть великие цели, мечты, и ты претворяешь их упрямо и мужественно, как никто другой. Никто — ни боги, ни судьба — ничего не дарят тебе незаслуженно. Так я думаю, — Таис разгорячилась и не замечала, что говорит совсем не по теме. — Все эти разговоры, что ты — любимец богов и баловень судьбы — простое желание завистников приуменьшить твои заслуги.

— Ты не признаешь власти судьбы? А как же:

Это Еврипид, человек умный, и у меня нет оснований ему не верить.

— Каждый живет свою жизнь. Ты — не Еврипид, ты — Александр. А если бы был Еврипидом, то неизвестно, как бы сложилась его жизнь. У Еврипида были основания так говорить. Но у тебя другая жизнь, и ею можно гордиться. — Мысль про Еврипида показалась ей убедительной.

Таис не понимала, что происходит с Александром, их нескладный разговор отражал это, но интуитивно она стремилась успокоить его любой ценой и продолжила уверенным тоном:

— Теперь, мой дорогой, у тебя просто упадок сил, плохое настроение. Но это все пройдет, все всегда проходит. И грустные мысли — тоже. Это нормальное явление — человек не может быть все время на подъеме. На коне… Я вообще не представляю, как ты выдерживаешь эту бешеную гонку. Ты живешь как на вулкане — каждый день, как последний! Конечно, ты устал… Да и пустыня располагает к раздумьям.

Она говорила эти прописные истины бодрым тоном, а в ее мозгу застряла пугающая, брошенная вскользь фраза: «В моей жизни все решено», — и она лихорадочно соображала, что за ней кроется.

— Ты пришла? — задал Александр странный вопрос.

— Да, я нашла тебя в пустыне и найду тебя под землей, только чтобы ты не подумал, что ты — одинок.

Он отвел глаза, и Таис поняла, что попала в точку.

— Я не одинок, если я с собой.

— Но человеку нужен человек! И мужчине нужна женщина. Ты нужен мне, а я — тебе.

— Но как ты мне поможешь?

— Не знаю… Как могу… Тем, что буду рядом. Ты можешь со мной говорить обо всем, и я постараюсь тебя понять, пожалеть, успокоить. Песню спеть… Ты же мне всегда протягиваешь руку… Плохой денек пройдет…

Александр улыбнулся. Он улыбнулся, Афина-дева, он улыбнулся…

— Мне понравилось твое предложение про песню, — сказал он почти обычным голосом. — Музыка, пение — это оружие Аполлона и Диониса, очень действенное, и ты пленила меня им когда-то…

Таис легла на песок рядом с ним, устремив взгляд в небо, и запела о бурном море, утлой лодчонке, силе духа, надежде, которые в конце концов спасают мужественных моряков. Потом песенку о пастухе, с сожалением глядящем вслед прошедшей мимо девушке. Потом о весне и пчелках, летающих от цветка к цветку, и радости людей, предвкушающих удовольствие от будущего меда. Пела без остановки, переходя от веселой песни к меланхоличной, от непритязательной к глубокомысленной. Пела, как плела венок из разных — простых полевых и благородных садовых — цветов.

— Помнишь, когда после Трои Менелай и Елена возвращались на родину и попали в Египет, египетская царица-волшебница Полидамна дала им лекарство, позволяющее забыть все пережитое?

— Да, — поняла его Таис, сложила три пальца в щепотку, как будто она держала там воображаемое лекарство, и «положила» его себе в рот.

Александр рассмеялся, взял ее руку и тоже «съел» волшебное зелье, приносящее забвение.

— Мы забудем сегодняшний день?

— Мы забудем… — ответила Таис.

Назад они возвращались на закате, кода пустыня окрасилась в розовый цвет, а воздух озарился ярко-голубым сиянием. Они держались за руки и распевали песни уже вдвоем. Мир снова был прекрасным и добрым. Все стало на свои места. «В моей жизни все решено» отступило, перестало так пугать и частично потеряло свое роковое содержание. Все еще будет, и будет хорошо.

Таис забыла.

…Александр рассматривал лицо спящего Гефестиона и думал о том, как несправедливо устроена жизнь. В третий раз ему повторили одно и то же предсказание. Поначалу он даже немного гордился, что его жизнь повторяет историю его любимого героя и образца для подражания Ахилла. Но чем взрослее и умнее становился он, чем интересней и наполненней, свободней становилась его жизнь, тем меньше нравилась ему перспектива покинуть ее рано.