— Ты знаешь, о чем я сейчас подумала? О парном молоке. И о корове.

— Есть хочешь?

— Нет, запах твоих губ напомнил мне…

— … корову? Хорошо, не козла, — рассмеялся Александр.

— Эй! — с укором начала Таис.

— Нет, нет, я тебя понял. Я знаю, о чем ты… — с каждой фразой он говорил все спокойней и медленней. — Я и сам это заметил, но боялся сравнить тебя с… коровой, — он снова рассмеялся.

— Александр, ты невыносим.

— Нет-нет, я знаю… Есть такие вещи, вдруг появляется картина перед глазами, что-то такое забытое и ушедшее, и диву даешься, что это был ты и твоя жизнь, что и это было в твоей жизни! Тогда — незначительное, а сейчас вдруг всплывает из глубины твоей памяти и облекается новым, глубинным смыслом, и ты понимаешь, что… Что? Что неправильно живешь? Что упустил главное? Что светлого будущего нет, а есть светлое прошлое? Что развития нет — его действительно нет… Ты же знаешь, я не люблю вспоминать… почему-то.

— А мне так хочется знать о тебе все. И то, что было до меня, что прошло.

— Прошло ли? Жизнь не проходит, она дополняется, накапливается, иногда наваливается тебе на плечи непосильным грузом. — Он опять усмехнулся, давая понять, что тема исчерпана. — Давай-ка, милая, пока мы здесь, — мы здесь. Начнем сначала: поцелуй меня…

Итак, они были там и были счастливы. Ровно десять дней — декаду, в конце которой Таис поняла, что Александру для полного счастья не хватает, помимо прочего, Гефестиона. Она догадалась об этом по тому, что он перестал смотреть только на нее и видеть только ее, куда бы ни смотрел. Он стал задумываться, взгляд его рассеивался, как сейчас, когда он глядел на заход солнца в голубое перламутровое море. Он думал о Гефестионе, о том, что соскучился по нему, и как было бы славно, если бы он был здесь и они вместе могли наблюдать это чудо природы.

— Зачем ты отправил его с армией? — спросила Таис безо всякого предисловия.

— Он сам захотел. — Александр не удивился, что Таис читает его мысли. — Ему наверное, хотелось побыть «хозяином». Насладиться положением самого-самого главного, и чтобы я — подальше. — Он усмехнулся иронично, но добродушно. — Пусть поиграет.

— Да, эта такая любимая мальчиками игра.

— Тебе все кажутся мальчиками? — Александр смотрел опять на нее и только на нее. Она задумалась.

— Ты — нет. И никогда не казался, даже когда был мальчиком. Мне наоборот казалось, что ты видишь меня насквозь и понимаешь вещи, мне недоступные.

— Это не так, но я рад, что производил на тебя это впечатление. Именно этого я и хотел. Это так иногда выручает — произвести нужное впечатление. — Он опять рассмеялся.

— Что сейчас хочет мой мальчик? Поиграть в мяч с другими мальчиками?

— Да, если ты не против.

— Я никогда не против того, чтобы тебе было хорошо.

В последние дни перед возвращением он стал отлучаться на несколько часов в ставку Неарха поговорить с ним и Онесекритом о предстоящих делах, поиграть в тригон или фенинд, поохотиться — захотелось мясного. Его натура — жадная до всего на свете, требовала действия, занятости, осуществления идей. Ему нужен был мир — шумный, запутанный, полный задач, беспрерывно возникающих и требующих своего разрешения. Ему нужны были его люди. А Таис? Его сладкая девочка? Но и мед от избытка сладок. Сладким не наешься. Сладкое и подается на сладкое, после еды, как последнее удовольствие вкуса.

Последней ночью Александр проснулся от ее рыданий.

— Что случилось?

— Это было наше самое хорошее время, лучше уже не будет, — плакала Таис.

— Да что ты такое говоришь?

— Лучше быть не может. И это уже в прошлом. Так хорошо не может быть еще раз.

— Не бойся, детка. Я обещаю тебе, у нас будет множество прекрасных времен.

— Никогда раньше не принадлежал ты мне одной — только мне и никому и ничему в мире.

— Я буду и впредь проводить время с тобой одной, раз тебе так хочется, только не убивайся. — Он испугался ее истерики. — Ведь ничего плохого не произошло, все хорошо.

— Ты любишь меня?

— Да, милая, да.

— Ты не тяготишься мною?

— Ну, что ты… Ты несправедлива ко мне. Я с ума схожу по тебе, боюсь…

— Боишься? Чего?

— Боюсь тебе не понравиться, сделать что-то не так, быть тебя недостойным, потому что ты… совершенна, безупречна…

Удивление ее было так велико, что она перестала плакать.

— Ты шутишь? — наконец испуганно спросила она.

Александр рассмеялся. И она тоже. Точно так он когда-то спросил ее: «Ты пошутила про Афины?» Так же испуганно, честно, не скрываясь за маской притворных чувств. Как давно это было и как хорошо, что это длится до сих пор. Он, наверное, прав, — ничего не проходит.

Да, жизнь не проходит, но она кончается…

— Спасибо за любовь, Александр. Спасибо за мою жизнь.

Она прижала его к своей груди, гладила по волосам: «Спи, мой милый…»

В раскрытый полог шатра Таис видела край звездного неба и падающую звезду, что показалось ей удивительным для этого времени года. Море размеренно, медленно и гулко катило массы воды, изгибая их волнами, и шум их казался олицетворением вечности, таким же, как бездонная чернота неба.

«Он будет вечно, и я буду любить его вечно, потому что ничего не проходит».

Они возвращались из своего сказочного путешествия по рукавам Тигра. Низовья Евфрата были илистыми и мелководными из-за того, что вода уходила по множеству каналов. На более полноводном, с высокими берегами Тигре Александр приказал уничтожить все шлюзы и плотины, построенные персами с той целью, чтобы флот врага не мог проникнуть в страну с моря. Александр обосновал свое решение коротко и вполне в своем духе: кто силен оружием, не нуждается в подобных хитростях. В этом был весь он, каким он был, и каким его любила Таис.

Афинянка была счастлива, что ей удалось устроить Александру хороший отдых, в котором он так нуждался. Он очень устал. Прошли 12 лет его царствования — напряженные годы утомительных и опасных походов, войн, битв, лишений, ранений, болезней. 12 лет борьбы с миром и собой, разрушения старого и созидание нового мира, преодоления всех пределов. Заботы, дела, груз ответственности, необходимость думать за всех, обо всех и обо всем, все предвидеть, устранять все препятствия, все подчинять своей воле — непрекращающаяся круговерть.

Конечно, он устал, еще как! Особенно это бросалось в глаза после Гидросии. Что там произошло? Никто не хотел не только говорить о ней, но даже слышать это ужасное слово. Хотелось забыть ее, как кошмарный сон. Птолемей, к примеру, не мог после Гидросии переносить запах благовоний, так они напоминали ему пустыню — по иронии судьбы, этот ад был наполнен ароматами мирры.

На короткое время Александр отвлекся от своих многочисленных забот, отдавшись во власть забот Таис. Это был действительно первый отпуск, когда они были одни. Раньше Александр просто поворачивался спиной ко всему миру и приходил к ней на ночь или на день, чтобы потом вернуться в свою жизнь и снова окунуться в нее с головой. На этот раз его жизнь одновременно в нескольких измерениях перешла на время в одно, в то, которое он сам назвал «моя самая свободная жизнь с Таис», и его жизнью стала Таис. Они впервые пребывали наедине не в воображаемом, но в самом что ни на есть реальном мире. Им было хорошо вдвоем — спокойно, легко, сладко.

После окончания работ флотилия Александра возвращалась по полузаболоченным землям дельты с ее живописными озерами и болотами. По пути им часто встречались стада водяных буйволов, которые целый день проводили в неподвижности в воде. Мальчики-пастушки спасались от жары рядом со своими огромными рогатыми подопечными. Они смело забирались им на спины и ныряли в воду, крутя сальто в воздухе, звонко крича на чужом языке, гордо демонстрируя свои умения. Серьезные женщины, одетые в черные одежды, безмолвно переправлялись по залитым лугам и протокам на своих длинных лодках, ловко отталкиваясь от дна жердью. Вдали виднелись бедные деревни, застроенные типичными домами из камыша с округлыми крышами. У деревенского арыка толпились любопытные дети и худые животные. В часы заката на серо-зеленом фоне пальм поднимался дым очагов, в вечерней тишине лаяли собаки. Всюду шла жизнь: чужая, разная, возможно, счастливая, такая, какая есть.